Оправдание Яхве в древнееврейской религии. Теодицея ранних пророков

Древнееврейские племена, поселившиеся в конце II тыс. до н. э. на территории Палестины, находились еще на ступени родового строя, на стадии его разложения. В конце XI в. до н. э. у древних евреев сложилось первое государственное объединение. В X в. до н. э. при царях Давиде и Соломоне это государство достигло относительного расцвета, что в немалой степени обусловливалось тем, что в силу различных исторических причин в эти же столетия могущественные соседи евреев — Египет, Ассирия, Вавилон и Хеттское царство — находились в состоянии упадка и были неспособны к внешним завоеваниям. Однако уже вскоре после смерти Соломона древнееврейское царство распалось на два самостоятельных государства: Иуда (или Иудея) и Израиль. В IX в. до н. э. их положение было относительно благополучным. Они то воевали друг с другом, то, заключая между собой союз, нападали на соседние, такие же небольшие царства Моав, Эдом, Аммон, Дамаск, то сами оборонялись от них. Но уже в конце IX в. до н. э. обстановка существенно изменилась. Усилился Египет, а на северо-востоке грозно возвысилась Ассирия. На протяжении всего последующего столетия мелкие государства Сирии и Палестины, безуспешно пытаясь отстоять свою независимость, почти все, одно за другим, были поглощены Ассирией. В 722 г. до н. э. прекратило свое существование Северное еврейское царство, Израиль. Оно было завоевано асси-

 

рийским царем Саргоном II, и почти все его население было уведено в плен, в Северную Месопотамию, где оно и растворилось, смешавшись с другими народами. Южное же царство, Иудея, спустя примерно полтора столетия стало добычей другого могущественного хищника, Вавилонии. Значительная часть его населения была уведена в Вавилонию, где и пробыла в плену («Вавилонское пленение») с 586 г. до 538 г. до н. э. В 538 г. до н. э. персидский царь Кир II завоевал Вавилон и разрешил находившимся там иудеям возвратиться на родину.

В эти века в еврейском обществе происходил непрерывный рост имущественной и классовой дифференциации, обострились социальные противоречия. Уже в VIII в. до н. э. в Северном царстве пророк Амос выступал с гневным обличением тех, которые попирают бедного и вымогают от него подарки хлебом, берут взятки и извращают в суде дела бедных. Веком позже иудейский пророк Михей возмущался подобными злодеяниями, творимыми представителями господствующих классов Иуды: «Пожелают полей и берут их силой, домов — и отнимают их; обирают человека и его дом, мужа и его наследие» (2:2). Вдобавок внешнеполитические трудности самым тяжелым образом отражались и на внутреннем положении Израиля и Иуды. Население страдало от непрерывных войн, то и дело приходилось выплачивать дань победителю, и все это опять-таки тяжким бременем ложилось на плечи широких народных масс. Настоящее двух маленьких еврейских государств было критическим,

будущее грозило неминуемой гибелью. Все эти коллизии, переживаемые еврейским народом, не могли не отразиться на его религии. На ранних этапах своей истории евреи, • так же как другие народы древности, верили в существование множества духов и богов, из которых одни были связаны с определенной территорией — их и называли «баалим» (слово «баал» означает, собственно, «владелец» или «владыка»), другие были родовыми духами, покровителями отдельных родовых коллективов. Однако из этой в общем безликой массы богов и духов уже постепенно выделился в качестве особо почитаемого и авторитетного бог Яхве, в котором древние израильтяне видели преимущественно своего, общего племенного бога, бога-сородича, бога-покровителя; не случайно среди евреев были широко распространены имена типа Ахия — «Яхве — брат мой», Авияху — «Яхве — мой отец» и т. п. Постепенно представление о кровном родстве между богом и людьми перешло в идею «берита»— завета или союза между Израилем и Яхве; Яхве некогда заключил «завет» — союз с древними патриархами — предками еврейского народа, при этом обе стороны взяли на себя определенные обязательства. Яхве обещал в будущем оказывать евреям всякую помощь и покровительство; патриархи обязались за себя и за все последующие поколения своих потомков — будущий народ израильский — считать Яхве своим богом, поклоняться ему, быть ему «верными»¹.

¹ См.: Второзаконие (4:23 и ел.; 7:12).

В этих идеях «завета» и «верности» богу первоначально отнюдь не заключалось требование признавать Яхве единственно существующим мировым богом. В представлении древних евреев Яхве был богом Израиля, как Кемош — богом соседних с ними моави-тян, Милком — аммонитян и Ашшур — ассирийцев, но те были чужие боги, а Яхве — свой, и служители Яхве утверждали, что он могущественнее других богов '.

Коллективный характер отношения к божеству особенно ярко выразился в идее коллективной ответственности перед Яхве. За грех (провинность перед богом), совершенный одним из членов коллектива, должен был отвечать весь коллектив, прежде всего, разумеется, более близкие родичи: родители — за грехи своих детей, дети — за грехи родителей — «до третьего и четвертого рода»². Это было вполне в духе моральных представлений родового строя и не могло вызывать никаких тягостных раздумий относительно правильности или неправильности решений Яхве. Однако сплошь и рядом поведение Яхве нельзя было объяснить никакими этическими мотивами — с любой точки зрения оно выглядело аморальным.

Яхве мог неведомо за что возлюбить человека и осыпать его благодеяниями или

¹ Так, например, в Книге Судей израилевых (11:24 и ел.) вождь израильтян Иевфай (XII в. до н. э.) обращается к напавшему на Израиль царю аммонитян с таким заявлением: «Не владеешь ли ты тем, что дал тебе Кемош, бог твой? И мы владеем всем тем, что дал нам в наследие Яхве, Бог наш».

² Исход (20:5); Второзаконие (5:9).

разгневаться, причем последнее происходило несравненно чаще. Обычными эпитетами для Яхве были: «грозный», «гневный», «карающий», «ревнивый». Даже в тех случаях, когда для гнева Яхве были какие-то причины — будь то непослушание людей (как в случае с Адамом и Евой в Эдеме), или проявление с их стороны дерзновенной гордыни (как в истории с Вавилонским столпотворением), или нарушение табу,— кара Яхве была слишком тяжка, несоизмерима с провинностью. Нередко Яхве насылал на людей величайшие бедствия даже совсем без вины с их стороны. И он мог вести себя таким образом не только по отношению к чужим, но и к «своему», союзному с ним Израилю. Он наслал чуму на филистимлян, которые захватили его святыню — «ковчег Яхве», умертвил пятьдесят тысяч семьдесят израильтян за то, что они в этот ковчег осмелились заглянуть. «И заплакал народ» (1 Цар. 6:19)'.

Заметим, что еврейской религии доплен-ного периода и первых веков после Вавилонского плена был чужд дуализм иранского типа, по которому верховному доброму и светлому божеству Ахурамазде противостоит независимый от него верховный злой бог Анхра-Майнью, являющийся источником всего злого в мире. В древнееврейской религии только в послепленный период мы встречаем

¹ В СП 1 и 2 книгам Самуила еврейской Библии соответствуют 1 и 2 книги Царств; 1 и 2 книгам Царей еврейской Библии соответствуют 3 и 4 книги Царств СП.

rlf

 

идею о сатане — это слово, собственно, означает «противник», «наветник», но еще в IV в. до н. э. в сатане видели лишь одного из многочисленных «сынов божьих» (т. е. ангелов), подчиненного Яхве, но наделенного некоторыми особенными полномочиями: он выступает в роли обвинителя в небесном суде (Зах. 3:1). И только в относящихся ко II в. до н. э.—I в. до н. э. апокрифических «Книге Юбилеев» и «Заветах двенадцати патриархов» сатана предстает уже как глава невидимых сил, враждебных богу, как искуситель и источник всяких бедствий. В очень древнем рассказе о царе Давиде повествуется о том, как Яхве сперва «возбудил Давида» произвести исчисление своих подданных, а затем за этот «грех» наслал на евреев моровую язву и истребил семьдесят тысяч человек (2 Цар. 24), хотя в данном случае ни Давид, ни народ явно ни в чем не провинились. Этот рассказ содержится еще в одном ветхозаветном сочинении, однако гораздо более позднего происхождения, в 1 книге Паралипоменон (гл. 21). Но там он начинается словами: «И восстал сатана на Израиля, и возбудил Давида сделать счисление Израильтян». Поздний автор счел нужным обвинить сатану, чтобы оправдать Яхве. Раннему автору это не пришло в голову, он верил, что все злое исходит от Яхве, так же как доброе.

В разработке раннееврейской теологии совершенно исключительную роль сыграли так называемые «пророки Яхве». Здесь нет необходимости подробно останавливаться на характеристике пророческого движения,

этого очень сложного социального и идеологического явления. Бесспорно, пророки в какой-то степени отражали настроения и чаяния народных масс. Но также бесспорно, что, поскольку это были пророки и проповедники Яхве, они прежде всего должны были выполнять задачу, непосредственно вытекавшую из обязанности их профессии,— задачу выработки определенной системы религиозных идей, направленных к обоснованию и укреплению позиций религии своего бога, что, в свою очередь, конечно, имело вполне определенный социальный смысл. И то, что правильно в отношении теологии вообще, что она, несмотря на присущие ей черты консерватизма и традиционализма и кажущуюся статичность, неизбежно должна реагировать на социальные перемены, на изменения в условиях жизни людей, относится также и к учению пророков.

Сложная обстановка VIII—VII вв. до н. э. ставила перед пророками нелегкие задачи. В их выступлениях становится общим местом предсказание близкой и неотвратимой гибели Израиля. И понятно почему. Не нужно было обладать сверхъестественной прозорливостью, чтобы предвидеть неизбежность катастрофы. И нельзя было обойти молчанием то, что наполняло тревогой и отчаянием все сердца. Пророки рисовали страшные картины бедствий, которые постигнут их страну, и самое ужасное из них — нашествие иноземного народа, в котором по определенным признакам можно было без большого труда узнать Ассирию (или у более позднего пророка Иеремии — Вавилон). Запылают горо-

да Израиля, будут разрушены храмы, многие будут убиты врагами, остальные — уведены в плен. Правда, обычно при этом пророки от имени Яхве обещали, что впоследствии, в неопределенном будущем, бог сжалится над своим народом и вернет его — весь или избранный остаток, который уцелеет,— на родину, и тогда Яхве установит царство мира, правды и счастья под эгидой царя, отпрыска от корня Давидова (Ам. 9:11 —15; Ис. 11: 1 — 12).

И это тоже понятно. Одна из главных особенностей религии как раз и состоит в том, что она всегда оставляет верующему просвет в мрачной действительности, надежду на лучшее будущее, выход из безвыходного положения, конечно, выход иллюзорный. Но все же перед пророками неизбежно должна была встать очень нелегкая проблема: как объяснить своим слушателям роль Яхве в этой грядущей катастрофе? Как сохранить у Израиля веру в бога, допускающего унижение и гибель своего народа, несмотря на «заветы» и данные патриархам клятвы? По существу, аргументация пророков представляла собой первую попытку теодицеи — оправдания Яхве.

Начиная с VIII в. до н. э. древнееврейские государства сперва оказались втянутыми в сферы влияния таких великих держав, как Египет, Ассирия, позже Вавилон, а затем были насильственно включены в их состав. Ни ассирийцы, ни вавилоняне (ни впоследствии персы) не стремились навязать побежденным своих богов. Но в сложившихся условиях образ самого Яхве неминуемо должен

был принять новые черты, не совпадающие с его прежним узконациональным характером, и мы уже говорили о том, какие это могли быть черты: универсализм и этическое совершенство. Определенные тенденции в этом направлении можно обнаружить уже у пророка VIII в. до н. э. Амоса и в VII в. до н. э. у Осии и Исайи. В их выступлениях прежде всего и усиленно подчеркиваются такие атрибуты Яхве, как справедливость и милосердие, притом они распространяются не только на Израиль, но в какой-то мере и на другие народы.

Амос предрекает Израилю ужасные бедствия. Он будет завоеван чужеземным народом, «Израиль непременно выведен будет (пленным.— М. Р.) из земли своей» (Ам. 7:17), пророк предвидит даже, куда будут отведены пленные израильтяне — на север, за Дамаск (Ам. 5:27). Уже по одному этому слушателям было ясно, какого врага имел в виду пророк — Ассирию. И все же, настаивает Амос, прав Яхве и справедлив, а не правы те, кто сомневается в его могуществе и упрекает его в неверности своему народу. Все дело как раз в том, что Яхве — бог и всемогущий, и справедливый. Царство его — над всем миром и попечение — над всеми народами. «Не таковы ли, как сыны Ефиоплян, и вы для Меня, сыны Израилевы? — говорит устами пророка Амоса сам Яхве.— Не Я ли вывел Израиля из земли Египетской и Филистимлян — из Кафтора, и Арамлян — из Кира?» (Ам. 9:7). Гнев Яхве вызывает любая несправедливость на земле — грехи Израиля, но также злодеяние языческого

Моава, причем совершенное по отношению к другому, тоже языческому, народу — Эдому: «За... преступления Моава... не пощажу его, потому что он пережег кости царя Едомского в известь» (Ам. 2:1—3) — идея совсем необычная для религии старого племенного бога Яхве. Что касается Израиля, то Амос не отрицает его исключительного положения в качестве избранного богом народа, но вкладывает в это понятие совершенно новое содержание. «Только вас признал Я из всех племен земли,— заявляет пророк от имени Яхве,— потому и взыщу с вас за все беззакония ваши» (Ам. 3:2).

И Амос, и другие пророки подробно описывают «беззакония» Израиля. Многое в их описаниях перекликается, но каждый по-своему акцентирует главное в этих беззакониях. Израиль, как неверная жена, изменял Яхве с другими, чужими богами — вот главный грех евреев, по мнению Осии. У Амоса и Исайи- преобладают иные мотивы. Амос, пастух и сын пастуха, как он сам себя представляет (Ам. 7: 14—15), видит главное зло и главную причину гнева Яхве в усилении социальной несправедливости в Израиле. Богатые и знатные угнетают простой народ, везде взяточничество и неправый суд. «Не пощажу Израиль,— говорит Яхве устами пророка,— потому что продают правого за серебро и бедного — за пару сандалий» (Ам. 2:6). Подобные же заявления от имени бога можно встретить и у Исайи, но акцент у него все-таки на другом. В грядущей катастрофе он видит проявление суверенного величия бога. Яхве, который уже в первом

видении (Ис. гл. 6) открылся Исайе в величественном облике небесного царя, восседающего на троне в окружении мириад придворных небожителей,— это суверенный владыка всехплемен и народов, он определяет по своей воле их судьбы. Сам Ашшур — могучая Ассирия — только оружие в руках Яхве, жезл его гнева (см.: Ис. 10:5), и Яхве уничтожит его, как только Ашшур, возгордившись, возомнит о себе, что он нечто большее, чем орудие (Ис. 10:15 и сл.), ибо Яхве награждает смиренных и посрамляет надменных. Израиль же оказался народом мятежным (Ис. 28:12; 30:9—16), проявившим строптивость и неблагодарность по отношению к своему законному владыке и не подчинившимся его воле, возвещенной через пророков. За это и должна его постигнуть кара Яхве.

По многим местам из книг пророков Иезе-кииля и Иеремии можно судить о том, насколько велики были отчаяние и упадок духа у той части иудеев, которых пленными увезли в Вавилонию, и у тех, которые остались в разоренной Иудее и вели там трудное и жалкое существование. По свидетельству Иезекииля, многие, в том числе даже «старейшины дома Израилева», в те годы прямо заявляли: «Не видит нас Яхве, оставил землю сию» (Иез. 8:12) и, выражая сомнения в могуществе своего бога, обращались к чужеземным — среди евреев в это время широко распространился месопотамский культ «богини неба»—Иштари (Иер. 44:17) и финикийского Таммуза-Адониса (Иез. 8:14). Именно к этой эпохе относится проповедь еще одного

пророка, имени которого мы не знаем и, вероятно, никогда не узнаем, хотя его идеи сыграли очень значительную роль в дальнейшем развитии не только иудаизма, но и христианства. Его сочинения были впоследствии присоединены к сборнику «писаний» древнего пророка Исайи (Ис. гл. 40—55), и теперь в научной литературе этого анонимного пророка-писателя принято называть Второисаией. Второисаия должен был дать свой ответ на все тот же горький и наболевший вопрос: как мог Яхве допустить, чтобы его избранный народ лишился родины и был рассеян среди враждебных языческих народов?

В ответе Второисаии содержалась одна существенно новая идея. Вавилонское пленение, объясняет он, только отчасти является наказанием за прошлые грехи. Но главная причина — иная. Оказывается, Яхве возложил на Израиль совершенно особую, великую миссию — стать «светом для народов». Он должен нести слово Яхве не знающим истинного бога, чтобы спасение Яхве «простерлось до краев земли» (Ис. 49:6). Вот великая и почетная обязанность, которую Яхве мог доверить только избранному народу, и ради выполнения ее стоит потерпеть, ибо в конце концов Израиль ожидает великая награда. Яхве возвеличит его над всеми народами (Ис. 45:14; 49:7) и сам отомстит его мучителям полною мерою и заставит их испить чашу страданий (Ис. 51:22—23). Народы принесут Израилю свои богатства (Ис. 45:14). А притеснители его упьются собственною кровью (Ис. 49:26).

Задача, которая стояла перед пророками эпохи Вавилонского плена, была существенно иной, чем у старых пророков. В новых условиях, чтобы отстоять веру Яхве, нужны были не только другие аргументы, но и другие приемы. Катастрофа уже произошла, чего еще можно было ожидать худшего? Какой мог быть смысл в том, чтобы пугать слушателей новыми ужасами? Важнее было, наоборот, поднять дух у тех, кто уже начал колебаться. Важно было утешить народ, укрепить в нем надежду на лучшее будущее и дать какие-то новые и очень убедительные гарантии его осуществления. И вместо приема устрашения у Второисаии на первый план выступает утешение: «Утешайте, утешайте народ Мой, говорит Бог ваш; говорите к сердцу Иерусалима и возвещайте ему, что исполнилось время борьбы его, что за неправды его сделано удовлетворение, ибо он от руки Яхве принял вдвое за все грехи свои» (Ис. 40: 1—2). Страданиями своими Израиль сполна искупил прошлые беззакония, и теперь Яхве готов вернуть Израилю благоволение и осыпать его своими милостями. И он сделает так обязательно прежде всего потому, что это нужно самому Яхве,— вот новый мотив! В качестве гарантии пророки эпохи плена выдвигают собственные интересы бога, его желание прославиться «до краев земли». «Ради Себя, ради Себя Самого делаю это,— заверяет Яхве устами Второисаии,— ибо какое было бы нарекание на имя Мое! Славы Моей не дам иному» (Ис. 48:11). И ту же мысль выражает другой пророк эпохи Вавилонского плена, Иезекииль: «Так говорит

Яхве Бог: не для вас Я сделаю это, дом Израилев, а ради святаго имени Моего» (Иез. 36:22).

Ясно, что эти идеи являются, по существу, своеобразным развитием мысли старого Исайи о суверенном величии и суверенном праве Яхве. Оправданием бога служит его верховная воля, и только она: Яхве прав потому, что он бог, верховный властелин. Он избрал еврейский народ для прославления своего имени, и хотя при этом Израилю в качестве орудия и «раба Яхве» пришлось принять великие муки, но такова была воля Яхве, это его божественное право — раб не может осуждать своего господина.

При всех различиях между Амосом и Осией, Исайей и Второисаией есть в их проповеди нечто общее, характерное для ранней теодицеи. В ней имеется в виду конфликт между богом и народом. Аргументация защитников Яхве развивается в рамках старого образа мышления, связанного с представлением о коллективном отношении к божеству. Даже там, где к старому примешивается новое. Присвоив Яхве атрибут высшей справедливости, Амос в то же время считает вполне совместимым с правосудием бога, что за беззакония небольшой кучки богатых и знатных насильников должен отвечать весь народ. Точно так же у Исайи: за то, что представители господствующей верхушки, те, кого пророк называет князьями, вельможами и «старейшинами народа» (Ис. 3:14), проводят дни в пьянстве и разврате, а бедных угнетают, захватывают их имущество, их жилища и их поля (Ис. 5:8), чинят неправду

в судах — «за подарки оправдывают виновного и правых лишают законного!» (Ис. 5:23), «за то возгорится гнев Яхве на народ Его, и прострет Он руку Свою на него и поразит его, так что содрогнутся горы, и трупы их будут как помет на улицах» (Ис. 5:25). И награду от Яхве тоже должен получить весь народ Израиль или избранная уцелевшая часть его, но взаимоотношения между богом и отдельным индивидом при этом совершенно в расчет не принимаются и не рассматриваются.

Теодицея послепленного иудаизма и ее критики — «обличающие бога»

Те же причины, которые способствовали постепенному превращению Яхве из племенного и национального бога в универсального творца и промыслителя вселенной, в конце концов обусловили также и его становление в качестве личного бога. Уже во времена Иеремии, в последние десятилетия перед пленом, многие не могли примириться с традиционной идеей коллективной ответственности перед богом. Почему одни должны отвечать за грехи других, пусть даже своих отцов? — спрашивали люди и с возмущением повторяли народную пословицу: «Отцы ели кислый виноград, а у детей на зубах оскомина» (Иер. 31:29). И несомненно, отражая эти новые представления, имманентно созревшие в народе, пророк Иеремия от имени Яхве заверяет, что в будущем будет совсем по-другому: «...каждый будет умирать за свое собственное беззаконие; кто будет есть кислый

виноград, у того на зубах и оскомина будет» (Иер. 31:30). Младший современник Иеремии, Иезекииль, тоже от имени бога заявил еще более определенно: «Сын не понесет вины отца, и отец не понесет вины сына, правда праведного при нем и остается, и беззаконие беззаконного при нем и остается» (Иез. 18:20); «...Я буду судить вас, дом Израилев, каждого по путям его,— говорит Яхве» (Иез. 18:30). Более того, Иезекииль заявляет, что бог не будет принимать в расчет прошлое человека, безразлично — праведное или грешное, соответственно нынешнему его поведению Яхве и воздаст ему (Иез. 18:21 — 24). Для грешника открывалась возможность покаяться, перестать грешить и таким образом спастись.

Но распространение, с одной стороны, монотеистических представлений о Яхве (или, во всяком случае, представлений о нем как о всемогущем боге-промыслителе, единолично решающем судьбы целых народов и каждого отдельного человека), а с другой стороны, идеи о личной ответственности человека перед богом неминуемо должно было по-новому поставить проблему теодицеи. Даже пророк Иеремия при всем своем благочестии позволил себе смиренно задать самому Яхве роковой вопрос: «Праведен будешь Ты, Яхве, если я стану судиться с Тобою; и, однако же, буду говорить с Тобою о правосудии: почему путь нечестивых благоуспешен, и все вероломные благоденствуют?» (Иер. 12:1). Правда, после этого у Иеремии следует не протест и не осуждение бога, а униженная просьба к тому же Яхве — поскорее и самым жесто-

ким образом расправиться с нечестивцами: «Отдели их, как овец на заклание, и приготовь их на день убиения» (Иер. 12:3). Но вопрос был поставлен: если бог всемогущ и справедлив, всеведущ и милосерден и судит каждого «по путям его», то почему сплошь и рядом невинный и праведный бедствует и терпит страдания, а нечестивый злодей, наоборот, проводит жизнь в радости и довольстве и умирает в мире и почете? Почему добродетель остается не вознагражденной, а зло не наказанным, и вообще, почему бог допускает существование зла на земле?

В 538 г. Вавилон пал под ударами персов. Для пленных иудеев пробил час освобождения. С позволения Кира большая часть их смогла вернуться на родину. В Иерусалиме началось строительство Второго храма, которое, однако, затянулось на многие годы. Экономическое, политическое и моральное состояние послепленной иудейской общины было крайне тяжелым. Народ страдал от разрухи и неурожаев (Агг. 1:6, 10—11; 2:17), от притеснений собственной знати, ростовщиков и непомерно усилившегося жречества и вдобавок от гнета персидских завоевателей. Иудея потеряла остатки независимости и превратилась в персидское наместничество. А ведь пророки Яхве уверяли, что Израиль великими страданиями уже с лихвой искупил свои прежние грехи! Где же было обещанное ими царство правды и свободы? Яхве явно не выполнил обещаний, которые дал своему народу. По-прежнему страна полна несправедливости, злодей торжествует, бедняк угнетен, невинный стонет и никто не приходит

2 М. И. Рижский

на помощь — все как было! Именно потому, что религия Яхве была естественно выросшей национальной религией, социальный и политический кризис, который переживал еврейский народ, должен был сопровождаться кризисом религиозным.

Разочарование рождало пессимизм и религиозный скептицизм. Свидетельства этому рассыпаны повсеместно в послепленнои литературе. По сообщению Иеремии, еще накануне плена многие верили в то, что Яхве не даст в обиду свою страну и свой народ, свой храм и свой Закон, и бесконечно повторяли: «...здесь храм Яхве», «...Закон Яхве у нас» (Иер. 7:4; 8:8). Автор же относящейся к послепленному периоду Книги Малахии негодует на тех, кто открыто заявляет: «Тщетно служение Богу, и что пользы, что мы соблюдали постановления Его?» (Мал. 3:14). Автор гневно упрекает этих недовольных: «Вы прогневляете Яхве словами вашими и говорите: «Чем прогневляем мы Его?» Тем, что говорите: «Всякий, делающий зло, хорош пред очами Яхве, и к таким Он благоволит», или: «Где Бог правосудия?» (Мал. 2:17).

Сомнения одолевали даже тех, кто искренне хотел верить. По-видимому, примерно к этой эпохе относится известный псалом 73 (в СП— 72) '. Конечно, вряд ли эта молитва

¹ В. Duhm (Die Psalmen. Tubingen, 1922) считает псалом 73 поздним, едва ли не маккавеевской эпохи. Однако другие критики относят его приблизительно к тому же времени, что и Книгу Иова, а некоторые высказывают даже предположение, что этот псалом был написан самим автором поэмы о Иове (ср.: Buttenweiser N. The Psalms. London, 1938. P. 526;" Buber M Tin Prophetic faith. N. Y., 1960. P. 197).

представляет переживания какого-то конкретного человека. Скорее, это общая схема. Однако нарисованный с удивительным мастерством и психологизмом образ человека, борющегося со своими сомнениями, кажется безусловно типическим для своего времени. Верующий видит вокруг себя процветание нечестивых: «На работе человеческой нет их, и с прочими людьми не подвергаются ударам», они «благоденствуют в веке сем, умножают богатство», им «нет страданий до смерти их, и крепки силы их». Эти люди дерзко издеваются над всем, что свято, и даже над самим богом: «Поднимают к небесам уста свои, и язык их расхаживает по земле». И они говорят: «Как узнает Бог? и есть ли ведение у Вышнего?» И вот к человеку приходит страшная мысль: не тщетна ли вся его вера? Есть ли вообще смысл в благочестии? «(И я сказал:) так не напрасно ли я очищал сердце мое и омывал в невинности руки мои... И думал я, как бы уразуметь это, но это трудно было в глазах моих... кипело сердце мое, и терзалась внутренность моя». Конечно, в псалме эти мучительные сомнения в конце концов преодолены. Но как? От лица верующего автор псалма уверяет, что он терзался мыслями, доколе не вошел в «святилище божие». И тогда ему открылась истина. Неправда, что нечестивые остаются без наказания. На скользкие пути их ставит Яхве и низвергает их в пропасти, уничтожает мечты их и приводит их к разорению, истребляет всякого отступника, а к чистым сердцем проявляет благость (Пс. 72: 4—28). Конечно, это «открытие» противоречило жизненной

практике. Недействительный вывод, который предлагает автор псалма, состоит как раз в том, что человек должен подавлять в себе всякие сомнения относительно божества — это единственный путь обрести душевный покой. Счастье и душевный мир может принести только детская вера, не знающая никаких сомнений, не задающая никаких вопросов. Сходные мысли внушает своему читателю и автор псалма 36. «Не ревнуй успевающему в пути своем,— успокаивает он возмущающегося праведника,— потому что «делающие зло истребятся, уповающие же на Яхве наследуют землю» (Пс. 36:7, 8). Однако далеко не все сомневающиеся могли и хотели поверить в это.

Заметим одно очень важное обстоятельство. Ни в одной из названных пророческих книг и ни в одном из приведенных псалмов нет ссылки на воздаяние после смерти.Награда от бога праведному и возмездие злодею во всех случаях ожидаются только на земле, прижизненно.Представления древних евреев о посмертной участи человека в общем напоминали гомеровские. Умершие, вернее, их тени попадают в вечно темное подземное царство мертвых — Шеол, где ведут призрачное существование. Они не знают ни адских мук, ни райского блаженства, все в одинаково незавидном положении. Еще автор Книги Ек-клезиаста (III в. до н. э.) пессимистически утверждал, что «участь сынов человеческих и участь животных — участь одна: как те умирают, так умирают и эти, и одно дыхание у всех, и нет у человека преимущества перед скотом» (Еккл. 3:19). Вера в загробное воз-

даяние и воскресение мертвых, по-видимому, получила у евреев распространение не раньше II в. до н. э. Автор Книги Даниила (ок. 165 г. до н. э.) уже твердо верит, во всяком случае, стремится укрепить в своих читателях веру в то, что праведники после смерти воскреснут и получат награду за свою преданность религии Яхве; злодеи и нечестивцы тоже воскреснут, но этих ждет суровая участь: «Многие из спящих в прахе земли пробудятся, одни для жизни вечной, другие на вечное поругание и посрамление» (Дан. 12:2).

Из Библии же мы узнаем, каково было содержание целого ряда «крамольных» вопросов, которыми древнееврейские маловеры и скептики особенно досаждали Яхве и его защитникам. Одни спрашивали: «Есть ли ведение у Яхве?» (Пс. 72:11) и «Где Бог правосудия?» (Мал. 2:17), другие прямо заявляли: «Неправ путь Яхве!» (Иез. 18:29); некоторые пренебрежительно говорили: «Забыл Бог, закрыл лице Свое, не увидит никогда» (Пс. 9: 32), другие с вызовом обращались прямо к Яхве: «Ты не взыщешь!» (Пс. 9:34). Высказывались сомнения и в важнейших атрибутах Яхве — справедливости, всеведении, всемогуществе или вообще отрицались божественное вмешательство в человеческие дела и даже существование самого бога: «В надмении своем нечестивый пренебрегает Яхве: «не взыщет»; во всех помыслах его: «нет Бога!» (Пс. 9:25). Благочестивые сочинители псалмов, как и автор Книги Малахии, естественно, связывали нечестивость со злодейством: отрицает бога тот, кто «сидит в за-

саде за двором, в потаенных местах убивает невинного; глаза его подсматривают за бедным» (Пс. 9:29), и обещали, что «не навсегда забыт будет нищий, и надежда бедных не до конца погибнет» (Пс. 9:19), невинные и праведные будут вознесены и вознаграждены, а злодеев бог рано или поздно покарает. Но были люди, в глазах которых эта официальная доктрина иудаизма основательно скомпрометировала себя, и конечно же религиозный скептицизм отнюдь не был привилегией богатых насильников. Злодей наслаждается всеми благами жизни и в почете умирает, не понеся никакого наказания за грехи, в то время как невинный и праведный живет в бедности и страданиях до самой кончины своей, и нет ему награды. Нет в мире справедливости и правосудия, а если так, то нет в нем и высшего судьи — вот к какому выводу толкала древних вольнодумцев сама действительность. Понятно, что такое свободомыслие могло быть уделом лишь немногих философски настроенных умов.

Можно представить себе, что между ортодоксами и «вольнодумцами» происходили ожесточенные споры. Последние, может быть, собирались вместе, обсуждали волновавшие их проблемы — не случайно автор псалма 1 восхваляет мужа, который не принимает участия в подобных «советах нечестивых» и «собраниях богохульников'». И наконец, можно думать, что эти древнееврейские

¹ Соответствующее еврейское слово имеет в первом значении смысл «насмешник», но в данном контексте речь идет, конечно, о насмешках над верой, т. е. богохульстве.

свободомыслящие излагали свои идеи не только устно, но и в письменных сочинениях. В этих условиях и ортодоксальная теология, очевидно, должна была как-то перевооружиться, выработать новую теодицею Яхве. Теперь бог должен был оправдаться не только перед коллективом — народом Израиля в целом, но и перед отдельным человеком, живущим в мире, сотворенном богом, управляемом божественным промыслом и недовольством этим управлением и самим богом. Что собой представляла теодицея послепленного иудаизма, мы можем узнать из Книги Иова.

 

СОДЕРЖАНИЕ И КОМПОЗИЦИЯ КНИГИ ИОВА

В нынешнем своем виде Книга Иова явственно делится на три составные части: пролог (главы 1—2), основная часть (главы 3—42:1—6) и эпилог (42:6—17).

Книга начинается эпически-повествовательно: «Был человек в стране Уц ', Иов — имя его. И был человек этот непорочен, и справедлив, и богобоязнен, и далек от зла» (1:1).

Охарактеризовав таким образом своего героя как совершенного праведника, автор сообщает, что бог за это наделил Иова большим богатством и детьми, множеством скота и рабов, и «...был человек тот велик более всех-сынов Востока» (1:3).

После этого действие неожиданно переносится на небо: «И был день, и пришли сыны Божии предстать перед Яхве, пришел также среди них и сатана» (1:6).

Это место заслуживает особого комментария. «Сыны божий»— под этим понимаются обычно ангелы. Но греческое слово «ангел» является точным переводом другого еврейского слова «малеах», что значит «вестник». А «сыны божий» может означать только «боги», как «сыны Адама»— люди, «сыны израи-

«Страна Уц» была одной из областей Эдома, на крайнем юге Палестины.

левы»— израильтяне. «Сыны божий»— это божественные существа низшего порядка, с помощью которых главный и верховный бог Яхве управлял миром. Один из «сынов божиих» здесь называется «сатана»— еврейское «сатан»—«противник», «наветник». Этот, как уже было отмечено выше, должен был выполнять особые функции: обходить землю и доносить Яхве обо всем виденном. Кроме того, в его обязанности входило также испытывать и обвинять людей — по заданию Яхве (Зах. 3:1 и Пс. 109: 6—7). Сатана подчинялся Яхве и не смел его ослушаться, но в то же время он в какой-то мере был и самостоятелен в своих действиях: волен ходить куда хочет и мог даже хитростью и лукавством навязать богу свою злую волю, что и произойдет в сцене на небе в отношении Иова.

Когда сатана предстал перед Яхве, бог задал ему вопрос. «И сказал Яхве сатане: «Откуда ты пришел?» И отвечал сатана Яхве, и сказал: «Я ходил везде по земле и исходил ее» (1:7). Тогда Яхве задал сатане другой вопрос: «Обратил ли ты внимание твое на раба моего Иова? Ибо нет такого, как он, на земле: человек непорочный, справедливый, богобоязненный и далекий от зла» (1:8) — после автора и сам Яхве дает самую высокую оценку праведности Иова. Однако сатана иронически высказался в том смысле, что Иов недаром благочестив — он достаточно получил от бога благодеяний: «Дело рук его ты благословил, и стада его распространились по земле. Но простри-ка руку твою и коснись всего, что у него, и он, навер-

но, проклянет тебя в лицо твое» (1:10—11). И Яхве принимает вызов и позволяет сатане испытать Иова: отнять у Иова все, что у того было, все, кроме жизни. Иов в один день теряет все свое богатство: часть его стад угнали враждебные племена савеян и халдеев, а на остальные с неба упал «огонь божий» (т. е. молния) и сжег их вместе с рабами, которые их пасли. Вдобавок «великий ветер из пустыни» дохнул на дом, в котором пировали семь его сыновей и три дочери, и рухнувший дом придавил их всех. Один за другим прибывали к Иову вестники сообщать о постигших его несчастьях. Но Иов ни единым словом не возмутился против Яхве и только благословил его имя. «И встал Иов и разодрал верхнюю одежду свою, и остриг голову свою, и пал на землю, и поклонился. И сказал:

Наг я вышел из чрева моей матери,

И наг я возвращусь туда.

Яхве дал, и Яхве взял.

Да будет имя Яхве благословенно»

(1:20—21).

После этого Яхве сердито упрекнул сатану: Иов еще и теперь «тверд в непорочности своей, а ты возбуждал меня против него, чтобы погубить его ни за что» (2:3).

Но сатана снова находит возражение: «...за жизнь свою человек отдаст все, что у него есть. Но простри-ка руку твою и коснись кости его и плоти его, и он, наверно, проклянет тебя в лицо твое» (2:4—5). И на этот раз также Яхве поддается на уловку лукавого духа. Он разрешает сатане навести на Иова страшную болезнь — по-видимому,

проказу, которая поразила все тело несчастного нарывами от головы до ног. «И взял он себе черепок, чтобы скрести себя им, и сел в пепел» (2:8). Жена Иова, не в силах видеть мучения своего мужа, сказала ему: «Ты все еще тверд в непорочности твоей? Прокляни Бога — и умри!» Но Иов с негодованием отверг этот совет: «Ты говоришь, как говорит одна из негодных (женщин). Что же, доброе мы. будем принимать от Бога, а худого не будем принимать?» При всем этом не согрешил Иов устами своими» (2:9—10). Три старых друга Иова — Элифаз, Билдад и Цофар (в СП — Елифаз, Вилдад и Софар приехали издалека, чтобы разделить его горе, но, ужаснувшись мере его страданий, долго не могли произнести ни единого слова. Иов заговорил первым, и с этого, собственно, начинается основная часть книги (3:1 — 42:6). Иов проклинает день своего рождения. Зачем не умер он тогда же? За что ему такое горе, если он невинен? И вообще, как это может быть, чтобы человек страдал без вины? Где в таком случае справедливость и милосердие божие? Друзья возражают Иову, по очереди произнося по три речи (последний из них, Цофар,— две). Иов всякий раз отвечает. Затем в защиту бога выступает еще одно лицо, о котором до сих пор в книге совсем не упоминалось,— Элиу (Елиуи), сын Барахэля, и тоже произносит большую речь (главы 32—37). А после всего этого на сцену является сам Яхве и «из бури» обращается к Иову (главы 38—41). Бог отнюдь не объясняет Иову причину его мучений и вообще не дает ответа на вопросы страдальца (в част-

ности, ни словом не упоминает о споре с сатаной). Вместо этого бог начинает сам спрашивать Иова: где тот был, когда Яхве полагал основания Земли и закрыл море воротами? Знает ли Иов уставы неба? Он ли, Иов, дал прекрасную гриву коню и быстрые ноги страусу? Может ли Иов заставить дикого быка служить себе и посмеет ли забавляться с водяным чудовищем Левиафаном? и т. п.— пусть «обличающий Бога» ответит! (39:32). Общий смысл выступления Яхве совершенно ясен: как смеет человек, который так мало знает и так мало может, обсуждать поведение бога? После этого Иов прекращает спор. Он объясняет богу, что до сих пор лишь слышал о нем «слухом уха», но теперь «око мое увидело тебя» (42:5). Увидев Яхве собственными глазами, Иов понял, что не должен был говорить так, как говорил в споре с друзьями: «Руку мою кладу на уста мои» (40:4), потому что «говорил я, что не понимал, о вещах непостижимых для меня, что я не знал» (42:3).

Книга кончается небольшим эпилогом (42: 7—17). Яхве неожиданно сердито выговаривает друзьям Иова: «И... сказал Яхве Эли-фазу теманитянину: «Разгорелся гнев мой на тебя и на двух друзей твоих за то, что вы не говорили обо мне (так) верно, как раб мой Иов» (42:7). Бог велит друзьям Иова принести «жертву всесожжения»— семь быков и семь овец, и пусть Иов помолится за друзей. А Иову Яхве воздает за страдания вдвойне: если раньше у него было семь тысяч овец, то теперь четырнадцать и т. д. Он посылает Иову других семь сыновей и трех до-

черей. И Иов прожил еще много лет, до глубокой старости, и умер «сытый днями» (42:17).

ВОПРОСЫ АВТОРСТВА, ДАТИРОВКИ, АУТЕНТИЧНОСТИ ЧАСТЕЙ КНИГИ

Еще в древности существовало мнение, что Книга Иова рассказывает не о реальном событии, а о вымышленном и что Иова как исторической личности в действительности не было. Этого мнения придерживались даже некоторые талмудические авторитеты '. В талмудическом трактате Баба-Батра приводится, например, следующее высказывание одного из них: «Иов никогда не рождался и не существовал, а был всего лишь притчей» (Баба-Батра, 16а). Знаменитый еврейский экзегет, философ и ученый XII в. Моисей Маймонид также учил, что Книга Иова имеет в основе выдумку, с целью показать различные мнения, которые имеются относительно Провидения (Море Небухим, III, II).

Судя по Талмуду, еще в древности высказывались различные предположения о времени составления Книги Иова и о личности ее автора. Некоторые считали (не приводя никаких оснований), что написал книгу Моисей, а Иов был современником одного из патриархов: Авраама, Исаака или Якова (Баба-Батра, 146). Другие, также ничем не аргументируя, утверждали, что Иов жил во времена Вавилонского плена или даже

' Талмуд (др. евр. «учение») -— свод схоластических толкований Ветхого завета, составлявшийся в течение ряда веков с III в. до н. э. до V в. н. э.

еще позже, в эпоху Второго храма (Баба-Батра, 156).

Книга Иова, как и ряд других книг Библии, анонимна. К сожалению, о личности ее автора и в настоящее время невозможно высказать даже сколько-либо правдоподобного предположения. Иное дело — о времени появления книги. Относительно главной ее части можно с достаточной уверенностью утверждать, что она появилась в сравнительно позднюю эпоху. В поэме проводится идея об индивидуальной ответственности человека перед богом. Эта идея была, как известно, особенно характерна для иудаизма накануне плена и в послепленный период. Вместе с тем ни Иов, ни его друзья еще не представляют себе возможности воскресения мертвых и загробного воздаяния. Учение же о воздаянии после смерти сложилось в древнееврейской религии не ранее II в. до н. э. Книга Иова, видимо, была составлена в V или IV в., может быть, ближе к 400 г.¹ В настоя-

¹ Так считают Дум, Дорм, Драйвер, Грен, Лоле, Пик, Будде, Форер; Пфайфер видит в авторе Книги Иова современника Иеремии (конец VII— начало VI в. до н. э.). Некоторые исследователи (Хёльшер, Петере и др.) склонны датировать Книгу Иова еще более поздним временем (Айсфельдт, Петере — около 300 г.). Обзор мнений по вопросам датировки и композиции Книги Иова см.: Pfeiffer R. Introduction to the Old Testament. N.Y.; L., 1941. P. 675—680; Lods A. Histoire de la literature hebraique et juive depui les origines jusq'a la ruine de I'etate juif (135 apres J. C.). P., 1956. P. Ю9—435; Driver S. R. An introduction to the litterature of the Old Testament. N. Y., 1957. P. 409— 435. Интересные мысли о композиции заключительной части поэмы о Иове высказал К. Фуллертон (Fuller/on К- The original conclusion to the Book of Job.

щее время подавляющее большинство критиков не видит в Книге Иова никакого исторического зерна, рассматривая ее как своеобразную дидактическую поэму '.

Точно так же подавляющее большинство исследователей считает, что Книга Иова в настоящем своем виде не представляет единого законченного произведения, сочинения одного автора. В ней можно выделить несколько элементов. Основное ядро книги — дискуссия Иова с его друзьями. Эта часть выглядит как самостоятельная поэма, она изложена в стихотворной форме. Пролог и эпилог даны в прозе; по ряду признаков

1924. S. 116—136; ср.: Brantwein. С. The legend of Job, according to its various stages. Jerusalem, 1965. P. 1 — 17).

' Некоторые авторы, впрочем, без достаточных оснований, допускают, что в основе легенд о Иове лежит предание о реальном историческом лице — одном из упоминаемых в Библии (Быт. 36: 33—34) эдомитских древних царей -- Иоваве (см.: Tour-Sinai H. The Book of Job. Jerusalem, 1957. P. L). Еще менее убедительной кажется гипотеза, выдвинутая А. Гийо.мом, который, основываясь на значительном числе арабизмов в еврейском тексте Книги Иова и, главным образом, на слишком уж произвольной интерпретации некоторых мест из нее, попытался доказать, что Иов был «существом из плоти и крови», богатым и знатным иудеем, жившим в одном из оазисов Хиджаса (северо-западная часть Аравийского полуострова). Когда этот оазис около 550 г. до н. э. был завоеван вавилонским царем Набонидом, Иов потерял все свое состояние и всю семью. Но впоследствии, с уходом вавилонян из Аравии, он снова разбогател. Книга Иова является «воспоминанием о том, что в действительности произошло с праведным страдальцем» (Guillaume A. Studies in the Book of Job. With a new translation. Leieden-Brill. 1968. P. 13-14).

можно судить, что в основе этих частей лежит какое-то более древнее сказание о праведнике, которого божество подвергает испытанию и который с честью выходит из этого испытания, за что получает от бога соответствующую награду. Аналогичные сказания встречаются и в греческой мифологии (например, о Филемоне и Бавкиде), и у других народов.

Это сказание и в настоящем своем виде сохранило первоначальные фольклорные черты: наивно-юмористический характер состязания между Яхве и сатаной в прологе, так же как и благополучный конец эпилога определенно не вяжутся с возвышенным и трагическим характером основной поэмы. Иов в прологе и эпилоге не тот, что в поэме, в нем нет и' тени протеста против божьей воли, между тем как в поэме Иов доходит до осуждения бога, до богохульства (38:2; 40:3). Друзья Иова в ходе дискуссии всячески защищают Яхве, а в эпилоге бог выражает как раз недовольство выступлениями своих защитников, и одобряет речи Иова. Есть различия в стиле и языке между прологом и эпилогом, с одной стороны, и основной частью — с другой. По-видимому, поэт-философ, автор Книги Иова, использовал древнее сказание как рамку, в которую вставил свою полемическую поэму '.

Кроме того, современные критики почти единодушно считают ряд мест в Книге Иова позднейшими добавлениями. Например, целиком выступление Элиу (главы 32—37) или стихи 7—23 главы 27, в которых Иову приписывается принятие традиционной доктрины иудаизма о прижизненном воздаянии злодею и праведнику «по делам их», тогда как в других местах до и после этих стихов он решительно выступает против данной идеи. Эти и некоторые другие подобные места были, по-видимому, вставлены благочестивыми редакторами позднее, чтобы приглушить полемический и дерзкий характер речей Иова.

ИОВ, ВЫЗЫВАЮЩИЙ БОГА НА СУД РАЗУМА

Итак, основная часть Книги Иова представляет собой, по существу, философский диалог, дискуссию между поборниками доктрины ортодоксального иудаизма, каким он сформировался в эпоху после плена, с одной стороны, и древними представителями иудейского свободомыслия — с другой. Причем нетрудно видеть, что автор книги предусмотрительно вложил в уста защитников Яхве все те основные аргументы, с которыми читатели могли встретиться в Законе Моисее-

¹ О том, что Иов был легендарным героем древних сказаний и, по-видимому, не только у евреев, но и у соседних семитских народов, свидетельствуют, может быть, известные места из Книги Иезекииля (14:14; 14:20), где пророк упоминает о Иове как знаменитом праведнике и мудреце, наряду с Ноем и Даниилом, причем

упоминает как бы вскользь, мимоходом, как о персонаже, хорошо известном древним читателям (ср.: Kautzsch К. Das sogenannte Volksbuch von Hiob. Leipzig, 1900, Pfeifjer R. Introduction to the Old Testament. P. 668; Dhorme P. Le livre de Job. P., 1929. P. LXVII).

 

вом и в книгах пророков, в псалмах и в сочиненных учеными книжниками назидательных «речениях мудрых».

Выступления друзей — это подлинная апология Яхве. Бог всемогущ, он сотворил мир и мудро управляет им. И он, безусловно, справедлив и всегда прав — это положение выдвигается ими как догма: «Неужели Бог извращает суд? И Шаддай разве искривляет правду?» (8:3). При этом защитники Яхве пускаются в рассуждения. Они утверждают, что Яхве неукоснительно воздает человеку по делам его. Он награждает праведников, «поставляет униженных на высоту, и опечаленные обретают спасение» (5:11). Он не дает погибнуть невинному (4:7), спасает его от меча и от руки сильного (5:15). Но бог видит и беззакония и карает за них, хотя и не сразу. Веселье беззаконных кратковременно (20:5), величие и богатство нечестивого исчезнут (15:29). Злодей рано скончается, а если даже проживет свои дни, то впоследствии пострадают его дети, которые будут «заискивать у нищих» (20:10), и память о нем исчезнет с лица земли (18:17, 8:18).

Защитники Яхве не могут отрицать того, что порой страдают и как будто невинные. Но на это у них тоже есть объяснение: никто не может считать себя совершенно невинным перед богом. «Как может человек быть праведным перед Богом, и как быть чистым рожденному женщиной? Вот, даже луна и та не светла, и звезды не чисты в его глазах!», (25: 4—5). Ведь бог и слугам своим не доверяет и в ангелах усматривает недостатки

(4:18; ср. 15:15). Тем более нечист и растле-нен человек, «беззаконие пьющий, как воду» (15:16). Даже тот, который считается всеми и который сам себя считает безупречным, может совершить грех, сам того не подозревая (11:11) '. Поэтому в любом случае человек должен рассматривать свое страдание как заслуженное и справедливое наказание со стороны Яхве и всегда принимать его с благодарностью: «Блажен человек, которого вразумляет Бог, и наказания Шаддая не отвергай» (5:17). И вообще, утверждают они, человек рождается для страданий, как искры — чтобы улететь ввысь (5:7).

Исходя из этих общих положений официальной доктрины о прижизненном воздаянии человеку за его поведение на земле, защитники ее — друзья Иова — пытаются дать оценку конкретному факту, тому, что произошло с Иовом. Как будто не зная его прошлой праведной жизни, они начинают высказывать разные предположения и догадки: «Наверное, зло велико в тебе, и нет конца беззакониям твоим... ты с братьев твоих беспричинно брал залог и одежды с полунагих снимал. Жаждущего не напоил водою и голодному отказывал в хлебе... Вдов ты отсылал ни с чем и руки сирот ослаблял» (22: 5—9). За то, утверждают они, Иову и послано наказание, и, более того, если бы бог заговорил, то выяснилось бы, что наказа-

¹ Так называемый «грех по неведению» (см.: Чис. 15:27) или «скрытый грех» (Пг. 18:13) все равно считался «преступлением перед Яхвe», требовавшим искупления (Чис. 15—27).

ние еще мягкое: «...знай, что ради тебя: (еще) предал забвению Бог (часть) из твоих грехов» (11: 5—6). Один из друзей, Билдад, высказывает предположение, что и дети Иова наказаны по заслугам: «Если сыновья твои согрешили пред Ним, то Он предал их в руку беззакония их» (8:4).

Но в том-то и дело, что читатель Книги Иова уже из пролога должен был узнать, что Иов не только не совершал никаких беззаконий, ни явных, ни тайных, но, наоборот, был самым непорочным и праведным человеком на земле,— автор с самого начала позаботился сообщить об этом читателю, причем трижды, один раз от своего лица (1:1) и два раза от лица самого бога, приведя подлинные слова Яхве: «Нет такого, как он, на земле: человек непорочный... и справедливый и далекий от зла» (1:8; 2:3); из пролога же читатель мог заключить, что оппоненты Иова — его старинные друзья. Не может быть, чтобы они не были осведомлены о его исключительной праведности и непорочности, и, следовательно, их намеки на то, что Иов занимался ростовщичеством и чуть ли не грабежом, можно расценить только как гнусную клевету и лицемерие; и, главное, читатель уже с самого начала знал, что единственной причиной безмерных несчастий, обрушившихся на Иова, является не провинность со стороны последнего, а все тот же злосчастный спор между Яхве и сатаной, спор нелепый и бессмысленный хотя бы уже потому, что Яхве при его всеведении должен был знать наперед, каков будет исход спора, а в таком случае зачем было мучить верного

ему и ни в чем не повинного человека? Поведение Яхве и его защитников явно рисовалось читателю в самом неблагоприятном свете, что, в свою очередь, естественно, должно было вызвать сомнения в правильности и всей их аргументации. И на это обратили внимание еще в древности. Известный талмудический авторитет Иоханан огорченно заметил по этому поводу: «Если бы такое не стояло в Библии, не следовало бы это говорить, ибо Бог представлен, как человек, который дал себя провести другому» (Баба-Батра, 16а).

Что касается Иова, то сам он, конечно, не догадывается о принесшем ему столько горя споре на небесах, он просто твердо убежден в своей невинности и правоте. Иов гордо бросает в лицо своим друзьям: «Не бывать тому, чтобы я признал вас правыми, доколе не умру, не поступлюсь невинностью моей» (27:5). И он бросает обвинение в несправедливости самому богу. Прежде всего по отношению к нему самому. Я невинен, настаивает он и с негодованием отвергает обвинения, которые ему предъявили его недостойные друзья. Он ни в чем не согрешил ни перед богом, ни перед людьми, никому не причинил зла. Напротив, он сделал много добра людям и никогда не поклонялся никакому богу, помимо Яхве. На протяжении трех глав (29—31) Иов перечисляет свои заслуги: он спасал страдальцев и был отцом для-вдов и сирот, «сокрушал беззаконному челюсти и из зубов его исторгал добычу»; непрельщался чужими женщинами и не обижал раба и рабыню; не радовался своему

богатству и не злорадствовал при несчастье и гибели врага. Он не поклонялся ни солнцу, ни луне. Он верил только в бога истинного и соблюдал его заповеди, не уклоняясь (23: 11 —12). За что же бог так преследует его? За что он так покарал его?

Заметим, что автору поэмы о Иове старая идея о коллективной ответственности перед богом была, по-видимому, совсем чужда. Хотя в двух-трех местах друзья высказываются в том смысле, что дети беззаконного также пострадают за злодеяния своего родителя (например, Цофар в 20:10), Иов решительно отвергает целесообразность и справедливость такого решения (20:19). На протяжении всей дискуссии ни герой поэмы, ни его друзья ни разу не ставят вопроса: не пострадал ли сам Иов «за грехи отцов»? Друзья лишь строят различные предположения насчет возможных прегрешений Иова и его сыновей, а он отрицает всякую вину за собой. Иов готов даже допустить, что, может быть, совершил какой-нибудь грех в юности по неведению (13:26), но если даже так, наказание явно несоизмеримо с проступком. Яхве отнесся к нему с необъяснимой жестокостью: «Ты сделался жестоким ко мне» (30:21), «Ты выискиваешь грех во мне... хотя знаешь, что я невиновен, и от руки Твоей спасителя нет» (10:6—7).

Но Иов имеет в виду не только себя. Он вообще не видит в мире признаков божественного правосудия. Совершенно непонятно поведение бога. Где прославленная пророками справедливость Яхве и где его милосердие? Иов по пунктам разбивает аргумен-

тацию своих противников. Он упрекает их во лжи, и то, что эта ложь ad maioram dei gloriam (во славу божию), никак не оправдывает их: «Разве должны вы для Бога говорить неправду и ради него говорить ложь? (Надлежало ли вам) быть лицеприятными к Нему?» (13: 7—8). Причем характерно, что если оппоненты ссылаются прежде всего на авторитет традиции, на то, что «мудрые возвестили, и не утаили их отцы» (15:18; ср. 8: 8—10), то Иов берет свои доводы из действительности, из жизненной практики своей и других людей: «...разве вы не спрашивали людей проезжих и с их свидетельством не знакомы?» (21:29). Везде одно и то же: бог губит непорочного наряду с виновным (9:22). В городах люди стонут и души убиваемых вопиют. И бог не воспрещает этого (24:12). Хуже того, бог положительно благоволит к злодеям и оказывает им покровительство— «бича божьего нет на них» (21:9). В день бедствия пощажен бывает злодей, в день гнева отводится в сторону (21:30). Дома беззаконных безопасны, у них множество детей и внуков, и все у них благополучно, их бык успешно оплодотворяет, у коров не бывает выкидышей. Они проводят дни свои в счастье и умирают без страданий (21: 7—13). А в то же время люди невинные бедствуют, «униженные земли», сироты и вдовы терпят величайшие лишения и насилия со стороны злодеев и нечестивцев (24: 5— 11) и праведник становится посмешищем (12:4). С объяснением оппонентов, что бог зато позже отомстит детям беззаконника, Иов решительно не согласен: «(Скажете:) «Бог бе-

режет для детей его несчастья его». (Нет!) Пусть воздаст ему (самому), чтобы он знал! Пусть увидят глаза его несчастье его, и от гнева Шаддая пусть (сам) изопьет! Ибо что ему до дома его после него, когда число его месяцев пресечется?» (21: 19—21).

Как уже отмечалось, концепция загробной жизни и загробного воздаяния чужда как Иову, так и его друзьям — Иов убежден, что смерть — это конец всему: и радостям, и горю, конец всякой надежде; когда люди умирают, то они уже «до скончания небес не пробудятся, и не воспрянут от сна своего» (14: 10—12). И всякая надежда сойдет в преисподнюю и будет там покоиться во прахе (17:16). Значит, невинно страдающему нечего рассчитывать на справедливость бога и после смерти.

Вместе с тем Иов готов согласиться с тезисом своих оппонентов о том, что нет вообще человека, чистого перед богом, так как люди несовершенны по самой своей природе: кто может произвести чистого от нечистого? ( 14:4; ср. 15:14). Но тем более по справедливости бог не имеет оснований наказывать людей за их пороки и прегрешения. Ведь он сам сотворил людей, и они таковы, какими он их создал. Если изделие с недостатками, то виновато не оно, а мастер, его сотворивший. «Хорошо ли для Тебя, что Ты притесняешь, что презираешь творение рук Твоих... Твои руки образовали меня и сотворили меня... Ты из глины сотворил меня, и (снова) в прах обратишь меня?» (10: 3—9).

Наконец, Иов приводит еще один аргумент. Допустим даже, рассуждает он. что человек

в чем-то провинился перед богом, но достойно ли бога вечного и всемогущего преследовать его за это? (7:20). Ведь человек — такое эфемерное и такое ничтожное создание по сравнению с богом: жизнь его как дуновение, и сам он как соломинка, уносимая ветром. «Почему бы (Тебе) не простить мне моей вины, не пройти мимо моего прегрешения? Ибо вот я лягу в прахе, поищешь меня — и нет меня» (7:21).

Иов прекратил спор непобежденным. Скорее — победителем. Три друга замолчали, потому что им больше нечего было возразить Иову, и это, по существу, означало, как правильно понял позднейший автор речи Элиу, что они «обвинили Бога» (32:3). Затем на сцену выступает Яхве, который произносит речь, полную поэтических красот и самовосхваления. Только после этого Иов произнес свое «отрекаюсь и раскаиваюсь». Но было ли это подлинным раскаянием?

Нет сомнения, что автор закончил свою поэму величественной сценой теофании не только потому, что хотел дать своему произведению достойную концовку. Очень вероятно, что явлением бога заканчивалась и старая сказка, ставшая рамкой поэмы. Но речи Яхве и ответы Иова, так же как выступления в ходе дискуссии Иова и друзей, несомненно, сочинил сам автор поэмы — персонажи народных сказаний подобным образом не ораторствуют. А между тем именно в этих речах многое вызывает недоумение и кажется двусмысленным современному читателю и, наверное, такие же чувства возбуждало у древних.

«ТЕМА ИОВА» ВНЕ ПАЛЕСТИНЫ

При чтении Книги Иова становится ясным, что автора волновал широкий круг проблем, связанных с существованием зла и несправедливости в мире, причем в разных аспектах: в индивидуальном — почему страдает единичный невинный человек; в социальном — почему люди стонут в городах, бедняки, вдовы и сироты угнетены богатыми насильниками, которые вопреки всякой справедливости благоденствуют и процветают; наконец, в универсальном аспекте — почему вообще существует зло в мире, управляемом всемогущим, мудрым и справедливым богом? Поскольку все это — проблемы общечеловеческого характера, естественно, что они так или иначе должны были отразиться в литературе не только Иудеи, но и других народов древности. В связи с. этим многими исследователями уже давно делались попытки найти иноземные образцы (или, может быть, даже оригинал) библейского Иова. Вероятнее всего эти образцы могли обнаружиться в Древнем Египте или Вавилоне, культурное влияние которых на Палестину было особенно сильным и продолжительным. Поиски оказались не совсем безрезультатными.

В вавилонской поэме, известной под названием «Владыку мудрости хочу восславить»¹, ее герой, как и Иов, в прошлом был вполне счастлив, но затем на него обрушились всякие бедствия и он тоже страдал от какой-то

¹ См.: Литература Вавилонии и Ассирии//Я открою тебе сокровенное слово. М., 1981. С. 218.

жестокой болезни, может быть, проказы. Он красочно описывает свои мучения и отчаяние t в выражениях, напоминающих поэму о Иове: «День — вздохи, ночь — слезы, месяц — вопли, год — скорбь. Я дошел до конца жизни, куда ни обращусь — бедствие...» (ср.: Иов. 7:3 и сл.). Он жалуется на то, что страдает незаслуженно, так как всегда делал только угодное богам и царю: «А ведь я постоянно возносил молитвы, мне молитва — закон, мне жертва — обычай, день почтения бога — мне радость сердца... славить царя — мое блаженство... Я страну призывал соблюдать обряды, чтить богини имя учил я народ мой. Я славил царя, равнял его богу, почтенье к творцу внушал я черни»— это, однако, совсем не похоже на то, что ставил себе в заслугу библейский Иов (гл.29—31). Герой вавилонской поэмы, как и персонажи Книги Иова, высказывают мысль о непостижимости божественного промысла: «Воистину думал, богам это любо! Но что мило тебе, угодно ли богу? Не любезно ли богу, что тебя отвращает? Кто же волю богов в небесах постигнет... бога пути познает ли смертный?» Но нигде нет в этой поэме и намека на неправосудие богов, нет и тени протеста. Страдалец только настойчиво и смиренно умоляет своего бога о милосердии и в конце концов добивается-таки своего: бог избавляет его от страданий и дарует ему изобилие всяких благ.

Известны и другие месопотамские произведения подобного рода. В одном из них, в шумерской поэме, переведенной С. Крамером, также говорится о человеке, который

был богат и праведен, имел много родных и друзей и был у всех в почете. Но и его постигло несчастье — страшная болезнь. Его одолели страдания, и вдобавок от него отшатнулись друзья. Он горько жалуется: «Мой товарищ не говорит ни слова истины, мой друг называет ложью мои правдивые слова». Страдальца перестали уважать, даже невежественные юнцы пренебрегают им (ср.: Иов. 30:1). Допуская, по-видимому, что он в чем-то провинился, он ссылается на врожденную слабость и испорченность человеческой природы и на высказывания по этому поводу древних мудрецов: «Они изрекают, бесстрашные мудрецы, слово истинное и прямое: «Ни одно дитя не рождается от женщины беспорочным»¹. Этот же аргумент мы встретили и в Книге Иова (15:14). Быть может, еще ближе по идеям к Книге Иова вавилонская поэма «Мудрый муж, постой, я хочу сказать тебе...» . В ней поднимаются те же проблемы: превратности человеческой судьбы, ненадежность счастья, необъяснимость страдания невинного и засилья на земле зла, высказывается даже мысль о тщетности благочестия и о несправедливости богов, которые покровительствуют богатому и, точно вора, преследуют бедного и угнетенного. Интересно, что эта поэма написана в форме диалога: мудрец и его друг по очереди произносят по строфе

' Крамер С. История начинается с Шумера. М.,

1965. С. 136—140.

² См.: Я открою тебе сокровенное слово. С. 235-241.

 

^! в одиннадцать строк — форма, напоминаю шая поэму об Иове.

На диалоге построена и египетская поэма, известная под названием «Разговор разочарованного со своей душою». Несчастный, больной, покинутый родными и друзьями человек хочет уйти из жизни. Он убеждает свою душу совершить над ним погребальный обряд — больше ему не к кому обратиться — и затем последовать за ним в загробный мир. Душа пытается отговорить страдальца от непоправимого поступка: ведь в жизни все же есть и нечто приятное. Но в конце концов душа все-таки уступает. «Разговор» заканчивается следующими словами души: «Ты достигнешь Запада, тело твое предадут земле, и я сойду к тебе...» В этой поэме можно без труда найти места, как будто перекликающиеся с Книгой Иова: «Человек с ласковым взором убог, добряком везде пренебрегают, сердца злы, человек, на которого надеешься, бессердечен. Нет справедливых, Земля — приют злодеев... Злодей поражает землю, и нет этому конца»¹.

Можно априори допустить, что автор поэмы о Иов