Государство и право в переход от капитализма к социализму 437

могли принимать форму определенных законов, а старое за­конодательство было неприемлемым для нового строя, рево­люционное правосознание оставалось почти единственным источником права. В 1917—1918гг. принимались новые декре­ты о суде, в каждом из которых так или иначе интерпретиро­валось понятие революционного правосознания. Так, в ст. 5 Декрета о суде № 1 (1917 г.) говорилось о «революционной совести» и о «революционном правосознании» как о синони­мах. В ст. 36 Декрета о суде № 2 (1918 г.) упоминается уже «социалистическое правосознание», а в ст. 22 Декрета о суде № 3 (1918 г.) — «социалистическая совесть».

Уже на данном этапе делалась попытка разграничить кате­гории «революционная совесть» и «революционное правосо­знание». Первая означала субъективную способность осозна­вать и применять революционное правосознание, вторая — объективное содержание права.

Правоведы 20-х гг. придавали важное значение этим дек­ретам, но все же главное место отводили судебному решению как ведущей форме правотворчества. Объяснялось это отчас­ти тем, что декреты этого периода (1917—1920 гг.) были раз­рознены и не приведены в систему. На данном этапе «револю­ционное правосознание» составляло стереотип «революци­онной законности» вообще, которая, в свою очередь, почти совпадала с представлением о «революционной целесообраз­ности». Лишь к концу периода «военного коммунизма» в пра­вовой теории произошла определенная дифференциация этих категорий.

С переходом к нэпу развернулась новая дискуссия по во­просу о революционной законности в ее отношении к эконо­мике переходного периода. Под революционной законнос­тью стали понимать тот правопорядок, который признавался «верховными органами пролетарской диктатуры» целесооб­разным и общеобязательным (П.И. Стучка). Правосознание стало рассматриваться в качестве ведущего принципа право-творчества, положенного в основу законодательства и наибо­лее определенно выявляющегося в содержании принимае­мых кодексов.

Сама кодификация рассматривалась в этой связи только как этап в осуществлении революционного правосознания (или целесообразности), как способ «лучшего в данных усло-