Особенности менталитета русской диаспоры в странах Балтии

Особенности менталитета русской диаспоры в странах Балтии. Менталитет диаспоры образ мыслей, система идей и символов, мироощущение, совокупность духовных и морально-этических установок диаспоры как социоэтнической группы.

Он является как проектом, так и регулятором ее жизнедеятельности, но не тождествен менталитету ни иммигранта, ни этнического массива, ни принимающего общества.

Диаспора остается таковой лишь до тех пор, пока в ее ментальности сохраняется этнокультурная специфика и пока ее члены сознают свою инакость в окружающем социуме. Как считает член Международного института стратегических исследований (Лондон) Жерар Шальян, армянин по происхождению, у одного, двух, трех поколений сохраняется одно общее это коллективная память, которую, кстати, он называет главной чертой диаспоры: «диаспора происходит от бедствия как матрица коллективной памяти». 2.2.1 Русские в Латвии С началом демократических преобразований в СССР, а также в годы восстановленной независимости Латвии (с 1991 г.), русские получили право на свою особую идентификацию, причем, в отличие от времен Латвийской Республики, этот процесс проходит при их значительно более тесном контакте со всем русским этносом.

Общее демократическое пространство России и Латвии облегчает русской диаспоре налаживание контактов с исторической родиной.

Идентичность латвийских русских имеет не только этническую составляющую, но и национальную, отражающую комплекс правовых, политических и иных факторов, без которых не понять специфики данного сообщества. И во время существования Латвийской Республики (1918 1940 гг.), и в постсоветский период здесь всегда придавалось большое значение разработке моделей регулирования отношений между латышами и другими этническими группами. В целом эти модели сводятся к признанию и закреплению в законодательстве, а также в общественном сознании идеи взаимосвязи национального государства и национальных меньшинств. В Латвии утвердилось центрально-европейское понимание сущности национального меньшинства, которое в отличие от англо-американского не сводит его к «дискриминируемой общности» Гидденс Э. Социология.

М 1999. С. 235 Русское население Латвии и в довоенный период, и после восстановления независимости страны позитивно относилось к тем реальным возможностям, которые заложены законодательством в его статусе национального меньшинства. Отказываясь от политического сепаратизма, русские ожидали от государства гарантий сохранения национальной идентичности, а также равного с латышами доступа к экономическим и культурным ресурсам.

Однако не сразу и не в полном объеме русские осознали, что может им дать такой статус. Это вполне можно понять: сильная инерция прежних идентификационных традиций, связывающих русских любого региона Российской империи и СССР с государственностью, имевшей цивилизационное наполнение, для многих служила психологическим барьером к тому, чтобы почувствовать себя «национальным меньшинством». Поэтому, кроме объективных обстоятельств правового, политического, идеологического характера, способствовавших адаптации русских Латвии к статусу «национального меньшинства», они сами вырабатывали внутренние механизмы самоиндентификации с этим статусом.

Аналогичный процесс наблюдается и в современной Латвии, причем, на наш взгляд, сплочение русских в национальное меньшинство, их адаптация к этому статусу происходят на основе лингвистической идентичности.

Это объясняется прежде всего тем, что из всех элементов культуры именно язык, как верно отметил Э. Сепир, обладает наибольшими коммуникационными возможностями для складывания общности. Русские Латвии располагают и иными, кроме русского языка, средствами этнокультурной консолидации, например, развитыми религиозными традициями православия и особенно старообрядчества. Однако языковая общность обладает самой большой степенью универсальности.

Выбор лингвистической идентичности определяется не только длительными традициями коммуникации в привычной среде, но и тем, что в такой идентичности русские видят способ самоорганизации перед лицом вызовов и латвийского национального государства, и современного информационного общества. В данный момент предпосылки структурирования русского национального меньшинства как лингвистического по сравнению с другими меньшинствами Латвии наиболее предпочтительны.

Если, например, белорусы, украинцы и поляки в значительной степени ассимилированы (прежде всего русскими) и для них характерна ситуация, когда лингвистическое меньшинство по объему меньше национального, то в случае с русскими (как и с латвийскими немцами в 1918 - 1939 гг.) национальное меньшинство практически полностью входит в «свою» языковую общность, включающую, в свою очередь, и представителей других этнических групп. Русские как лингвистическая общность продолжили в период восстановленной Латвийской Республики традицию создания инфраструктуры, функционирующей на русском языке.

Это национально-культурные общества, начальные и средние школы, высшие учебные заведения, средства массовой информации, учреждения культуры, а также сеть институтов, ретранслирующих русскую культуру из России и других стран, объединенных условным, но популярным сейчас понятием «русский мир»: телевидение, радио, множество книжных магазинов, специализирующихся в основном на изданиях на русском языке (сети магазинов «Русская книга» и «Полярис»); бесконечная череда гастролей творческих коллективов из России и пр. Впрочем, несмотря на все перечисленное, лингвисты отмечают с тревогой, что в Латвии отсутствует полноценная русская языковая среда, расшатываются литературно-языковые нормы, обедняется словарный запас и т. д. См.: Архангельская Э. Устойчив ли консерватизм в языке диаспоры // Язык диаспоры: проблемы и перспективы: Материалы III международного семинара.

М 2000. С. 312. В становлении идентичности русских как национального меньшинства Латвии ориентация на идеалы интеллигенции была исторически неизбежным этапом.

Ее слово и дело не позволили прерваться диалогу русских и латышей, исторической традиции, связывающей их в сложный период восстановления независимости страны. При слабости национально-культурных обществ, политических партий, экономических и политических структур русского населения, именно интеллигенция взяла на себя роль представителя его национальных интересов.

Но формирование русскими новой национальной идентичности, как показало время, проходило в том числе и благодаря преодолению нравственного максимализма интеллигенции, в условиях неизбежных сдвигов в социальной системе нового общества, когда рыночная экономика стала вымывать целые пласты не только русской, но и латышской интеллигенции, не способной более претендовать на роль единственного представителя (и даже заместителя) гражданского общества. К 2000 г. в русскоязычных изданиях Латвии основное внимание стало уделяться проблемам идентичности русских как национального меньшинства.

Именно в сохранении социальных функций русского языка в латвийском обществе, прежде всего в системе финансируемого государством образования, ученые, публицисты, общественные деятели и политики видят главное средство сохранения такой идентичности. Желание людей сохранить идентичность национальных меньшинств в Латвии отвечает плюралистическим принципам гражданского общества.

Интеллектуальный дискурс среди этой части русскоязычных оказывается идейно наиболее богатым. Во-первых, именно они являются сторонниками утверждения латышского языка (как государственного) и правовой защиты языков меньшинств, прежде всего русского (как наиболее распространенного). А в сознании противников идеи об особой идентичности меньшинств вообще отсутствует даже такое распространенное среди европейских либералов понятие, как «язык национального меньшинства», и представления о правовых гарантиях его развития в демократическом государстве.

Во-вторых, сознание людей, стремящихся сохранить свою особую идентичность, очень чувствительно к проблемам соотношения национальных (локальных) и гуманистических (универсальных) ценностей; прав человека и прав национальных общин; к демографическим, психологическим, социо-культурным аспектам диалога официальных властей и меньшинств; к тому, насколько совпадают понятия «латвийской государственности» и «национальной элиты»; к вопросу о семиотических особенностях утвердившихся в Латвии официальных клише в отношении самой большой части русского населения постоянных жителей, не имеющих гражданства республики.

Национальная идентичность это идейная форма консолидации русского меньшинства, претендующего на достойное место в гражданском обществе. В то же время наименее востребованными маркерами идентичности оказываются те, которые либо несут воспоминания об исторической традиции, являющейся сейчас объектом острых дискуссий или открыто поставленной под сомнение («русские в Латвии историческая общность людей», «русские великий народ, и он справится с любой неблагоприятной для себя ситуацией», «в Латвии исторически происходило взаимовлияние русской и латышской культур», «близость России важнейший фактор, позволяющий сохранить идентичность русских в Латвии»), либо такие маркеры, которые культивируются узким профессиональным сознанием психологов, политологов, социологов («необходим особый статус русского языка в местах компактного проживания русских в Латвии», «национальный язык это тот, на котором человек думает», «языки меньшинств формирует богатство страны и личности», «образование на неродном языке приведет к замедлению психического развития» и т. д.). Дискурс, развивающийся в среде русских (и представителей других меньшинств), скептически воспринимающих идеи о своей особой идентичности, выглядит несамостоятельным и бледным.

Его основные идеи почерпнуты из той части латышского сознания, которая отрицает какое-либо усложнение структуры складывающегося в стране гражданского общества за счет создания особых коллективных идентичностей меньшинств, принимающих активное участие в формировании общелатвийской идентичности.

Такое сознание игнорирует опыт современной Центральной и Восточной Европы, где созданы успешные модели взаимодействия (в том числе получившие законодательное оформление) общенациональной и локальной (групповой) идентичности, предполагающие интегрирование языков и культур различных меньшинств в широкое социальное пространство гражданского общества. Заметим, что подобные взгляды небольшой части русских и представителей иных этнических групп выглядят маргинальными в сравнении с позицией латышских либералов, критикующих утвердившуюся с 1991 г. практику вытеснения различных проявлений идентичности национальных меньшинств в частную жизнь, семейно-бытовую сферу.

Приведем данные опроса, проведенного среди русскоязычного населения Латвии.

Большинством опрошенных жизнь в республике не ощущалась как жизнь в другом национальном государстве. На вопрос: «Как Вы воспринимали эту страну (бывшую союзную республику) до распада СССР?» на первом месте следующий ответ: «Считал(а) ее одной из частей неделимого государства СССР» (см. Приложение Рис. 1). Вторым по частоте упоминания, но, как правило, встречающимся гораздо реже предыдущего, был ответ: «Считал(а), что существует национальная специфика, но незначительная». Третьим по значению ответом было: «Всегда чувствовали, что русские здесь чужие». Это вполне объяснимо, т. к. присоединение стран Балтии к СССР произошло относительно недавно, и их национальная специфика ощущалась сильнее.

Необходимо также отметить, что среди реальных мигрантов доля чувствовавших национальную специфику и стремление коренного народа к обособлению в несколько раз выше по сравнению с потенциальными мигрантами.

Поэтому, вероятно они уже уехали, а не стали ждать десять лет. После распада СССР языковая проблема стала одной из самых острых и болезненных для русскоязычного населения, практически в одночасье лишившегося голоса.

Центральный вопрос стоял так: какой язык официально используется в общественной жизни, образовании, в государственных учреждениях, в армии, судопроизводстве и т. д.; есть ли в обществе место для других языков? Политика в области языка существенно влияет на возможности социального продвижения различных этнолингвистических групп и их доступ к социальным благам. Прежде доминировавшая нация должна была принять язык страны проживания и выучить его. Ha это нужно время, но определенные сдвиги уже налицо.

Так, перепись 1989 г. показала, что только 22 % русских владели языками коренных народов в прибалтийских странах. А по результатам обследования, проведенного десять лет спустя, только 37 % опрошенных не знают латышского языка (см. Приложение Рис. 2). Уровень владения титульными языками во многом связан с оценкой русскими своей роли в республике.

Двойственность восприятия отражается, с одной стороны, в признании просветительской и освободительной миссии русских (42,5% опрошенных); в то же время практически с такой же частотой встречались ответы, что «русские были равными среди равных» (50 % опрошенных). Однако отзвук колониального мышления ощущался в ответе, занявшем третье место «играли роль старшего брата» (17,8 %). Культурная дистанция между нациями просматривается очень четко. В Латвии, несмотря на использование латинского алфавита и неродственность русского и латышского языков, доля русских, свободно владеющих последним, составляет по опросу 16 % (еще 47 % респондентов отметили, что «понимают его и могут объясниться»). Интересно, что процент не знающих государственный язык (37 %) практически совпадает с долей населения, не имеющего гражданства Латвии.

Несомненно, что повышение лингвистической компетентности русскоязычных в этой стране является следствием проводимого здесь (и в других балтийских государствах) курса на их интеграцию в местное общество через языковое обучение, финансируемое Западом. 34,5 % опрошенных, проживающих в Литве, не отмечали особых проблем, связанных с незнанием или плохим знанием титульного языка.

Около 50% респондентов засвидетельствовали, что в той или иной мере чувствуют языковую проблему. Однако в целом при принятии решений об отъезде для потенциальных мигрантов из Латвии незнание языка является существенной причиной (стоит на пятом месте), несмотря на наличие вышеупомянутых возможностей для его изучения.

Несомненно, это связано с трудностями получения гражданства, для чего требуется успешно сдать экзамен по государственному языку. Количество неграждан сокращается, хотя и медленными темпами См.: Статистический ежегодник. Латвия. Рига. 1999. С. 12 Однако, на наш взгляд, еще рано говорить о том, что воздействие языкового фактора на принятие решения о переезде снижается. На вопрос «Чувствовали ли Вы себя ущемленными из-за национальной принадлежности?» 52,9 % опрошенных ответили «Да, постоянно», 34 % опрошенных ответили «Да, время от времени» и лишь 3,9 % сказали, что не чувствовали (См. Приложение Рис. 3). В каких же сферах жизни опрошенные чувствовали себя наиболее ущемленными? (см. Приложение Рис. 4). В Латвии очень ярко проявляется приоритет титульной нации в профессиональной сфере.

В Латвии русские не могут работать в государственных учреждениях, не являясь гражданами страны и не владея свободно латышским языком (а таких среди русскоязычных, по данным опроса, всего 16 %). Для проживающих в Латвии русских вторым по важности моментом является снижение доступа к теле- и радиовещанию на русском языке.

Это вполне объяснимо той важной ролью, которую играют СМИ в повседневной жизни любого общества. Невозможность принимать российские телеканалы резко сегрегирует русскоязычное население, особенно людей преклонного возраста. Мигранты из Латвии описывали наиболее ощутимые для них проявления дискриминации в «прежней жизни» несколько иначе.

Для них на первом месте проявления бытового национализма, хотя упоминались и дискриминация на работе, проблемы образовании детей, снижение объемов русскоязычного вещания. Видимо, вновь созданные страны, получив от мирового сообщества формальные подтверждения своей независимости, уменьшили свой радикализм по отношению к русскоязычному населению, и это проявилось в снижении межэтнической напряженности на бытовом уровне. Приспособление русскоязычного населения к новой политической ситуации идет достаточно тяжело.

Об этом свидетельствует тот факт, что на вопрос о предпочитаемой социальной (гражданской) идентификации (см. Приложение Табл. 1) лишь 52,4 % респондента ответили, что они причисляют себя к гражданам России, а 27,2 % до сих пор не могут расстаться с мыслью о принадлежности к уже не существующему государству СССР. Посмотрим теперь на оценку респондентами своего материального благосостояния. Среди них нет категории процветающих, которые ни в чем себе не отказывают, а доля живущих «нормально» составляет около 10 %. В Латвии из всех категорий ответивших наиболее «благополучными» являются те, кто считает себя либо гражданином Латвии, либо гражданином Европы.

Вероятнее всего, этим людям удалось успешно интегрироваться в местные экономические структуры. Хуже всего обеспечены респонденты, которые идентифицируют себя с СССР. Обращает на себя внимание факт большой группы «практически голодающих» или «еле сводящих концы с концами» Видимо, латвийские русскоязычные не имеют возможностей и/или склонности к интеграции, а при отсутствии гражданства это сильно влияет на их материальное положение. Приведенные результаты говорят, что даже по прошествии более десяти лет с момента перестройки все еще активно работает историческая память советского человека.

Многие в ближнем зарубежье страдают этой болезнью, порождением советского времени. Россия объявила себя правопреемницей СССР, ввела институт двойного гражданства; был принят Закон о соотечественниках; подписаны двухсторонние договора со многими вновь образованными странами не только о дружбе и мирном сосуществовании, но и о предоставлении возможностей обучения их граждан в российских государственных вузах, медицинском обслуживании, научном и культурном сотрудничестве.

Это поддерживает среди русскоязычного населения в странах ближнего зарубежья образ матери-родины. Для русских, которые по тем или иным причинам не сумеют найти свое место в новых независимых государствах, возвращение в Россию всегда будет оставаться одной из возможностей самореализации. Для России с ее демографической убылью это, несомненно, положительный фактор, однако следует иметь в виду, что лучшие и наиболее квалифицированные кадры скорее всего либо уже уехали из бывших республик, либо успешно интегрировались.

Суждения респондентов о возможностях пересмотра своего решения об отъезде отличаются большой категоричностью. На вопрос «Что могло бы изменить Ваше желание уехать?» более трети опрошенных ответили «ничего». Группа «колеблющихся» ответила, что они могут пересмотреть свои миграционные планы при соблюдении политических условий: изменения в национальной политике, придание русскому языку статуса государственного, введение двойного гражданства (лишь на четвертом месте по значимости упоминалось наличие хорошей работы). Несмотря на такую категоричность, статистические данные говорят о том, что миграционный отток в Россию из Латвии, как и из других стран Балтии, был в последние годы очень незначительным. Это объясняется как более стабильной экономической ситуацией в данном регионе, так и тем, что российское правительство, пытаясь удержать отставных военных от возвращения в Россию, выплачивает им относительно высокие пенсии (до 300 долл.) и дает небольшие дотации на оплату коммунальных услуг.

Что касается положительных сдвигов в политике, то они стали возможны благодаря вмешательству европейского сообщества.

Смягчение законов о гражданстве, о языке; концепция интеграции русских, материально поддержанная западными странами все это дает основания считать, что поток русскоязычных мигрантов останется на том же невысоком уровне, если, конечно не произойдет каких-либо непредвиденных событий.

Интересны ответы на вопрос о гипотетическом переезде на Запад: «Согласились бы Вы переехать в одну из стран Запада, если бы представилась такая возможность?» (см. Приложение табл. 2). Респонденты не горят желанием оказаться на другой чужбине.

На любых условиях согласны на такой переезд только 4,4 % респондентов, в то время как вариант «другое» заполнялся в основном ответами типа «не согласился бы ни при каких условиях». Количество таких ответов - 45,3 %. 2.2.2 Русские в независимой Эстонии В 90-е гг. численность русской общины в Эстонии значительно сократилась. Примерно 80 тыс. русскоязычных (по некоторым данным, даже более 100 тыс.) уехали в Россию (главным образом военные и члены их семей). В 2000 г. в ЭР проживало 404 тыс. русских (28 % населения). Они по-прежнему сосредоточены в городах северо-востока и в Таллине, заняты в промышленности, на транспорте и в сфере обслуживания. Дифференциация русских усилилась по сравнению с советским периодом, поскольку стал сильно разниться их юридический статус.

По этому критерию они разделились на четыре группы (приводимые ниже цифры относятся ко всему «нетитульному» населению): граждане ЭР (примерно 120 тыс. человек); граждане Российской Федерации (примерно 90 тыс.); апатриды (по официальной терминологии «иностранцы» не менее 200 тыс.); нелегалы.

Представители второй и третьей групп имеют либо временный, либо постоянный вид на жительство и значительно ограничены в своих правах, а последняя группа как бы вообще не существует, никак не «документирована». Есть все основания говорить о правовой дискриминации значительной части русского населения ЭР. Но еще более отчетливо эта дискриминация проявляется в реальной жизненной практике. Среди государственных служащих только 3 % русских.

Нет ни одного министра, ни одного канцлера или вице-канцлера, ни одного высокопоставленного чиновника из русских. Все время сокращается удельный вес русских среди руководителей производства и специалистов высшей категории. Как и в первой ЭР 1918 - 1940 гг русские сейчас относятся к наиболее бедной части населения. По данным проф. М. Павелсон, зарплата русских по Эстонии в целом сейчас ниже средней зарплаты эстонцев на 12%, в Таллине на 20 % (в 1999 г. соотношение было еще более разительным русские в столице получали в среднем на одну треть меньше эстонцев). Зато безработных среди русских много больше, чем среди эстонцев соответственно, 19,9 и 1,8 % (по официальным данным на 2000 г.). Реальные цифры еще выше, поскольку многие не зарегистрированы как безработные, потеряв надежду куда-то устроиться.

Особенно сложное положение на северо-востоке, где процент безработных, по некоторым данным, приближается к 40 %. Тяжелее всего адаптируются в новой экономической ситуации люди с высшим образованием многие не имеют работы или трудятся простыми рабочими: среди мужчин «некоренной» национальности таких 29 %, среди женщин 21 % (соответствующие показатели для эстонцев 10 % мужчин и 7 % женщин). Еще недавно доли лиц с высшим образованием у русских и эстонцев были почти равными.

Сейчас же, как показали социологические исследования 2001 г положение совершенно иное: если среди эстонской молодежи 21 % людей с высшим образованием, то среди русской молодежи лишь 9 %. Как и в 1920 1930-е гг русские слабо участвуют в политической жизни.

Ситуация усугубляется тем, что такое участие не разрешено лицам, не имеющим эстонского гражданства, а таковые составляют большинство русскоязычного населения. В частности, они не могут избирать и быть избранными. Русские политические партии крайне слабы и не пользуются авторитетом даже у русского населения. Наиболее заметная и организованная политическая сила левоцентристская «Объединенная народная партия Эстонии» (создана в 1994 г председатель В. Андреев). На двух последних парламентских выборах русским удалось провести в Рийгикогу по шесть депутатов и сформировать русскую фракцию, влияние которой на политическую жизнь республики, впрочем, минимально.

Система русскоязычных учебных заведений в ЭР пока еще финансируется государством. Она включает около ста общеобразовательных школ (начальных, основных, средних). К 2007 г. гимназии должны быть переведены на эстонский язык обучения (точнее, речь идет о 60 % предметов). Уже сейчас 15-20 % русских родителей предпочитают отдавать детей в эстонские школы.

Из государственных вузов русские группы имеются в Нарвском колледже Тартуского университета и в Таллинском техническом университете. Кроме того, функционируют частные вузы с преимущественно русскими группами (Социально-гуманитарный институт в Таллине, Институт экономики и управления в Силламяэ, Эстонско-американский бизнес-колледж в Таллине и некоторые другие). Старая советская система массовой культуры в первой половине 1990-х гг. была разрушена.

Новая инфраструктура пока только формируется, причем еще не ясно, какой она вообще должна быть и кем финансироваться. С конца 1980-х гг. в городах Эстонии стали возникать русские общества, на которые вначале возлагались большие надежды как на центры культурной жизни на местах. Пока эти надежды не очень оправдались. Часть организаций подобного типа объединились в 1992 г. в «Союз славянских просветительных и благотворительных обществ в Эстонии» (председатель Н.В. Соловей). В настоящее время в его составе свыше двух десятков русских обществ; работают и некоторые художественные коллективы, в частности, Хор мальчиков, созданный в 1983 г. (руководитель Л. Гусев), лауреат международных конкурсов «Кантилена». Художественный Союз стал организатором ряда культурных мероприятий, из них самым значительным было проведение шести праздников песни и танца «Славянский венок» в Таллине с участием гостей из-за рубежа.

Под эгидой Союза находятся и некоторые общереспубликанские объединения (Русское хоровое общество, Русское оркестровое общество, Русское филармоническое общество и др.). Часть русских культурных организаций (в их числе Общества русской культуры в Таллине и Тарту) и художественных коллективов не входят в Союз. Из профессиональных русских коллективов по-прежнему работает Русский драматический театр в Таллине.

Имеются Объединение русских литераторов (создано в 1997 г.) и Объединение русских художников (1998 г.). Выходят журналы на русском языке «Радуга», «Вышгород» (с 1994 г.), «Таллин» (возобновлен в 1995 г.). Издаются русские книги (издательства «Александра» и «КПД»), хотя число их невелико.

Едва ли не наиболее интересную часть русской книжной продукции составляют мемуары. В Эстонии сохранились русскоязычные средства массовой информации. В Таллине выходят ежедневные газеты «Эстония» и «Молодежь Эстонии», еженедельники «День за днем» и «Неделя Вести плюс»; есть русские газеты и в некоторых других городах страны.

Одна из программ эстонского радио на русском языке (Радио-4). Иногда такие передачи попадаются и на эстонском телевидении, хотя русские предпочитают смотреть российское ТВ. Каков социально-психологический облик современного русского в Эстонии? Абсолютное большинство русских считает ее своей родиной, и они не собираются уезжать в Россию. По данным практически всех социологических опросов, лишь несколько процентов русских твердо решили это сделать; есть еще небольшое число колеблющихся и тех, кто хотел бы эмигрировать на Запад (число последних с каждым годом возрастает), но в целом около 90 % русских намерены остаться в Эстонии, и большинство из них вполне лояльны по отношению к эстонскому государству.

Для здешних русских характерно осознание своих отличий от русских в России. Опросы, проведенные еще в 1994-1995 гг. московским Центром исследований русских меньшинств за рубежом, показали: 62 % местных русских считают, что они не такие, как в России; по мнению пятой части опрошенных, они в чем-то различаются, а в чем-то нет. Лишь 1096 были убеждены, что никаких различий не существует Русские в Эстонии.

М 1995. С. 26 Последующие опросы подтвердили, что половина или даже больше русских полагают, что они хотя и не эстонцы, но уже свыклись с эстонским образом жизни и им будет трудно жить в российской среде. Всё это свидетельствует о формировании особой этнокультурной группы эстонские русские. Постепенно формируется и субкультура эстонских русских, хотя этот процесс еще находится в начальной стадии.

Большинство русских поддерживает интеграцию и хотело бы получить эстонское гражданство, но, тем не менее, эстонским языком более половины их не владеет, признавая при этом необходимость знания государственного языка. Впрочем, тут очень велики региональные различия. Если в эстонской «глубинке» почти все русские говорят по-эстонски, более того, там идет их «обэстонивание», то в Таллине и в особенности в городах северо-востока ситуация совсем другая.

Лишь 48 % таллинских неэстонцев могут общаться на эстонском языке хорошо или средне, а 16 % вообще не владеет языком. В Нарве и Силламяэ 66 % взрослых жителей вообще не говорят по-эстонски; хорошо или средне всего 13 % Исаков С. Размышления о будущем русской культуры в Эстонии // Радуга. 1996. № 4. С. 106 - 112 Но с каждым годом знание эстонского языка улучшается, особенно это касается молодежи.