В авторской редакции

 

Рецензенты:

доктор филос. наук: М.А.Абрамов
доктор ист. наук: А.А.Маслов

 

М 69Михалев А.А.

Япония: социальная рефлексия в модернизированном обществе (50–70-е гг. XX столетия). – М., 2001. – 000 с.

Работа представляет собой исследование японской общесоциологической мысли 50-70-х гг. XX столетия. Объектом анализа являются построения таких видных японских социологов того времени, как К.Мацусита, К.Томинага, Т.Наканэ и Ё.Коганэ. Их доктрины подразделены на техницистски ориентированные (К.Мацусита, К.Томинага) и социокультурологические, или традиционалистские (Т.Наканэ, Ё.Коганэ) концепции, что соответствует характерной для истории модернизационного процесса в стране ориентации на Запад с последующей реакцией на “западничество” в виде обращения к традиционному культурному и социальному наследию. Причем рассмотрение теорий Т.Наканэ и Ё.Коганэ ведется на фоне доминирующих в 70-е гг. в общественном сознании Японии так называемых теорий японца и японской культуры. В основу книги положен достаточно обширный материал.

Книга рассчитана на философов и социологов.

 

ISBN 5-201-02146-8 ©А.А.Михалев, 2001

©ИФ РАН, 2001

Введение

В конце 60-х годов Япония по объему валового национального продукта заняла второе место в мире среди экономически развитых стран, превратившись в один из трех “локомотивов”, в одну из вершин “треугольника” современного мира наряду с США и Западной Европой. Это место она прочно удерживает и в настоящее время в мировом “табели о рангах”. Такой высокий статус страны явился результатом длительного модернизационного процесса, начало которому было положено “реформами Мэйдзи” в 1867 г. Япония первой из азиатских стран перешла на рельсы капиталистического хозяйствования, послужив впоследствии образцом и примером подражания для будущих азиатских “тигров” и “драконов”. Своими успехами в модернизации (или вестернизации, или европеизации) Япония продемонстрировала собственный вариант модели развития, направленного на преодоление социально-экономической отсталости. Основные предпосылки, мотивации и факторы трансформации японского традиционного общества могут быть обобщенно суммированы следующим образом.

1. В Японии в XVIII – начале XIX вв. быстро протекал процесс преобразования социально-экономической организации общества, выразившийся в разложении натурального крестьянского хозяйства, его дифференциации, отделении непосредственного производителя от средств производства, развитии рассеянной и централизованной мануфактуры. Совокупность этих процессов свидетельствовала об автохтонном возникновении явления, характеризуемого как первоначальное накопление капитала. По мнению исследователей, отставание тогдашней Японии от западноевропейских стран имело в основном стадиальный и технологический характер, а отнюдь не формационный, что и позволило успешно воспринять европейскую организационную и технико-производственную базу и на ее основе существенно ускорить социально-экономическое развитие страны.

2. Разрешение кризисных явлений в японском обществе и реализация массового стремления к переменам стали возможными благодаря победе “революции Мэйдзи” в 1867 г., относимой к буржуазным политическим революциям раннего типа; это открыло путь для развития японского капитализма.

3. Образование в результате революции системы сакральной власти во главе с сакральным лидером в виде императорской системы правления, механизм которой выполнил функцию сплочения всех сил, стремящихся к значимым переменам, и объединения власти и народа. В этих условиях государство явилось главным инициатором социально-экономических преобразований, главным модернизатором страны. Это исключало необходимость в каких-либо дополнительных легитимациях. Идеология предпринимательства становится государственной, т.е. провозглашается от имени власти, тем самым непосредственно влияя на отношение к ней широких масс, сознание которых было пронизано духом подчинения и конформизма в силу сохраняющегося господства традиционных представлений и крайне слабого развития индивидуализма.

4. Однозначное и четкое видение “современности”, отождествляемой с технико-экономическими достижениями западного мира, что нашло свое отражение в выдвинутых реформаторами лозунгах “техника Запада, мораль Востока”.

5. Угроза потери национальной независимости, необходимость возродить национальный престиж и стать в один ряд с могущественными державами Запада.

6. Сохранение национального суверенитета, позволившее избежать Японии ее включения в систему колониального синтеза, характерную для большинства стран Востока, а также обеспечившее эволюционный характер преобразований.

7. Наличие дисциплинированного и трудолюбивого населения, воспитанного на конфуцианской этике и “культуре риса”.

8. Небольшие размеры страны и ее островное положение как предпосылки открытости и широкого влияния инноваций.

9. Традиционно терпимое отношение к восприятию иной культуры и иного опыта.

10. Обеспечение модернизации финансовыми ресурсами за счет внутренних резервов, иностранных займов и контрибуций.

Второй этап модернизации Японии связан с поражением страны во второй мировой войне в 1945 г., что нарушило естественный, эволюционный характер модернизационного процесса, но вместе с тем и ускорило проведение решительных преобразований. А именно: главным фактором дальнейших модернизационных изменений во всех сферах японского общества явилась оккупационная американская администрация, осуществлявшая курс на последовательную демократизацию страны. В результате была демонтирована императорская система, принята демократическая конституция 1947 г., ликвидировано помещичье землевладение, а также восстановлено нормальное функционирование рыночных отношений (отмена системы трудовой повинности, ограничений на перемещение рабочей силы; ликвидация “дзайбацу”; переход от военного производства к гражданскому; обеспечение хозяйственной самостоятельности предприятий и т.д.).

Этот краткий экскурс в историю становления современной Японии со всей очевидностью свидетельствует о национально-индивидуальном характере сочетания предпосылок модернизации Японии, обобщенно описываемом как “японская модель” модернизации. Вместе с тем нельзя не отметить и наличия некоторых универсальных моментов, свойственных модернизационному процессу в любой стране и отмеченных, в частности В.Г.Буровым, на примере модернизации тайваньского общества [12, 214].

Сам процесс модернизации Японии на протяжении всей его истории носил двойственный характер. Эта двойственность приобрела форму периодически повторяющегося феномена. В формализованном виде она предстает как повторяющиеся циклы ориентации на Запад, связанной с широким усвоением западных технических достижений, знаний, институтов, законов и идей, с последующей на это реакцией в виде обращения к проблеме национального – исторического, культурного, психологического своеобразия японского общества. Исследователи отмечают следующие циклы в истории Японии нового и новейшего времени: увлечение западными идеями после реформ Мэйдзи и консервативная реакция с конца 80-х годов XIX в. вплоть до первой мировой войны; новое наступление “западничества” в 20-е годы XX в. и затем взрыв ультранационалистических настроений 30-х годов. Сущность этой реакции на Запад, как она видится некоторым японским идеологам, предельно четко сформулирована и отражена в лозунге “техника Запада, мораль Востока”, выдвинутом еще в период утверждения капиталистических отношений в Японии и во многом предопределившем дальнейшие вариации проблемы сочетания достижений западной цивилизации с традиционным наследием японской культуры. В процессе превращения Японии в современное развитое государство интерес к национальной самобытности насаждался японскими националистами и шовинистами в виде различных пропагандистско-идеологических построений “японизма” и “национального превосходства и исключительности”. Подобные умонастроения всегда определялись внутренними социально-экономическими, политическими и идеологическими причинами в тот или иной период, и не могут быть объяснены лишь ссылками на “загадочность” и “неповторимость” японской души, противоборством с иной культурной традицией, дихотомическим расчленением “Запад-Восток”.

Последний по времени цикл связан с мощным американским влиянием в послевоенные годы и интенсивным интересом к собственной культурной специфике и этнопсихологии с конца 60-х годов, сохранившимся до второй половины 80-х годов XX в.

Поражение японского милитаризма во второй мировой войне привело к банкротству доктрин и построений, занимавших прежде господствующее положение в идейной жизни страны. Это потребовало методологической перестройки всего комплекса обществоведческих дисциплин, в том числе и тех, предметом анализа которых являлось самое японское общество. Важную роль в этой перестройке сыграло заимствование и усвоение достижений американской и западноевропейской социологии, особенно американской в силу ее ведущих позиций в то время в мировой социологии. Данный процесс выразился в первую очередь в переводах на японский язык всех сколь-нибудь значительных работ американских социологов, перечисление имен которых фактически будет совпадать с наиболее известными фигурами в американской социологической мысли, а также в многочисленных комментаторских и популяризаторских работах: “После второй мировой войны ослабление ограничений, существовавших ранее для социальной мысли, и быстрые изменения, происходившие в японском обществе, стали причиной калейдоскопического многообразия идейных школ и подходов к исследованиям... Импорт позитивистской социологической теории и исследовательской методологии также начался в первые послевоенные годы. Работы Талкота Парсонса, Роберта Мертона, Райта Миллса, Джорджа Хоуманса, Дэвида Рисмена, Сеймура Липсета и многих других были переведены на японский язык...” [158, 280].

В период с середины 50-х до конца 60-х годов сформировался современный облик Японии как высокоразвитой промышленной державы. К важнейшим процессам этого периода следует отнести начало и развитие научно-технической революции, сверхвысокие темпы экономического роста. Следствием этих процессов явились серьезные изменения в социальной структуре японского общества, а именно значительное повышение удельного веса лиц наемного труда среди самодеятельного населения; размывание промежуточных слоев и групп, в частности резкое сокращение численности крестьянства; увеличение числа служащих в производительных и непроизводительных сферах хозяйства; рост численности наемных работников и изменение отраслевой и квалификационной их структуры, в первую очередь повышение удельного веса квалифицированных рабочих; быстрый рост лиц интеллектуального труда и т.д. К тому же развитие научно-технической революции в стране в немалой степени способствовало снижению уровня безработицы, существенному для Японии повышению заработной платы и улучшению условий жизни лиц наемного труда по сравнению с предшествующим периодом.

Социально-экономические изменения, которые происходили в японском обществе в 60-е годы, были общими с теми процессами, которые протекали в других экономически развитых странах. Это создавало объективную основу для дальнейшего заимствования теоретических установок и принципов западноевропейской и американской социологии. В некоторых случаях данное заимствование принимало форму простого воспроизведения уже известных положений и достигнутых результатов, служащих основой для теоретического построения. Сказанное справедливо в отношении так называемой теории “современного капитализма”, развиваемой в Японии на рубеже 60-х годов известными экономистами Цуру Сигэто, Аридзава Хироми, Накаяма Итиро и т.д. Следуя взглядам Гэлбрайта, Свизи, Стречи и Фоссара, японские сторонники этой теории пытались эмпирически обосновать трансформацию капиталистического общества и доказать, что современная его форма отличается от классической. Их аргументация строилась на обобщении таких свойственных современному обществу явлений, как изменение характера акционерных компаний, разделение собственности и контроля, “революция в доходах”, образование “смешанной экономики” и т.д.

В других же теориях те или иные общие теоретические положения получают своеобразное модифицированное и реинтерпретационное преломление, несмотря на сохранение в целом прежнего идейно-теоретического русла. К таким наиболее влиятельным и своеобразным для японской социальной мысли рассматриваемого периода доктринам можно отнести, как это следует из работ японских авторов, теорию “массового общества” в том виде, в каком она была представлена Мацусита Кэйъити, а также теорию “социальных изменений” Томинага Кэнъити, исходной теоретической посылкой которой явилось признание современного японского общества “индустриальным” по своему характеру. Для обеих этих теорий характерна абсолютизация роли технического прогресса в развитии общества. Их сходство в этом отношении было отмечено рядом японских социологов. Так, по утверждению Ватануки Дзёдзи, в японских вариантах доктрин “массового” и “индустриального общества” их образы взаимно переплетаются [84, 123]. По мнению Т.Хасимото, в основе этих теорий лежит технологический взгляд на историю, что позволяет ему констатировать общность их исходных позиций [140, 291].

Подобные выводы не случайны. Они отражают свойственную указанным теориям техницистскую направленность, возобладавшую и ставшую доминирующей ориентацией в социологической мысли Японии в 50–60-е годы. Основой такой ориентации послужила фетишизация роли техники как результат бурного развертывания в стране научно-технической революции и ее последствий для японского общества в целом и для его социальной структуры в частности. Технические нововведения в сфере производства оказали существенное влияние на все области общественной жизни, что было воспринято теоретиками как свидетельство неисчерпаемых возможностей техники. Более того, ставя знак равенства между техническими и социальными процессами, японские социологи стали интерпретировать общественный прогресс как сугубо технический, а технику в качестве единственного средства решения социальных проблем. Причем техника стала рассматриваться ими сама по себе, как самостоятельный и автономный феномен, в отрыве от экономических, социальных и политических условий. На основе подобного истолкования роли и значения техники в социологической мысли и сложилось техницистское направление.

Примечательной особенностью теоретических поисков японских социологов техницистской ориентации является их прямое обращение к тем или иным аспектам Марксова анализа общества. Сам факт такого обращения связан с идеологическим противоборством двух систем в период холодной войны, а также с длительным влиянием марксизма на общественную мысль Японии. В частности, по констатации Т.Фурутакэ, “в японской социологии весьма широко распространилось влияние марксизма” [137, 271]. Это воздействие марксизма в наибольшей степени сказывается в теориях К.Мацусита и К.Томинага. Причем работа последнего “Теория социальных изменений” оценивается как “произведение, весьма полемичное по своей направленности по отношению к марксизму” [137, 268]. Для обоих теоретиков характерно, с одной стороны, признание и осознание своей интеллектуальной зависимости от марксизма, а с другой, редукционизм и фрагментарность адаптации его положений. Так, К.Мацусита при теоретическом обосновании механизма формирования “массы” непосредственно обращается к положениям К.Маркса о развитии производительных сил в их техническом аспекте. К.Томинага, осмысливая проблему взаимосвязи экономических и социальных факторов, отмечает, что “марксистская социальная наука предложила один из возможных вариантов этой трудной проблемы... Поистине эти мысли Маркса явились для меня (т.е. для Томинага. – М.А.) исходным моментом при рассмотрении данной проблемы [132, ХI]. Вместе с тем ни Мацусита, ни Томинага не воспринимают марксизм как определенную теоретическую структуру и пытаются критиковать его по отдельным важным разделам и проблемам. При этом эта критика преподносится ими как стремление “дополнить”, “обновить” или “утвердить” марксизм в новых условиях, в соответствии с новыми явлениями и процессами, которые не могли быть учтены его создателями.

В конце 60-х годов возникает ответная реакция на увлечение “западничеством” в предшествующий период в русле так называемых “теорий японца и японской культуры”. Вектор интереса, характерного для данных “теорий”, в целом традиционен и связан с односторонней абсолютизацией культурного своеобразия для создания собственного образа Японии. Широкие возможности для различных теоретических построений и интерпретаций на основе культурной самобытности обусловлены существованием японцев как общности, остающейся самостоятельным и единым социально-культурным историческим субъектом и одновременно субстратом социальных процессов трансформации и преобразований. Именно они являются носителями культурного массива, из которого можно бесконечно извлекать накопленные духовные богатства. Эти богатства как бы не принадлежат к какому-либо конкретному историческому времени, и потому в них можно найти даже “прошлое” национальной духовной истории. Поэтому в поисках национального лица, самоутверждения и стабильности сторонники “теорий японца и японской культуры” обратились прежде всего к уникальности самого японца, подчеркивая гомогенность японского народа, обладающего собственной культурой и остающегося неизменным на протяжении всей своей истории, и его радикальное отличие от всех других народов. Отсюда и стремление воссоздать базовую личность или национальный характер в социально-психологическом, психоаналитическом, культурно-психологическом и социолингвистическом аспектах. Последние и определили тематику “теорий японца и японской культуры”, связанную с рассмотрением культурно-исторических, социокультурных, психологических и поведенческих стереотипов и субстратов, характерных для японцев.

Тем не менее, несмотря на ориентацию на самобытные черты японца и японского общества, теоретики указанных построений отнюдь не подвергают сомнению модернизаторские новации всей предшествующей японской истории. Они, в сущности, молчаливо согласны с выбором западного варианта развития и отрицательно не реагируют на вестернизаторские концепции преобразования, как это делают, например, сторонники “исламского” или “буддийского пути”. Реставрационные попытки оживить “прошлое” являются таковым лишь по интенции, по внешнему представлению, но не по сути, поскольку сохраняющиеся традиционные элементы социальной структуры, психологии и поведения японцев органично встроены и успешно функционируют в современном в технологическом отношении японском обществе. Берется лишь ставшее настоящее как таковое, в котором и следует отыскивать вековые, проверенные модели жизнеустройства и схемы поведения.

Внимание к специфической психологии и культурно-историческому сознанию японцев, отстаиваемое “теориями японца и японской культуры”, в чем-то сродственно с поисками русской “почвы” славянофилами, возродившими интерес к обычаям, нравам и психологии русских допетровской эпохи, а также пытавшихся воскресить идеальный мир допетровской Руси в виде общинной жизни русского народа. Естественно, что такое сопоставление не абсолютно, учитывая условия возникновения этих воззрений, их содержательное наполнение и уровень теоретизирования. Скорее речь может идти о феноменологической идентичности указанных течений в общественной мысли России и Японии. Русское славянофильство явилось первой в истории ответной реакцией на модернизационный процесс, принявшей форму теоретического выражения. Выдвинутая им антитеза “Россия-Европа” предвосхищала все дальнейшие варианты подобного противопоставления и заложила основу общности тематических устремлений при обосновании идентичности.

В сфере теоретической интерпретации существующего японского общества в русле “теорий японца и японской культуры” происходит переосмысление прежних стереотипов, сложившихся на базе техницистских концепций. Это переосмысление ранее бытовавших взглядов вылилось в попытку перестройки самих методологических принципов, установок и концептуальных подходов к анализу социального облика современного японского общества. Новая ориентация теоретиков сказалась прежде всего в обращении к новым по своему характеру доводам и аргументам, придающим своеобразие и специфичность выдвигаемым концепциям. В целом на первый план выдвигаются социокультурологические, или традиционалистские по своему характеру концепции, сосредоточившие внимание на традиционных и специфичных “японских” элементах, якобы определяющих не только облик сформировавшегося японского общества, но и раскрывающих доселе не понятую его истинную сущность. Это внимание к своеобразию социально-культурного контекста могло бы быть вполне правомерным и обоснованным подходом при изучении конкретно-исторических особенностей развития Японии. Однако принятые принципы и установки перерастают в этих доктринах в абсолютизацию “японской специфичности” и служат средством обоснования совершенно иного представления об общественной системе современной Японии. Фактически, в конечном итоге утверждается, что существующее общество в силу присущего ему своеобразия является чем-то иным по своей природе и не может в принципе рассматриваться как капиталистическое. Такая позиция теоретиков есть следствие культивирования и утверждения консервативных воззрений на общественный процесс, отрицания социальной динамики. Обращение к традиционным элементам и предопределило “лицо” социальной теории, особенности трактовки японского общества, наиболее ярко проявившиеся в теоретических притязаниях Наканэ Тиэ и Коганэ Ёсихиро.

Настоящее исследование представляет собой очерк наиболее влиятельных и репрезентативных концепций японских социологов в избранном нами аспекте анализа и охватывает период с середины 50-х по середину 70-х годов, т.е. период наиболее активной теоретической их деятельности. Данное исследование позволяет показать общую тенденцию в развитии общесоциологической теории в современной Японии. При этом теории, выдвигаемые социальной мыслью, предстают не как совокупность несвязанных друг с другом доктрин, а как единый и цельный процесс осмысления социальной реальности, развивающийся в соответствии с внутренними изменениями и сдвигами в рамках японского общества. Поэтому в этих теориях при их содержательном анализе можно выявить и выделить объективный элемент, присутствующий в них в преображенном, а иногда и мистифицированном виде, т.е. можно выяснить и объяснить присущую и отражаемую ими “видимость” реальных процессов и явлений.

В имеющейся философской и социологической литературе отсутствует специальное исследование, посвященное рассматриваемым в настоящей работе доктринам японских теоретиков. Тем не менее, отдельные элементы концепций или их частные аспекты были затронуты или получили известное освещение в работах О.Ю.Аболина [1], Ю.И.Березиной [39], Ю.Б.Козловского [31, 33], Ю.Д.Кузнецова [37] и ряде других изданий [74, 76]. При написании своей работы автор учитывал результаты этих исследований.