Зак. № 4

Наоборот, азиатский способ производства, кажется, не со­ставляет этапа в западной истории. Поэтому комментаторы Маркса без устали спорили о том, един или не един историче­ский процесс. В самом деле, если азиатский способ производ­ства свойствен цивилизации, отличающейся от западной, то, по всей вероятности, в зависимости от групп людей возможно несколько направлений развития истории. Вместе с тем азиат­ский способ, по-видимому, определяется не зависимостью ра­бов, крепостных или наемных рабочих от класса, владеющего средствами производства, а зависимостью всех трудящихся от государства. Если такая интерпретация азиатского способа производства верна, то структура общества будет характери­зоваться не классовой борьбой в том смысле этого термина, какой ему придают на Западе, а эксплуатацией всего обще­ства государством или бюрократическим классом.

Сразу же ясно, как можно использовать понятие азиатско­го способа производства. Действительно, можно представить себе, что в случае обобществления средств производства за­вершением капитализма станет не конец всякой эксплуатации, а распространение азиатского способа на все человечество. Те социологи, которые не принимают советское общество, широко комментировали эти поверхностные толкования азиат­ского способа производства. Они даже обнаружили у Ленина отдельные места, где он выражает опасения, что социалисти­ческая революция приведет не к ликвидации эксплуатации че­ловека человеком, а к азиатскому способу производства, и де­лали из этого политические выводы, которые нетрудно разга­дать⁸.

Таковы, по-моему, ведущие идеи экономической интерпре­тации истории. Пока речь не шла о сложных философских проблемах: в какой мере эта экономическая интерпретация соответствует или не соответствует материалистической фило­софии? Какой точный смысл следует вкладывать в термин «ди­алектика»? Пока что достаточно придерживаться ведущих идей, которыми, очевидно, являются идеи, изложенные Марк­сом, и в которых, кстати говоря, содержится ряд двусмыслен­ностей, поскольку точные рамки базиса и надстройки могут стать и уже стали предметом бесконечных дискуссий.

2. «Капитал»

«Капитал» стал объектом двух видов интерпретации. По мнению одних, в том числе Шумпетера, — это в основном на­учное исследование по экономике, не имеющее отношения к философии. По мнению других, например преподобного Би-

го, — это разновидность феноменологического или экзистен­циального анализа экономики, а несколько пассажей, которые подходят для философской интерпретации, как, скажем, глава о товарном фетишизме, могли бы послужить ключом к мысли Маркса. Не вдаваясь в эти контроверзы, я обозначу ту интерп­ретацию, какой придерживаюсь сам.

По-моему, Маркс хотел стать ученым-экономистом наподо­бие английских экономистов, на трудах которых он воспитан, и считал себя таковым. В самом деле, он считал себя одновре­менно наследником и критиком английской политической эко­номии. Он был убежден, что сохраняет лучшее в этой эконо­мии, исправляя ее ошибки и преодолевая ограниченность, обусловленную капиталистической или буржуазной точкой зрения ее авторов. Когда Маркс анализировал стоимость, об­мен, эксплуатацию, прибавочную стоимость, прибыль, он же­лал быть только экономистом и у него в мыслях не было под­тверждать то или иное неточное или спорное научное положе­ние, обращаясь к философии. К науке Маркс относился серь­езно. Но он не ортодоксальный классический экономист — по нескольким очень ясным причинам, которые он, впрочем, указал и которые достаточно признать, чтобы понять специфи­ку его творчества.

Маркс упрекает экономистов-классиков за то, что они счи­тают законы капиталистической экономики законами универ­сального действия. По его же мнению, каждому экономиче­скому строю присущи свои экономические законы. Экономи­ческие законы, открытые классиками, обнаруживают свою ис­тинность лишь как законы капиталистического строя. Таким образом, Маркс переходит от идеи универсальной экономиче­ской теории к идее специфичности экономических законов каждого строя. Вместе с тем нельзя понять данный экономиче­ский строй, если не рассматривать его социальной структуры. Существуют экономические законы, свойственные каждому экономическому строю, потому что они служат абстрактным выражением общественных отношений, характеризующих оп­ределенный способ производства. Например, при капитализме именно общественной структурой объясняется сущность экс­плуатации, и точно так же общественная структура определя­ет неизбежное саморазрушение капиталистического строя.

Из этого следует, что Маркс стремится быть объективным, объясняя одновременно способ функционирования капитали­стической системы с точки зрения ее социальной структуры и становление капиталистического строя с точки зрения способа функционирования. Другими словами, «Капитал» представляет собой начинание грандиозное и — я придаю словам точный смысл — гениальное, ставящее целью прояснить одновремен-

но способ функционирования, социальную структуру и исто­рию капиталистического строя. Маркс — экономист, стремя­щийся быть одновременно и социологом. Постижение функ­ционирования капитализма должно способствовать понима­нию того, почему в условиях существования частной собствен- ности люди подвергаются эксплуатации и почему этот режим обречен в силу своих противоречий породить революцию, ко- торая его разрушит. Анализ механизма функционирования и становления капитализма представляет собой в то же время нечто вроде анализа истории человечества в свете способов производства. «Капитал» — книга по экономике, в то же вре- мя это социологический анализ капитализма и, кроме того, философская история человечества, обремененного собствен- ными конфликтами вплоть до конца своей предыстории.

Эта попытка, конечно, грандиозна, но сразу же добавлю: не думаю, что она удалась. Впрочем, ни одна попытка такого рода до настоящего времени не имела успеха. Сегодняшняя экономическая наука или социология способны на серьезный частичный анализ способа функционирования капитализма; в их распоряжении — ценный анализ участи людей или классов при капитализме, определенное историческое исследование, проясняющее трансформацию капиталистического общества, однако они не располагают общей теорией, соединяющей не- обходимым образом социальную структуру, способ функцио- нирования, судьбу людей при данном строе, эволюцию строя. Но если нет теории, которой удалось бы объять целое, то, быть может, потому, что этого целого не существует: на этом уровне история не рациональна и предсказываемый ее ход не неизбежен.

Как бы то ни было, понять «Капитал» — значит понять, как Маркс намеревался анализировать одновременно функциони­рование и становление строя и описать судьбу людей при этом строе.

«Капитал» состоит из трех томов. Лишь первый том был из­дан самим Марксом. Тома второй и третий — посмертные. Их содержание было извлечено Энгельсом из объемистых руко­писей Маркса, далеко не законченных. В них мы обнаружива­ем спорные объяснения, а отдельные пассажи могут представ­ляться противоречивыми. Здесь не идет речь о всем «Капита­ле», но, мне кажется, нельзя не выделить наиважнейшие поло­жения, которым к тому же сам Маркс придавал особое значение и которые оказали наибольшее влияние на историю.

Первое из этих положений сводится к тому, что сущность капитализма — с самого начала и прежде всего извлечение прибыли. В той мере, в какой капитализм основан на частной собственности на средства производства, он одновременно ос-

новывается на извлечении прибыли предпринимателями или производителями.

Когда Сталин в своей последней работе писал о том, что основным законом капитализма является извлечение макси­мальной прибыли, тогда как основной закон социализма со­стоит в удовлетворении потребностей и росте культурного уровня масс, он, конечно, перевел мысль Маркса на другой уровень (начальной школы), но оставил исходное положение марксистского анализа — то положение, с которым мы встре­чаемся на первых страницах «Капитала», где Маркс противо­поставляет два типа обмена⁹.

Существует тип обмена товарами с помощью денег или без них. Вы обладаете товаром, которым не пользуетесь; вы его обмениваете на другой, нужный вам товар, отдавая свой тому, кто хочет его иметь. Обмен может осуществляться непосред­ственно, и тогда этот процесс в полном смысле слова есть об­мен (мена). Он может осуществляться опосредованно, с по­мощью денег, которые служат всеобщим эквивалентом това­ров. Обмен товарами оказывается, если можно так сказать, наглядно постигаемым, непосредственно человеческим обме­ном, и к тому же это обмен, не обеспечивающий прибыли или излишка. Пока вы переходите от товара к товару, вы находи­тесь в отношениях равенства. Зато второй тип обмена совер­шенно иной — деньги обмениваются на деньги посредством товара (Д — Ф — Д): здесь в конце процесса обмена вы обла­даете суммой денег, превышающей ту, какую имели вначале. Именно данный тип обмена — деньгами посредством товаров — характерен для капитализма. При капитализме предпринима­тель, или производитель, не обменивает ненужный ему товар на нужный с помощью денег; сущность капиталистического обмена в движении от денег к деньгам посредством товара, в том, чтобы в конечном счете иметь больше денег, чем их было в начале обмена.

На взгляд Маркса, этот тип обмена — капиталистический по преимуществу и вдобавок самый таинственный. Почему с помощью обмена можно приобрести то, чем мы не обладали вначале, или по крайней мере иметь больше, чем мы имели? Основную проблему капитализма, по Марксу, можно было бы сформулировать так: откуда появляется прибыль? Как возмо­жен строй, основной движущей силой которого служит стремление к прибыли и при котором производители и торгов­цы по большей части экономически необходимы друг другу?

Маркс убежден, что на этот вопрос он нашел вполне удов­летворительный ответ. Теорией прибавочной стоимости он до­казывает одновременно, что все обменивается по стоимости и что тем не менее есть источник прибыли. Основные этапы до-

казательства следующие: теория стоимости, теория заработ­ной платы и как завершение теория прибавочной стоимости.

Первое положение: стоимость любого товара в основном пропорциональна количеству вложенного в него среднего об­щественного труда. Это то, что называют теорией трудовой стоимости.

Маркс не утверждает, что при любом обмене в точности соблюдается закон стоимости, Цена товара поднимается или падает относительно его стоимости в зависимости от спроса и предложения. Колебания стоимости Маркс не только не игно­рирует, но четко подтверждает. Вместе с тем Маркс признает, что товары обладают стоимостью лишь в той мере, в какой есть спрос на них. Другими словами, если в товаре воплощен труд, но никакой покупательной способностью он не облада­ет, он теряет свою ценность. Иначе говоря, соответствие меж­ду стоимостью и количеством труда предполагает, так сказать, нормальный спрос на данный товар, что в итоге ведет к устра­нению одного из факторов колебаний цены на товар. При нор­мальном спросе на данный товар, по Марксу, существует оп­ределенное соответствие между стоимостью этого товара, вы­раженной в цене, и количеством среднего общественного тру­да, воплощенного в этом товаре.

Отчего так происходит? Основной аргумент Маркса сво­дится к тому, что единственный измеряемый элемент, обнару­живаемый в товаре, — это количество вложенного в него тру­да. Рассматривая товар как потребительную стоимость, мы вы­деляем в нем чисто качественную характеристику. Нельзя сравнивать пользование авторучкой и велосипедом. Речь идет о двух сугубо субъективных и поэтому несравнимых друг с другом применениях. Поскольку нас интересует, к чему сво­дится меновая стоимость товаров, следует найти ее количест­венную характеристику. А единственным ее замеряемым эле­ментом, говорит Маркс, служит количество труда, которое оказывается привнесенным в каждый товар, воплощенным в нем, слитым с ним. Конечно, встречаются загвоздки, что при­знает также и Маркс, а именно связанные с неравенством об­щественного труда. Труд чернорабочего, труд квалифициро­ванного рабочего не обладают одинаковой с трудом мастера, инженера или начальника производства стоимостью или спо­собностью к ее созданию. Признавая качественные различия труда, Маркс добавляет, что их можно свести к единому пока­зателю, каким оказывается средний общественный труд.

Второе положение: стоимость труда измеряется, как и сто­имость любого товара. Заработная плата, которую наемный ра­бочий получает от капиталиста в обмен на продаваемую рабо­чую силу, равняется количеству общественного труда, необхо-

димого для производства товаров, нужных для жизни рабоче­го и его семьи. Труд человека оплачивается по его стоимости в соответствии с общим законом стоимости, пригодным для всех товаров. Это положение приводится Марксом, так сказать, в качестве очевидного, само собой разумеющегося. Как прави­ло, когда положение приводится как очевидное, именно оно-то и требует обсуждения.

Маркс говорит: поскольку рабочий приходит на рынок тру­
да с целью продажи своей рабочей силы, эта сила должна оп­
лачиваться по ее стоимости. А стоимость, продолжает он, не
может не быть тем, чем она является во всех случаях, т.е. не
может не измеряться количеством труда. Но речь не идет бук­
вально о количестве труда, необходимом для воспроизводства
трудящегося, что увело бы нас из сферы социальных обменов
в сферу обменов биологических. Надо полагать, что количест­
во труда, которое послужит мерой стоимости рабочей силы,
есть стоимость товаров, необходимых рабочему и его семье
для выживания. Трудность здесь в том, что теория трудовой
стоимости основывается на количественной измеряемое™
труда как принципе стоимости, но при рассмотрении второго
положения, когда речь идет о товарах, необходимых для жиз­
ни рабочего и его семьи, мы, по-видимому, выходим за преде­
лы количества. В последнем случае речь идет о стоимости, оп­
ределяемой состоянием нравов и коллективной психологии,
что признавал сам Маркс. По этой причине Шумпетер заявлял,
что второе положение теории эксплуатации оказывается лишь
игрой слов. .

Третье положение: время, необходимое рабочему для про­изводства стоимости, равной той, какую он получает в форме зарплаты, меньше фактической продолжительности его труда. Например, рабочий производит за 5 часов стоимость, равную той, что заключена в его зарплате, но он работает 10 часов. Следовательно, он работает половину своего времени на себя, а другую половину — на предпринимателя. Прибавочная сто­имость — это стоимость, произведенная рабочим сверх време­ни необходимого труда, т.е. времени, которое требуется для производства стоимости, равной той, какую он получает в форме заработной платы.

Часть рабочего дня, необходимая для производства стоимо­сти, кристаллизованной в его зарплате, называется необходи­мым трудом, оставшаяся часть — прибавочным трудом. Сто­имость, произведенная прибавочным трудом, есть прибавочная стоимость. Норма эксплуатации определяется отношением между прибавочной стоимостью и переменным капиталом, со­ответствующим оплате рабочей силы.

Если мы принимаем два первых положения, то третье выте­кает из них при условии, что время, занятое трудом, необхо­димым для производства стоимости, воплощенной в зарплате, меньше общей продолжительности труда.

Этот разрыв между рабочим днем и необходимым трудом Маркс приводит как данность. Он был убежден в том, что в его время рабочий день, продолжавшийся 10, а иногда 12 ча­сов, явно превышал продолжительность необходимого труда, то есть труда, необходимого для создания стоимости, вопло­щаемой в зарплате.

Отталкиваясь от этого соображения, Маркс предается ка­зуистике, утверждая необходимость борьбы за изменение продолжительности труда. Он ссылается на многочисленные в его время факты, в частности на. то, что предприниматели и не стремились извлекать прибыль кроме как за счет последних одного или двух часов труда. К тому же известно, что в тече­ние 100 лет каждый раз, когда уменьшалась продолжитель­ность рабочей недели, предприниматели протестовали. При 8-часовом рабочем дне, говорили они в 1919 г., им не удава­лось бы извлекать прибыль. Активная оборона предпринимате­лей дала аргументы теории Маркса, согласно которой прибыль получается только за счет последних часов труда.

Существуют два основных способа повышения прибавоч­ной стоимости за счет наемных рабочих, или нормы эксплуата­ции. Один сводится к увеличению продолжительности работы, другой — к максимальному сокращению продолжительности необходимого труда. Одно из средств сокращения продолжи­тельности необходимого труда — повышение производитель­ности труда, т.е. производство стоимости, равной стоимости наемного труда в более короткое время. Таким образом, обна­руживается механизм, объясняющий стремление капиталисти­ческой экономики к постоянному росту производительности труда. Рост производительности труда автоматически ведет к уменьшению продолжительности необходимого труда, а сле­довательно, в случае поддержания уровня номинальной зарп­латы к росту нормы прибавочной стоимости.

Отсюда понятно происхождение прибыли и то, как эконо­мическая система, в которой все обменивается по стоимости, одновременно способна производить прибавочную стоимость, т.е. прибыль для предпринимателей. Существует товар, обла­дающий такой особенностью: оплачиваемый по стоимости, он все-таки производит стоимость, превышающую свою. Это труд человека.

Такого рода анализ представлялся Марксу чисто научным, поскольку объяснял прибыль действием механизма, неотъем­лемого от капиталистического строя. Однако этот же самый

механизм подходил в качестве объекта для изобличений и ин­вектив, поскольку рабочий подвергался эксплуатации, трудясь часть своего времени на себя, а другую — на капиталиста: ведь все совершалось в соответствии с законом капитализма. Маркс был ученым, но он был также и пророком.

Таковы наскоро перечисленные основные элементы теории эксплуатации. По Марксу, эта теория обладала двойным до­стоинством. Прежде всего она представлялась ему средством преодоления свойственного капиталистической экономике противоречия, которое может быть изложено так: поскольку при обмене имеет место равенство стоимостей, откуда появля­ется прибыль? Затем, в ходе решения научной загадки, Маркс осознал необходимость строго рациональной мотивации про­теста против определенной экономической организации. Сло­вом, его теория эксплуатации, говоря современным языком, дает социологическое основание экономическим законам фун­кционирования капиталистической экономики.

Маркс считал, что экономические законы имеют историче­ский характер: каждому экономическому строю присущи соб­ственные законы. Теория эксплуатации служит примером этих исторических законов, поскольку механизм прибавочной сто­имости и эксплуатации предполагает разделение общества на классы. Один класс — класс предпринимателей или владель­цев средств производства — покупает рабочую силу. Эконо­мическая связь между капиталистами и пролетариями соответ­ствует общественному отношению господства между двумя общественными группами.

Теория прибавочной стоимости выполняет двойную функ­цию — научную и моральную. Именно их соединение объяс­няет огромную силу воздействия марксизма. В нем находят удовлетворение умы рациональные, а также склонные к идеа­лизации, или мятежные, и оба типа интеллектуальной радости поощряют друг друга.

До этого я анализировал лишь первый том «Капитала», единственный увидевший свет при жизни Маркса. Следующие два тома представлены рукописями Маркса, изданными Энт гельсом.

Предмет второго тома — обращение капитала. В нем дол­жен был найти свое объяснение способ функционирования капиталистической экономической системы. Используя совре­менную лексику, можно было бы сказать, что, начав с микро­экономического анализа структуры и функционирования капи­талистической системы, изложенного в первом томе, Маркс собирался разработать во втором томе макроэкономическую теорию, сравнимую с «Экономической таблицей» Кенэ, плюс теорию кризисов, элементы которой встречаются тут и там.

Сам я не считаю, что у Маркса есть стройная теория кризи­сов. Он разрабатывал такую теорию, но не завершил ее, и са­мое большее, что можно сделать на основании разбросанных по второму тому указаний, это реконструировать разные тео­рии и приписать их ему. Единственная идея, не дающая повода к сомнению, та, что, по Марксу, соревновательный, анархиче­ский характер капиталистического механизма и необходи­мость обращения капитала создают постоянную угрозу неу­вязки между производством и распределением покупательной способности. Это равносильно утверждению, что, по сущест­ву, анархическая экономика чревата кризисами. Какова схема, или механизм, проявления кризисов? Регулярны или нерегу­лярны кризисы? При какой экономической конъюнктуре воз­никает кризис? По всем этим вопросам у Маркса есть скорее указания, чем законченная теория¹⁰.

Третий том представляет собой набросок теории становле­ния капиталистического уклада, начиная с анализа структуры и функционирования этого уклада поднятая в нем основная про­блема состоит в следующем. Согласно схеме первого тома «Капитала», на данном предприятии или в данном секторе эко­номики тем больше прибавочной стоимости, чем больше там труда и, кроме того, чем выше процент переменного капитала по отношению к общему капиталу. Маркс называет постоян­ным капиталом часть капитала предприятий, воплощенную ли­бо в машины, либо в необходимое для производства сырье. Согласно схеме, представленной в первом томе, постоянный капитал переходит в стоимость продукции без создания при­бавочной стоимости. Вся прибавочная стоимость происходит из переменного капитала, или капитала, соответствующего оп­лате наемных рабочих, Соотношение между переменным и по­стоянным капиталом составляет органическое строение капи­тала. Норма эксплуатации есть отношение между прибавочной стоимостью и переменным капиталом. Если же рассматривать это абстрактное соотношение, схематично представленное в первом томе «Капитала», то мы непременно должны прийти к выводу о том, что на данном предприятии или в данной отрас­ли будет тем больше прибавочной стоимости, чем больше пе­ременного капитала, и тем меньше прибавочной стоимости, чем больше органическое строение капитала будет изменяться в сторону сокращения зависимости между переменным и по­стоянным капиталом. Или, . говоря конкретнее, тем меньше должно быть прибавочной стоимости, чем больше механиза­ции на предприятии или в отрасли.

Но дело обстоит не так, что сразу бросается в глаза, и Маркс вполне осознает тот факт, что экономическая видимость противоречит фундаментальным соотношениям, которые он ус-

тановил в своей схеме. Столь же долго, пока не был издан тре­тий том «Капитала», марксисты и критики' задавались вопросом: если верна теория эксплуатации, то почему же большую при­быль получают именно те предприятия и отрасли, где увеличи­вается соотношение между постоянным и переменным капита­лом? Другими словами, внешняя форма прибыли, кажется, на­ходится в противоречии с сущностью прибавочной стоимости. Ответ Маркса следующий: норма прибыли исчисляется не по отношению к переменному капиталу, как норма эксплуатации, а по отношению к совокупному капиталу, то есть сумме посто­янного и переменного капитала. Почему же норма прибыли пропорциональна не прибавочной стоимости, а совокупному — постоянному и переменному — капиталу? Капитализм, очевид­но, не смог бы функционировать, если бы норма прибыли была пропорциональна переменному капиталу. В самом деле, это привело бы к чрезвычайному непостоянству нормы прибыли, поскольку в зависимости от отраслей экономики органическое строение капитала, т.е. отношение переменного капитала к по­стоянному, слишком разное. Следовательно, поскольку капита­листический строй не смог бы функционировать иначе, норма прибыли на деле пропорциональна совокупному капиталу, а не переменному. Но почему же внешняя форма прибыли отличает­ся от подлинной реальности — прибавочной стоимости? Есть два ответа на этот вопрос: ответ немарксистов или антимаркси­стов и официальный ответ Маркса.

Ответ такого экономиста, как Шумпетер, прост: теория прибавочной стоимости ложна. Прямое противоречие внешней форме прибыли сущности прибавочной стоимости свидетель­ствует только о том, что схема возникновения прибавочной стоимости не соответствует реальности. Если начинают с тео­рии, а затем обнаруживают, что реальность противоречит этой теории, то, очевидно, примирить теорию с реальностью можно путем введения некоторых дополнительных гипотез. Но есть и другое, более последовательное решение, сводящееся к при­знанию, что теоретическая схема неудовлетворительна.

Маркс дал следующий ответ. Капитализм не смог бы функ­ционировать, если бы норма прибыли была пропорциональна прибавочной стоимости вместо совокупного капитала. Таким образом, в каждой экономике образуется средняя норма при­были. Эта средняя норма прибыли формируется благодаря конкуренции между предприятиями и секторами экономики. Конкуренция заставляет прибыль усредняться, не существует пропорционального соотношения нормы прибыли и прибавоч­ной стоимости на каждом предприятии или в каждом секторе, но совокупная прибавочная стоимость определяет для эконо­мики в целом общую стоимость, которая распределяется меж-

ду секторами соразмерно со всем капиталом — постоянным и переменным, вложенным в каждый сектор.

Так обстоит дело, потому что по-другому оно и не может обстоять. Если бы разрыв между нормами прибыли в зависи­мости от сектора был слишком велик, система не работала бы. Если в каком-то секторе норма прибыли составляет 30 — 40 процентов, а в другом — 3 — 4 процента, то нельзя обеспе­чить капиталовложение в те секторы, где норма прибыли низ­кая. Тот же самый пример в марксистской интерпретации: так не может быть, следовательно, фактически в ходе конкурен­ции должна складываться средняя норма прибыли, обеспечи­вающая в конечном итоге распределение общей массы приба­вочной стоимости между секторами в соответствии с величи­ной капитала, вложенного в каждый из них.

Эта теория ведет к тому, что Маркс называет законом тен­денции нормы прибыли к понижению.

Отправным пунктом рассуждений Маркса была констата­ция тенденции к понижению нормы прибыли. Этого положе­ния придерживались или полагали, что придерживались, все экономисты его времени. Маркс, всегда жаждавший растолко­вать английским экономистам, в чем, благодаря своему мето­ду, он превзошел их, полагал, что в своем схематическом ана­лизе объяснил тенденцию к понижению нормы прибыли как исторический феномен¹¹.

Средняя прибыль пропорциональна совокупному капиталу,
т.е. постоянному и переменному капиталу в целом. Но приба­
вочная стоимость извлекается только из переменного капита­
ла, или из труда людей. Однако по мере развития капитализма
и механизации производства органическое строение капитала
трансформируется: в общем капитале доля переменного капи­
тала имеет тенденцию к уменьшению. Из этого Маркс делает
■ вывод о том, что норма прибыли стремится к понижению по мере изменения органического строения, уменьшения доли пе-

ременного капитала в его общем объеме.

Этот закон тенденции нормы прибыли к понижению снова

принес Марксу огромное интеллектуальное удовлетворение. Действительно, он считал, что вполне научно доказал то, что

наблюдатели констатировали, но не объяснили или недоста-

точно объяснили. Далее, он считал, что в очередной раз столк-

нулся с хитростью разума (как выразился бы его учитель Ге- гель), т.е. с саморазрушением капитализма при помощи безжа-

лостного механизма, проявляющегося в деятельности людей и

одновременно действующего через их головы.

В самом деле, изменение органического строения капитала

стало неизбежным в результате конкуренции, а также жела-

ния предпринимателей сократить время необходимого труда.

172

Конкуренция между капиталистическими предприятиями по­вышает производительность труда, последняя, естественно, достигается посредством механизации производства, а значит, уменьшения переменного капитала относительно постоянного. Иначе говоря, механизм конкуренции в экономике, основу ко­торой составляет прибыль, нацелен на накопление капитала, на механизацию производства, на снижение доли переменного капитала в общем объеме капитала. Этот безжалостный меха­низм в то же время вызывает тенденцию к понижению нормы прибыли, т.е. все больше и больше затрудняет функционирова­ние всей экономики, нацеленной на получение прибыли.

В который раз снова обнаруживается основная схема марк­систского учения: историческая необходимость, проявляясь в деятельности людей, выступает как нечто превосходящее дея­тельность каждого человека; исторический механизм прибли­жает разрушение строя действием присущих ему законов.

Основное и главное в марксистском учении, на мой взгляд, заключается в соединении анализа функционирования с рас­смотрением неизбежного изменения. Поступая рационально в соответствии со своими интересами, каждый способствует разрушению общего интереса всех или как минимум тех, кто заинтересован в сохранении режима. Эта теория представляет собой нечто вроде инверсии основных положений либералов. С их точки зрения, каждый, трудясь ради собственного инте­реса, трудится в интересах общества. По Марксу, каждый, трудясь ради собственного интереса, вносит вклад в деятель­ность, необходимую для окончательного разрушения режима. По-прежнему, как и в «Коммунистическом манифесте», зву­чит миф о выпущенном из бутылки джинне.

Пока мы доказали, что норма прибыли имеет тенденцию к понижению в соответствии с изменением органического стро­ения капитала. Но начиная с какой нормы прибыли капитали­стический режим не сможет больше функционировать? Маркс не дает в «Капитале» четкого ответа, т.к. никакая раци­ональная теория не позволяет установить норму прибыли, не­обходимую для функционирования режима¹². Иначе говоря, закон тенденции нормы прибыли к понижению в крайнем слу­чае подразумевает, что функционирование капиталистическо­го общества испытывает все большие трудности по мере роста механизации или производительности труда, но не свидетель­ствует об окончательной катастрофе и тем более не говорит о том, когда эта катастрофа должна произойти.

Тогда каковы же положения, доказывающие саморазруше­ние режима? Странно, но это те же положения, которые мож­но обнаружить в «Коммунистическом манифесте» и в работах, написанных Марксом до того, как он приступил к углубленно-

му изучению политической экономии. Это положения, касаю­щиеся пролетаризации и пауперизации. Пролетаризация озна­чает, что по мере развития капитализма промежуточные слои между капиталистами и пролетариями будут ослабляться, под­тачиваться и все большее число их представителей будет вли­ваться в ряды пролетариата. Пауперизация — процесс все большего и большего обнищания пролетариата по мере разви­тия производительных сил. Если предположить, что с ростом производства покупательная способность рабочих все больше ограничивается, то вполне вероятно, что рабочие будут склон­ны к восстанию. Эта гипотеза предполагает социологическую природу механизма саморазрушения капитализма, которая бу­дет проявляться в поведении общественных групп. Согласно же другой гипотезе, доходов населения будет недостаточно, чтобы овладеть растущим объемом продукции, и в этом случае наступит паралич режима в силу того, что последний не смо­жет уравновесить производство товаров со спросом на потре­бительском рынке.

Возможны два изображения диалектики саморазрушения капитализма: экономическая диалектика, представляющая со­бой новую версию противоречия между бесконечно растущи­ми производительными силами и производственными отноше­ниями, стабилизирующими доходы населения; или же социо­логический механизм, проявляющийся в растущей неудовлет­воренности пролетаризированных трудящихся и в восстании этих трудящихся,

Но как доказать пауперизацию? Почему, согласно схеме Маркса, доходы трудящихся должны падать — абсолютно или относительно — по мере роста производительных сил?

По правде говоря, с помощью той же схемы Маркса нелег­ко доказать наличие пауперизации. Действительно, согласно теории, зарплата равна количеству товаров, необходимых для жизни рабочего и его семьи. Наряду с этим Маркс тут же до­бавляет: необходимое для жизни рабочего и его семьи — ре­зультат не математически точного расчета, а общественной оценки, которая может меняться от общества к обществу. Ес­ли принять общественную оценку данного уровня жизни за минимум, то нужно сделать вывод скорее о том, что уровень жизни рабочего будет возрастать. Ибо, вероятно, каждое об­щество считает минимальным уровнем жизни тот, который со­ответствует возможностям его производства. К тому же так действительно и происходит: уровень жизни, принимаемый ныне за минимальный в сегодняшней Франции или в США, го­раздо выше того, который считался минимальным век тому на­зад. Разумеется, общественная оценка минимума не абсолют­но точная, а приблизительная, но расчеты, на основе которых

профсоюзы определяют минимальный уровень жизни, всегда соотносятся с возможностями экономики. Стало быть, если сумма зарплаты соответствует коллективной оценке миниму­ма, имеет место скорее ее рост.

Вместе с тем, по Марксу, не исключается рост уровня жиз­ни рабочих при той же норме эксплуатации. Достаточно, что­бы рост производительности труда обеспечивал возможность создания стоимости, равной зарплате за сокращенное время необходимого труда. Производительность труда позволяет по­высить реальный уровень жизни рабочих, согласно марксист­ской схеме, без уменьшения нормы эксплуатации. Если до­биться роста производительности труда и, следовательно, со­кращения продолжительности необходимого труда, то препят­ствовать росту реального уровня жизни можно лишь, допуская рост нормы эксплуатации. Однако норма эксплуата-ции, говорит нам Маркс, в разные периоды почти постоянна.

Иначе говоря, прослеживая весь экономический механизм, идя тем же путем, что и Маркс, мы не находим никакого дока­зательства пауперизма. Скорее следует объяснить то, что про­изошло, а именно повышение реального жизненного уровня рабочих.

Откуда же взялось у Маркса доказательство пауперизма? По-моему, единственным доказательством служит социо-де-мографический механизм, т.е. механизм формирования резер­вной армии труда. Росту зарплаты препятствует постоянное наличие излишка рабочей силы, который давит на рынок труда и в ущерб рабочим изменяет отношения обмена между капита­листами и рабочими.

Согласно «Капиталу», пауперизация — это не строго эконо­мический механизм, а экономико-социологическая теория. Социологической является следующая идея, которую Маркс разделял с Рикардо, но которая на самом деле его не удовлет­воряла: лишь только обозначается тенденция роста зарплаты, как увеличивается рождаемость, создавая, таким образом, из­лишек рабочей силы. Подлинно экономическим механизмом, тем, который подходит Марксу, выступает механизм техноло­гической безработицы. Непрерывная механизация производст­ва ведет к освобождению части занятых на производстве ра­бочих. Резервная армия — проявление того же самого меха­низма, посредством которого при капитализме осуществляется технико-экономический прогресс. Именно эта армия воздейст­вует на уровень зарплаты и препятствует ее росту. Не будь ее — можно было бы внедрить в марксистскую схему историче­ский факт роста жизненного уровня рабочих, не отказываясь от существенных положений теории.

_v В этом случае остался бы вопрос: для чего необходимо са­моразрушение капитализма? По моему мнению, с завершени­ем «Капитала» были вскрыты причины трудностей функциони­рования капиталистической системы, по крайней мере те при­чины, из-за которых функционирование системы становится все более и более трудным, хотя последнее положение мне кажется исторической иллюзией; однако я не считаю, что об­наружено убедительное доказательство саморазрушения капи­тализма, если отвлечься от восстания народных масс, возму­щенных уготованной им судьбой. Но если предназначенная им судьба не вызывает у них крайнего негодования, что характер­но, например, для США, то «Капитал» не убеждает нас в том, что исторический приговор режиму неумолим.

Известные в прошлом режимы, которые с теоретической точки зрения могли сохраниться, исчезли. Не будем делать по­спешных выводов из того факта, что Маркс не доказал обре­ченность капитализма. Режимы могут умирать и не будучи приговоренными к смерти теоретиками.

3. Двусмысленности марксистской философии

Основной пункт марксистского учения — социологическая и историческая интерпретация капиталистического строя, об­реченного в силу его противоречий идти к революции и к за­мене его неантагонистическим строем. Маркс действительно полагает, что созданная им на основе изучения капитализма теория общества может и должна способствовать пониманию других типов общества. Не сомневаясь в этом, он, однако, считает важным прежде всего интерпретировать структуру и становление капиталистического общества. Почему же эта ис­торическая социология капитализма допускает столь разные толкования? Почему она в этом отношении двусмысленна? Да­же оставляя в стороне случайные, исторические, посмертные мотивы, судьбу движений и обществ, считающих себя маркси­стскими, оснований этой двусмысленности, как мне представ­ляется, по сути дела, три.

Марксистская концепция общества, в том числе капитали­стического, — социологична, но социология тесно связана с философией. Из связей между философией и социологией, которые можно понимать по-разному, проистекает множество затруднений в интерпретации. Наряду с этим собственно мар­ксистская социология допускает разные толкования в зависи­мости от более или менее догматических определений таких понятий, как производительные силы и производственные от­ношения, а также в зависимости от того, рассматривают ли об-

щественную систему как детерминированную базисом. Поня­тия базиса и надстройки к тому же неясны и допускают бес­конечные спекуляции. Наконец, дают повод к разным толкова­ниям и отношения между экономикой и социологией. По Мар­ксу, , общество в целом можно понять, лишь отталкиваясь от экономической науки, но отношения между экономическими процессами и обществом в целом двусмысленны.

Одно положение с самого начала представляется мне бес­спорным, т.е. подтверждаемым всеми работами Маркса. Он пе­решел от философии к политической экономии через социоло­гию и оставался всю жизнь философом. Маркс всегда считал, что история человечества в том виде, как она развертывается в последовательности режимов и как она приходит к неантагони­стическому обществу, имеет философский смысл. Именно в ходе истории человек творит самого себя, а завершение исто­рии служит одновременно концом философии. Философия, оп­ределяя человека, самореализуется в ходе истории. Неантаго­нистическое, посткапиталистическое общество — не просто со­циальный тип среди прочих, а конец поискам человечеством са­мого себя.

Но если философское значение истории неоспоримо, то трудных вопросов остается немало.

Учение Маркса обычно объясняли синтезом трех традиций, перечисленных Энгельсом: немецкой философии, английской политэкономии и французской исторической науки. Такое пе­речисление влияний кажется банальным, и на этом основании оно сегодня вызывает презрение у более тонких интерпрета­торов. Однако начинать надо не с тонких интерпретаций, а с того, что говорили об истоках своего учения сами Маркс и Эн­гельс.

По их мнению, они продолжали линию классической не­мецкой философии, поскольку разделяли одну из главных идей Гегеля, а именно: последовательность обществ и режи­мов есть одновременно последовательность этапов развития философии и человечества. Вместе с тем Маркс изучал анг­лийскую политэкономию, пользовался понятиями английских экономистов, воспринял некоторые теории своего времени, например теорию трудовой стоимости или закон тенденции нормы прибыли к понижению, объясняемый, впрочем, иначе, чем он сам это сделал. Он считал, что, используя понятия и те­ории английских экономистов, дает строго научный подход к капиталистической экономике. Наконец, у французских исто­риков и социалистов Маркс заимствовал понятие классовой борьбы, которое, по существу, широко использовалось в рабо­тах по истории в конце XVIII — начале XIX в. Но, по его соб­ственному признанию, он добавил сюда нечто новое. Разделе-

ние общества на классы не характерно для всей истории и не вытекает из сущности общества. Оно соответствует данной исторической фазе. В последующий период разделение на классы может исчезнуть¹³.

В учении Маркса обнаружились эти три влияния: они по­рождают приемлемую, хотя и упрощенную интерпретацию синтеза, осуществленного Марксом и Энгельсом. Но рассмот­рение влияний оставляет открытым большинство наиболее важных вопросов, и в особенности вопрос об отношении меж­ду Гегелем и Марксом.

Первая трудность с самого начала и прежде всего опреде­ляется тем фактом, что интерпретация Гегеля по крайней мере так же спорна, как и интерпретация Маркса. Можно сколько угодно сближать или разъединять оба учения в зависимости от смысла, придаваемого точке зрения Гегеля. Есть простой спо­соб представить Маркса гегельянцем — это превратить Гегеля в марксиста. Такой способ применил А. Кожев, причем с та­лантом, граничащим с гениальностью или с мистификацией. В его интерпретации Гегель до такой степени марксизирован, что не вызывает более сомнений верность Маркса Гегелю¹⁴. Напротив, если не любить Гегеля, как не любит его Ж. Гур-вич, то достаточно оценить его, сообразно учебникам по исто­рии философии, философом-идеалистом, рассматривающим становление истории как становление духа, чтобы Маркс не­медленно предстал, по сути дела, антигегельянцем¹⁵.

Как бы то ни было, определенное число бесспорных поло­жений Гегеля присутствует в учении Маркса не только в рабо­тах периода молодости, но и в зрелых произведениях.

В последнем из одиннадцати тезисов о Фейербахе Маркс пишет: «Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его» (Соч., т. 3, с. 4).

Для автора «Капитала» классическая философия, привед­шая к системе Гегеля, на ней и заканчивается. Дальше идти невозможно, потому что Гегель осмыслил в целом и историю, и развитие человечества. Философия выполнила свою задачу, заключающуюся в том, чтобы четко осознать всю практику че­ловечества. Этот процесс осознания практики человечества излагается в «Феноменологии духа» и «Энциклопедии»¹⁶..Но, осознав свое призвание, человек не реализовал его. Филосо­фия целостна как процесс осознания, но реальный мир не со­ответствует тому смыслу, который придает философия суще­ствованию человека. Философско-историческая проблема, вы­текающая из марксистского учения, сводится к познанию то­го, при каких условиях история сможет реализовать призвание человека в том виде, как его осмыслила гегелев­ская философия.

Бесспорным философским наследием Маркса является его убеждение в том, что развертывание истории имеет фи­лософское значение. Новый экономический и общественный строй не просто непредвиденный феномен, который задним числом станет объектом равнодушного любопытства профес­сиональных историков, а этап становления человечества. Ка­кова же, следовательно, природа человека, его призвание, которые должна реализовать история, чтобы самореализова­лась философия?

В работах молодого Маркса на этот вопрос даются разные ответы, вращающиеся вокруг либо нескольких позитивных по­нятий — всеобщность, целостность, — либо, наоборот, поня­тия отчуждения, имеющего негативный смысл.

Индивид в том виде, в каком он предстает в «Философии права»¹⁷ Гегеля и в обществах его времени, в самом деле пре­бывает в двойственном и противоречивом положении. С одной стороны, индивид — гражданин, и в этом качестве он связан с государством, т.е. со всеобщностью. Но гражданином он яв­ляется раз в четыре или пять лет в эмпирее формальной де­мократии, и его гражданство исчерпывается голосованием. Вне этого единственного акта деятельности, когда он приоб­щается к всеобщности, он принадлежит тому, что Маркс име­нует вслед за Гегелем гражданским обществом (bürgerliche Gesellschaft), т.е. совокупностью профессиональных занятий. Итак, в качестве члена гражданского общества он замкнут в своем специфическом мире и не имеет отношений со всеобщ­ностью. Он или трудящийся во власти предпринимателя, или предприниматель, отделенный от коллективной организации. Гражданское общество препятствует индивидам реализовы-вать свое призвание к связи со всеобщностью. Для преодоле­ния этого противоречия индивиды должны располагать воз­можностью в процессе труда контактировать со всеобщно­стью точно так же, как они связаны с ней в моменты своей деятельности в качестве граждан.

Что означают эти абстрактные формулы? Формальная де­мократия, характеризуемая выборами представителей народа на основании всеобщего избирательного права и абстрактны­ми свободами голосования и дискуссий, не затрагивает усло­вий труда и жизни всех членов коллектива. Рабочий, который приносит на рынок свою рабочую силу, чтобы в обмен на нее получить зарплату, непохож на гражданина, который каждые четыре или пять лет избирает своих представителей и прямо или косвенно — своих управляющих. Для осуществления ре­альной демократии нужно свободы, ограниченные в нынешних обществах политическим порядком, внедрить в конкретную экономическую жизнь людей.

Но чтобы индивиды в труде смогли приобщиться ко всеобщ­ности — как это делают граждане, опуская свои бюллетени для голосования, — чтобы реализовалась реальная демократия, сле­дует упразднить частную собственность на средства производ­ства, вследствие которой индивид ставится в зависимость от других индивидов, имеет место эксплуатация трудящихся пред­принимателями; частная собственность не позволяет последним работать непосредственно на коллектив, поскольку в капитали­стической системе они трудятся ради прибыли.

Первоначальный анализ, который содержится в работе «К критике гегелевской философии права», вращается, таким об­разом, вокруг противопоставления частного и всеобщего, гражданского общества и государства, рабского положения трудящегося и мнимой свободы избирателя или гражданина* ". Это произведение — основополагающее в разработке одной из классических оппозиций марксистской мысли, а именно, между формальной и реальной демократией, и в то же время оно демонстрирует определенную форму сочетания философ­ского пафоса с его социологической критикой. • Философский пафос проявляется в отказе от всеобщно­сти индивида, ограниченной политическим порядком, и легко переходит в социологический анализ. На повседневном язы­ке мысль Маркса выражается так: что означает право голо­совать каждые четыре или пять лет для индивидов, не име­ющих других средств существования, кроме зарплаты, кото­рую они получают от своих хозяев на условиях, определяе­мых последними?

Второе понятие, вокруг которого вращается мысль молодо­
го Маркса, — понятие целостного человека, —. вероятно, еще
более двусмысленно! чем понятие человека всеобщности
й · (l'homme universalisé).,Целостный человек — это человек, не

искалеченный разделением труда. По мнению Маркса и боль-

шинства наблюдателей, в современном индустриальном обще­стве человек на самом деле оказывается специализировав­шимся человеком. Он получил специальную подготовку с целью овладения отдельной профессией. Большую часть своей жизни он остается замкнутым в этой парциальной деятельно­сти, не используя, таким образом, множество своих способно­стей и склонностей.

С этой точки зрения целостным станет неспециализировав-шийся человек. В некоторых работах Маркса есть мысли о политехническом образовании, когда всех индивидов готовят к возможно большему числу профессий. Получив такое обра­зование, индивиды могли бы не делать с утра до вечера одно и то же¹⁹.

 

Если суть целостного человека в том, что это человек, ко­торого требования разделения труда не лишили некоторых его способностей, то это понятие — протест против положения индивида в индустриальном обществе, протест одновременно сверхчувственный и сочувственный. Действительно, результат разделения труда состоит в том, что большинство индивидов не получило возможности реализовать все, на что они способ­ны. Но этот несколько романтический протест не очень согла­суется с духом научного социализма. Трудно представить се­бе, как общество (будь оно капиталистическое или социали­стическое) сможет обучить всех индивидов всем ремеслам, как сможет функционировать индустриальное общество, в ко­тором индивиды не будут специализироваться.

Поиск менее романтической интерпретации велся и в дру­гом направлении. Целостным человеком не может быть чело­век, способный делать все; но им может быть тот, кто подлин­но реализует свою человечность, кто занимается деятельно­стью, характеризующей человека. В этом случае понятие тру­да становится основным. Человек постигается по сути своей как существо трудящееся. Если он работает в бесчеловечных условиях, он дегуманизируется, т.к. перестает заниматься дея­тельностью, раскрывающей его человечность в соответствую­щих условиях. Действительно, в работах молодого Маркса, в частности в «Экономическо-философских рукописях 184 4 го­да», содержится критика капиталистических условий труда²⁰.

И здесь мы встречаем понятие отчуждения, которое сегод­ня особенно интересует большинство интерпретаторов Марк­са. При капитализме человек отчужден. Чтобы самореализо­ваться, ему надо преодолеть это отчуждение. Маркс опериру­ет тремя разными терминами, которые часто переводятся од­ним и тем же словом «отчуждение», тогда как немецкие термины не имеют в точности одинакового значения. Это тер­мины: Entäusserung, Veräusserung и Entfremdung. Слову «отчуж­дение» приблизительно соответствует последний термин, эти­мологически означающий «становиться чуждым самому себе». Мысль здесь та, что при определенных обстоятельствах или в определенных обществах человек оказывается в условиях, где становится чуждым самому себе в том смысле, что он больше не узнает себя в своей деятельности и своих творениях.

Понятие отчуждения, очевидно, заимствовано из гегелев­ской философии, где оно играет основную роль. Но гегелев­ское отчуждение мыслится в философском или метафизиче­ском плане. В гегелевском понимании дух (der Geist) самоот­чуждается в своих творениях, он создает интеллектуальные и социальные конструкции и проецируется вне самого себя. Ис­тория духа, история человечества есть история этих последо-

Нательных отчуждений, в итоге которых дух снова обнаружи­вает себя в качестве обладателя всех своих творений, своего исторического прошлого, осознавая свое обладание всем этим. В марксизме, включая и работы молодого Маркса, процесс от­чуждения, вместо того чтобы быть философски или метафизи­чески неизбежным, становится проявлением социологическо­го процесса; в ходе его люди или общества создают коллек­тивные организации, в которых они утрачивают самих себя²¹.

Отчуждение, толкуемое социологически, незамедлительно становится исторической, моральной и социологической кри­тикой нынешнего общественного строя. При капитализме лю­ди отчуждены, они утрачивают самих себя в коллективе; ко­рень всех отчуждений — в экономическом отчуждении.

Существуют две разновидности экономического отчужде­ния, примерно соответствующие двум видам критики капита­листической системы, с которыми выступает Маркс. Первое отчуждение связывается с частной собственностью на средст­ва производства, второе — с анархией рынка.

Отчуждение, связываемое с частной собственностью на средства производства, проявляется в том, что труд — в сущ­ности деятельность, свойственная человеку, определяющая его как человека, — теряет свои человеческие характеристи­ки, поскольку для наемных работников он становится не боль­ше чем средством существования. Вместо того чтобы быть способом проявления самого человека, труд явно деградирует в инструмент, средство существования.

Сами предприниматели также отчуждены, поскольку това­ры, которыми они располагают, призваны не удовлетворять реально испытываемые другими потребности, а вывозятся на рынок с целью наживы. Предприниматель становится рабом рынка — непредсказуемого, подверженного превратностям конкуренции. Эксплуатируя наемных работников, он отнюдь не гуманизируется благодаря своему труду, а отчуждается в пользу безликого механизма.

Какова бы ни была точная интерпретация этого экономиче­ского отчуждения, мне кажется, что основная идея достаточно ясна. Критика экономической реальности капитализма в уче­нии Маркса была с самого начала философской и моральной критикой, прежде чем она стала строго социологическим и экономическим анализом.

Таким образом, учение Маркса можно излагать как учение строгого экономиста и социолога, потому что к концу своей жизни он захотел стать ученым-экономистом и социологом, но к экономико-социальной критике пришел с помощью филосо­фии. Философские вопросы: всеобщность индивида, целост­ный человек, отчуждение — одушевляют и направляют социо-

логический анализ, содержащийся в его зрелых произведени­ях. В какой мере социологический анализ периода зрелости представляет собой не что иное, как развитие философской интуиции периода молодости, или, наоборот, полностью заме­няет эту философскую интуицию? Здесь встает еще не решен­ная проблема интерпретации.

Маркс,' несомненно, всю жизнь подразумевал эту фило­софскую проблематику. Анализ капиталистической экономики был для него анализом отчуждения индивидов и коллективов, которые теряли контроль над собственной жизнью, находясь в системе, подвластной независимым законам. В то же время критика капиталистической экономики была философской и моральной критикой положения человека при капитализме. По этому вопросу я, в отличие от Альтюссера, придержива­юсь распространенной точки зрения. Вместе с тем анализ ста­новления капитализма, несомненно, был для Маркса анализом исторического становления человека и человеческой сущно­сти; он ожидал от посткапиталистического общества реализа­ции философии.

Но каков этот целостный человек, который должен достиг­нуть совершенства в результате посткапиталистической рево­люции? По этому вопросу можно спорить, потому что у Марк­са, в сущности, наблюдается колебание между двумя отчасти противоречивыми тезисами. Согласно одному из них, человек реализует свою человечность в труде, и именно освобождение труда ознаменует гуманизацию общества. Но у Маркса есть и другая концепция, по которой человек подлинно свободен лишь вне труда. Согласно этой второй концепции, человек ре­ализует свою человечность лишь по мере того, как в достаточ­ной степени сокращается продолжительность труда и он полу­чает возможность заниматься иным, помимо труда, делом²².

Можно, конечно, сочетать оба тезиса, утверждая, что по­длинная гуманизация общества прежде всего предполагает гу­манизацию условий труда и одновременное сокращение про­должительности труда, достаточное для того, чтобы досуг по­зволил читать Платона.

В философском плане здесь тем не менее остается одно возражение: какова основная деятельность, которая определя­ет суть человека и которая должна быть расширена так, чтобы общество создало возможность реализации философии? Если сугубо человеческая деятельность не определена, то остается опасность возврата к понятию целостного человека, отличаю­щемуся крайней неопределенностью. Нужно, чтобы общество предоставляло всем своим членам возможность проявления всех способностей. Это предложение представляет собой пре­красное определение идеала общества, но его нелегко претво-

рить в конкретную и ясную программу. Вместе с тем затруд­нительно объяснять исключительно частной собственностью на средства производства тот факт, что люди не реализуют все свои склонности.

Иными словами, в данном случае, по-видимому, имеет мес­то чрезмерная диспропорция между отчуждением людей, вследствие частной собственности на средства производства, и реализацией идеала целостного человека, которая должна последовать за революцией. Как согласовать критику нынеш­него общества с надеждой на реализацию целостного челове­ка в результате простой замены одной формы собственности другой?

Здесь выражены одновременно величие и двусмыслен­ность марксистской социологии. Социологичная по своей су­ти, его теория стремится стать философией.

Однако даже помимо этих соображений остается еще не­мало неясностей или двусмысленностей, объясняющих нали­чие множества интерпретаций учения Маркса.

Одна из философских двусмысленностей касается характе­ра исторического закона. Интерпретация Марксом истории предполагает сверхчувственное становление сверхиндивиду­ального феномена. Производственные формы и отношения на­ходятся в диалектической взаимосвязи. Посредством классо­вой борьбы и противоречия между формами производства и производственными отношениями капитализм саморазрушает­ся. Это общее видение истории можно интерпретировать дву­мя разными способами.

При интерпретации, которую я назову объективистской, представление об исторических противоречиях, ведущих к уничтожению капитализма и пришествию неантагонистическо­го общества, соответствует тому, что тривиально именуют ос­новными направлениями истории. Из мешанины исторических фактов Маркс извлекает основные, самые значительные в ис­торическом становлении, исключая подробности событий. Ес­ли согласиться с такой интерпретацией, то уничтожение капи­тализма и пришествие неантагонистического общества сразу же предстают заранее известными и установленными факта­ми, не определенными лишь по форме и срокам. Такой тип предвидения ("капитализм будет уничтожен своими противо­речиями, но неведомо как и когда"), конечно, не может удов­летворить. Предвидение, обращенное к событию, но не дати­рующее и не уточняющее его, не имеет большого значения, или как минимум исторический закон такого рода никак не похож на законы естествознания.

Налицо одна из возможных интерпретаций мысли Маркса, и именно она считается ортодоксальной в советском обще-

 

стве. Там подтверждают необходимость гибели капитализма и замены его более прогрессивным — советским — обществом, но одновременно признают, что время неизбежного события еще неизвестно и форма этой предвидимой катастрофы еще не определена. С политической точки зрения эта неопределен­ность имеет большое преимущество, поскольку можно совер­шенно искренне провозглашать, что сосуществование возмож­но, советскому режиму нет необходимости уничтожать капи­тализм, так как последний в любом случае саморазрушится²³.

Существует другое возможное толкование, которое назо­вем диалектическим, но не в обычном, а в утонченном значе­нии. В этом случае марксистское видение истории возникает как некое обоюдное действие, с одной стороны, хода истории и размышляющего о нем сознания, а с другой — различных участков исторической реальности. Эта обоюдность действия позволяет избавиться от того, что выглядит малоубедительным в представлении об основных направлениях истории. В самом деле, при диалектической интерпретации движения истории нет больше необходимости упускать детали событий и можно понять события такими, какими они выступают в их конкрет­ном проявлении.

Так, Ж.-П. Сартр или М. Мерло-Понти сохраняют некото­рые существенные идеи марксистского учения: отчуждение человека в условиях частной собственности и посредством ее; преобладающее действие производительных сил и производ­ственных отношений. Но эти понятия у них не нацелены на выведение ни исторических законов, в научном смысле терми­на, ни даже основных направлений развития. Они суть необ­ходимые инструменты для рационального постижения поло­жения человека при капитализме или для соотнесения собы­тий с положением человека при капитализме, при этом не имеется в виду детерминизм в узком смысле. Такого рода диа­лектическое видение, разные варианты которого встречаются у французских экзистенциалистов и во всей марксистской школе, связываемой с именем Лукача, в философском отно­шении более удовлетворительно, но также сопряжено с труд-ностями²*.

Основное возражение вызывает то, что здесь снова при­сутствуют две основные идеи упрощенного марксизма, а именно: отчуждение человека при капитализме и пришествие неантагонистического общества после саморазрушения капи­тализма. Диалектическая интерпретация с помощью взаимо­действия субъекта и объекта, разных сфер реальности не под­водит непременно к этим двум основным положениям. Она ос­тавляет без ответа такой вопрос: как определить глобальную, целостную и подлинную интерпретацию? Если всякий истори-

ческий субъект осмысливает историю в зависимости от своего положения, то почему верна марксистская или пролетарская интерпретация? Почему она целостна?

Объективистское видение, апеллирующее к законам исто­рии, вызывает основное возражение потому, что объявляет неизбежным событие, не определенное во времени и не уточ­ненное. Что же касается диалектической интерпретации, то в ее рамках нет места ни необходимости революции, ни неанта­гонистическому характеру посткапиталистического общества, ни целостному характеру толкования истории.

Вторая двусмысленность касается природы того, что можно было бы назвать революционным императивом. Учение Марк­са претендует на научность, однако оно, по-видимому, допу­скает императивы, поскольку предписывает революционное действие как единственное законное следствие хода истории. Как и в прошлом, возможны две интерпретации, которые можно резюмировать так: Кант или Гегель? Должна ли марк­систская мысль интерпретироваться в рамках кантовского дуа­лизма — факта и ценности, научного закона и морального им­ператива — или в рамках монизма гегелевской традиции?

К тому же в истории марксизма после смерти его основа­
теля появляются две школы — кантовская и гегелевская, при­
чем последняя более многочисленная. Кантовская школа марк­
сизма представлена немецким социал-демократом Мерингом и
австромарксистом Адлером, скорее кантианцем, чем гегельян­
цем, но кантианцем очень своеобразным^. Кантианцы гово­
рят: нет перехода от факта к оценке, от суждения о реально­
сти к моральному императиву, следовательно, нельзя оправ­
дать социализм путем интерпретации истории в том виде, как
она развертывается. Маркс рассматривал капитализм таким,
; каков он- есть; требование социализма опирается на решение

* духовного характера. Большинство интерпретаторов Маркса

предпочло, однако, придерживаться традиции монизма. Пости­гающий историю субъект сам вовлечен в нее. Социализм (или неантагонистическое общество) должен обязательно появить­ся из нынешнего антагонистического общества, потому что не­обходимая диалектика ведет истолкователя истории от конста­тации того, что есть, к желанию общества другого типа.

Некоторые интерпретаторы, как Л. Гольдман, идут дальше и утверждают, что в истории нет незаинтересованного наблю­дения. Глобальное видение истории связано с вовлеченностью в нее. Именно из желания социализма высвечивается противо­речивый характер капитализма. Невозможно отделить пози­цию, занятую по отношению к реальности, от наблюдения за самой реальностью. Потому что эта позиция не произвольна и не является следствием необоснованного решения, а каждый

из нас в согласии с диалектикой объекта и субъекта именно из исторической реальности черпает материал для своего мышления и понятия для своего толкования. Интерпретация рождается в контакте с объектом не пассивно познаваемым, а одновременно утверждаемым и отрицаемым, причем отрица­ние объекта оказывается выражением желания другого

Таким образом, есть две тенденции, одна из которых ведет к отказу ценной в научном отношении интерпретации истории от обоснования социализма; другая, напротив, связывает ин­терпретацию истории с политической волей.

Но что по этому вопросу думал Маркс? Он одновременно был ученым и пророком, социологом и революционером. Если бы его спросили, разделимы ли эти подходы, он, я думаю, от­ветил бы, что в абстракции они действительно разделимы, ибо он был слишком искушенным мыслителем, чтобы признать на­личие морального фактора в его интерпретации капитализма. Но он был убежден в гнусности капиталистического строя, в том, что его анализ реальности неот