В развитии зарубежной гуманистической психологии с середины XX столетия начала укрепляться особая ветвь, получившая именование логотерапии, в центре внимания которой лежит методология поиска смысла человеческого поведения, существования вообще. Основателем этого направления стал Виктор Франкл, взгляды которого развивались параллельно с процессом становления идей К.Роджерса и других представителей гуманистической психологии. Концепция Франкла вызревала в полемике с господствовавшими в то время в Европе и США психоаналитическими воззрениями. Однако при этом основатель логотерапии стремился обозначить также те точки, в которых его позиция не совпадала и с концептуальной схемой гуманистической психологии К.Роджерса и его единомышленников.
Источник теоретических расхождений Франкла с идеями других представителей гуманистической психологии, по-видимому, следует искать в его личной судьбе. Биография теоретика логотерапии несет в себе страшный опыт пребывания в нацистских концлагерях. И хотя многие идеи концепции, получившей свое развитие уже после второй мировой войны, зародились у В.Франкла еще в конце 30-х гг., они прошли испытание пребыванием на фабрике смерти, в соседстве с газовыми камерами Освенцима и Дахау. Именно там нашли подтверждение представления об экзистенциальном смысле, обретение и осуществление которого является наиболее важным мотивом человеческого поведения: “Наибольшие шансы выжить даже в такой экстремальной ситуации имели... те, кто был направлен в будущее, на дело, которое их ждало, на смысл, который они хотели реализовать”[clxxii].
Понимание человека, выстраданное Франклом в нечеловеческих испытаниях, выпавших на его долю, основывается на идее самотрансценденции человеческого существования: “...человеческое бытие всегда ориентировано вовне на нечто, что не является им самим, на что-то или на кого-то: на смысл, который необходимо осуществить, или на другого человека, к которому мы тянемся с любовью... Чем больше он отдает себя делу, чем больше он отдает себя своему партнеру, тем в большей степени он является человеком и тем в большей степени он становится самим собой”[clxxiii]. Быть человеком, по Франклу – значит выходить за пределы собственного бытия. Человеческое бытие является существенно большим, чем просто выражение себя самого.
Отныне самоактуализация, которая в гуманистической психологии рассматривалась как высшая человеческая потребность (А.Маслоу) отнюдь не является ни конечным предназначением человека, ни его первичным стремлением: “Подобно счастью, самоактуализация является лишь результатом, следствием осуществления смысла. Лишь в той мере, в какой человеку удается осуществить смысл, который он находит во внешнем мире, он осуществляет и себя”[clxxiv]. Обращение помыслов человека к самоактуализации происходит в том случае, если он “промахнулся мимо своего призвания”, подобно тому, как бумеранг возвращается к охотнику – тишь тогда, когда тот не попал в цель.
В.Франкл, вступая в полемику с А.Маслоу, выдвигавшим в свое время идею о необходимости удовлетворения низших, наиболее насущных базовых потребностей как условии актуализации и удовлетворения высших потребностей, утверждает, что проблема смысла возникает не только в ситуации фрустрации низших потребностей, но и в случае их удовлетворения, в частности в “обществе изобилия”. Анализируя состояние постиндустриального общества как того контекста, в котором появляется необходимость в логотерапии, Франкл обращает внимание на кризис ценностей, связанный с утратой традиций, прежде диктовавших человеку, что ему должно делать. Это становится причиной экзистенциального вакуума, т.е. ощущения отсутствия смысла, присущего прежде всего представителям молодого поколения, склонного к более радикальному отказу от традиционных ценностей. Не случайно исследование причин смертности, проводившееся в конце 50-х гг. среди американских студентов, выявило, что самоубийства занимают среди этих причин второе место (после дорожно-транспортных происшествий), причем, как отмечают исследователи, попыток суицида обнаруживается в 15 раз больше[clxxv].
Потребность в логотерапии в этих условиях становится очевидной, поскольку, как отмечает Франкл, у каждого времени свои неврозы, а современное индустриальное общество (“общество изобилия”) актуализировало не фрустрацию сексуальных потребностей, как во времена Фрейда, а ситуацию экзистенциальной фрустрации, характеризующейся глубинным чувством утраты смысла. В результате экзистенциального вакуума появляются специфические невротические заболевания, которые Франкл назвал “ноогенными неврозами”. “В отличие от неврозов в узком смысле слова, являющихся, по определению психогенными заболеваниями, ноогенные неврозы проистекают не из комплексов и конфликтов в традиционном смысле слова, а из угрызений совести, из ценностных конфликтов и – не в последнюю очередь – из экзистенциальной фрустрации, проявлением и воплощением которой может... выступать невротическая симптоматика”[clxxvi].
Смысл, по Франклу, представляет собой объективное измерение человеческого существования, а потому он должен быть найден, а не создан. Помочь человеку в поиске уникального смысла, то есть в обнаружении единственной возможности в реальности каждой конкретной ситуации, может совесть, выступающая “органом смысла”. Ощущение осмысленности жизни способно создать у человека иммунитет против конформизма и тоталитаризма – двух следствий экзистенциального вакуума. Пути нахождения смысла Франкл считает возможным обнаружить в действии, создании чего-либо, в переживании (в любви) и, наконец, в позиции и установке, с которой человек встречает свою судьбу даже в безнадежной ситуации[clxxvii]. Смысл неотделим от ответственности, которой следует воздвигнуть не менее грандиозный памятник, чем Статуя Свободы, ибо “здоровый дух демократии будет выглядеть однобоко, если понимать его как свободу без ответственности”[clxxviii].
Поиск смысла сопряжен со стремлением к должному, поэтому задача человека состоит в осуществлении не всех тех возможностей, которые заложены в нем самом, а прежде всего тех, которые ждут его, способного реализовать их. Выбор из существующих возможностей той, реализация которой является необходимостью, определяется решением фундаментальной проблемы – проблемы ценностей. Задача психотерапии заключается в этой ситуации в том, чтобы выступить в роли катализатора той духовной работы, которую должен проделать человек в поисках смысла.
В противоположность “глубинной” психологии психоанализа Франкл обосновывает необходимость “вершинной” психологии, включающей в поле своего зрения стремление к смыслу. Потребность в создании “вершинной” психологии объединила Франкла с другим выдающимся психологом XX века – Л.С.Выготским, который своим путем пришел к осознанию насущной необходимости в выработке именно такой, “вершинной” психологии[clxxix]. Обращение психологии и психотерапии к ее истинному – гуманистическому – призванию является насущной потребностью современной культурно-исторической ситуации: “Лишь регуманизированная психотерапия способна понять приметы времени и ответить на запросы времени. Лишь регуманизированная психотерапия может справиться с деперсонализирующими тенденциями, повсеместно берущими верх...”[clxxx].
Своеобразие становления и развития гуманистической психологии во многом обусловлено тем, что наиболее крупные представители этого направления, в частности, К.Роджерс и В.Франкл, были прежде всего практикующими психотерапевтами. Теоретическая рефлексия их работы опиралась на надежный фундамент личного опыта взаимодействия этих людей с большим количеством нуждающихся в их помощи пациентов (клиентов). Гуманистическая психология как теория рождалась не в академической тиши кабинета ученого, а в реальных психотерапевтических отношениях, в живом контакте, в совместном междусубъектном исследовании психической реальности внутреннего мира человека, в сотворческом общении. Теоретическая сторона гуманистической психологии поэтому неотделима от практической, и отношения теории и практики носят здесь совершенно особый характер, не похожий на связь академической и прикладной науки.
Своим возникновением теория гуманистической психологии обязана расширению и укреплению позиций специфически психологической практики, принципиально отличающейся от тех ситуаций прикладного использования данных психологической науки, когда ее результаты “внедряются” (извне) в иные (“инородные”) виды деятельности – материальное производство, медицину, образование и др. Собственно психологическая практика, которая реализуется в системе психологических служб консультирования, тренинговых групп и психотерапии, не просто нуждается в теоретических знаниях и даже не просто строится на их основе. Как справедливо отмечает Ф.Е.Василюк, она является той “лабораторией”, в которой рождается новый тип теории, отличающийся, как было показано выше, от классической академической теории по своим философским основаниям, ценностям, целям, предмету и методу, характеру исследовательских процедур, особенностям познающего субъекта и его взаимодействия с “объектом”, а также по содержанию знания и по его значению для участников психотехнического взаимодействия (психолога и клиента)[clxxxi].
В процессе психотехнического познания оптимальным методом становится тот, который создает наилучшие условия для самопознания и самораскрытия человека. В отличие от жестких экспериментальных программ, характерных для естественнонаучной парадигмы, процедуры психотехнического познания характеризуются гибкостью, способностью к уникальному реагированию на конкретную неповторимую ситуацию, возможностью самоисследования и взаимоисследования психолога и его клиента (пациента, участника тренинговой группы). Позиция субъекта познания здесь отнюдь не нейтральна. Напротив, психолог сознательно выбирает свою ценностную позицию, его отношение к клиенту является глубоко личностным, эмоционально насыщенным, сопереживающим. Будучи теорией работы-с-объектом, психотехническая теория смотрит на мир не извне, а изнутри той практики, которая и создает своеобразный мир междусубъектных отношений, преобразующих психическую реальность обоих участников взаимодействия. Познание и преобразование этой реальности оказываются неотделимы друг от друга. Знание, получаемое в результате, носит глубоко личностный характер. В конечном счете включение ценностной установки субъекта познания в саму ткань теории в качестве необходимого условия получения психотехнического знания о “психотехнической реальности” позволяет отнести психотехническое познание к “постнеклассическому” типу, по классификации B.C.Степина[clxxxii].
Итак, логика развития психологического знания во второй половине XX в. привела исследователей к принципиально новому пониманию предмета и метода психологии, ее задач и ценностного содержания. Поиски новой парадигмы увенчались утверждением приоритета гуманитарных, гуманистических – по содержанию, процедурам и направленности – исследовательских программ по отношению к естественнонаучным, натуралистическим.
Эпоха индустриального общества начала XX в. породила бихевиоризм как воплощение натуралистической парадигмы мышления в психологии, позволявшей относиться к человеку как к неодушевленному объекту, достойному манипулирования извне. Об этом с тревогой писал Людвиг фон Берталанфи: “Расширяющаяся экономика “общества изобилия” не может существовать без подобной манипуляции. Только при все большем манипулятивном превращении людей в скиннеровских крыс, роботов, торгующих автоматов, гомеостатически приспосабливающихся конформистов и оппортунистов может это великое общество прогрессировать ко все возрастающему национальному продукту. Представление о человеке как роботе было как выражением, так и мощной мотивирующей силой в массовом индустриальном обществе. Оно было основой для бихевиоральной инженерии в коммерческой, экономической, политической и прочей рекламе и пропаганде”[clxxxiii]. Эпоха постиндустриального общества постепенно приходит к осознанию необходимости реабилитации и возрождения традиционных ценностей истины, добра и красоты, к осознанию невозможности исключения этих ценностей из философско-мировоззренческих установок субъектов познания. Эти ценности включаются в процесс познания на всех этапах в качестве его имманентного содержания. Так постнеклассическая наука возвышается от объясняющего и расщепляющего мир на простейшие элементы знания до мудрого и ответственного понимания целостности человека в его взаимосвязи с миром, от рассудочно-отчужденного знания о внешнем объекте до диалогического сотворческого общения субъектов познания и преобразования смысловой реальности их собственного внутреннего мира и межличностных отношений.