Понимание истории как процесса органического, близкого природе, у Пастернака оригинально, а в трактовке роли личности в истории он близок автору "Войны и мира".
В романе переданы нищета и разруха первых послереволюционных лет и гражданской войны, вначале относительное процветание деревни на фоне бедствий, выпавших на долю горожан, затем волнения крестьян, сопротивлявшихся декретам советской власти, действия партизан и сражавшихся с ними белых частей. В 1922 г. одичала крестьянская Россия: половина пройденных Живаго селений по пути в Москву была пуста, поля — покинуты и не убраны. «Опустевшей, полуразрушенной» герой находит и Москву. Исторические события подаются в восприятии и оценках интеллигентов Юрия Живаго и других героев, выражающих авторские идеи — Лары, Симы Тунцевой, друзей Юрия Андреевича Гордона и Дудорова. Особенна показательна эволюция отношения к революции и советской власти Юрия Живаго. Революция 1917 г. предстает в виде метели, объединяющей процессы в физическом и политическом мирах (из метели появляется мальчик, продающий газеты), однако, в отличие от автора «Двенадцати», Пастернак видит ее жестокую сущность («дай нам Бог не растерять друг друга и не потерять души», — делится своими опасениями с друзьями Живаго, вернувшийся с фронта домой, в Москву). О последовавшей за этим в годы гражданской войны и военного коммунизма трагедии русского народа — его озверении — в романе рассказано с предельной откровенностью, с аллюзиями на рассказ Замятина «Пещера»: «Это время оправдало старинное изречение: человек человеку волк. Путник при виде путника сворачивал в сторону, встречный убивал встречного, чтобы не быть убитым. Появились единичные случаи людоедства. Человеческие законы цивилизации кончились. В силе были звериные. Человеку снились доисторические сны пещерного века» (III, 150). И лишь природа оставалась верной истории, т.е., по Пастернаку, христианским началам. В отличие от расчеловечивающегося человека, природа по-прежнему несет в себе милосердие (вечер, когда Живаго бежал из партизанского отряда в Юрятин, назван сердобольным). Отказ от христианской нравственности, революционный террор, зверства красных и белых, соперничавших в жестокости друг с другом, — все это привело к тяжелому комплексу вины (по поводу психологического состояния разочаровавшегося в революционных идеях Антипова-Стрельникова и ему подобных: «Совесть ни у кого не была чиста. Каждый с основанием мог чувствовать себя во всем виноватым, тайным преступником, неизобличенным обманщиком…Люди фантазировали, наговаривали на себя <…>» — здесь подоплека репрессий 1920-30-х гг.). НЭП Пастернак оценивает как самый двусмысленный и фальшивый советский период. В судьбах главных героев романа проявились такие негативные явления советской истории, как аресты, отсидки в лагерях. В них угодили друзья Живаго Гордон и университетский профессор Дудоров. Печальна судьба любимой Живаго, Лары: вероятно, ее арестовали, и она умерла или пропала в одном из «неисчислимых общих или женских концлагерей севера». В эпилоге романа тема трагедии послереволюционной России выражена в диалоге Гордона и Дудорова. Герои рассуждают о том, что «коллективизация была ложной, неудавшейся мерою, и в ошибке нельзя было признаться», о ее последствиях — жестокостях ежовщны, обнародовании не рассчитанной на применение конституции, введении выборов, не основанных на выборном начале. Невыносимость реальности выражена и в восприятии Отечественной войны, несмотря на ее кровавую цену, как «блага», «веяния избавления». А единственным историческим содержанием послевоенных лет было «предвестие свободы». «Состарившимся друзьям у окна казалось, что эта свобода души пришла», и книжка стихотворений Живаго как бы давала их чувствам подтверждение. Философ В.Ф.Асмус в речи на похоронах Пастернака сказал, что спор Пастернака — не спор с советской властью или со всей нашей эпохой, а спор с чередой эпох, исторические деятели которых полагали, будто к лучшему будущему можно прийти через насилие; он стоит в ряду утопистов, отрицателей насилия, каким был, например, Л.Толстой.