Эволюция взглядов на природу современного социального противостояния.

Попытки охарактеризовать классовый конфликт, свойственный постиндустриальному обществу, предпринимались социологами еще до создания концепции постиндустриализма. Обращаясь к воп­росу о природе господствующего класса формирующегося обще­ства, исследователи так или иначе вынуждены были прогнозиро­вать, какая именно социальная группа окажется противостоящей новой элите и какого рода взаимодействие возникнет между этими двумя составными частями общественного организма. При этом по мере реального развития постиндустриального хозяйства домини­рующий тип гипотез о характере нового социального противостоя­ния менялся весьма показательным образом.

Начало исследованиям этой проблемы было положено в после­военном десятилетии. В развитии социологической теории этот период отличался преобладанием оптимистичных ноток в большин­стве социальных прогнозов, обусловленных быстрым экономичес­ким ростом, установлением классового мира и гигантскими успехами науки и технологий. Многие придерживались в то время той точки зрения, что с преодолением индустриального строя острота классового конфликта неизбежно должна исчезнуть. При этом не утверждалось, что постиндустриальное, или информационное, об­щество окажется образцом социального мира; предполагалось лишь, что проблемы, непосредственно обусловленные прежним типом социального конфликта, перестанут играть определяющую роль. Весьма распространенной была также позиция, согласно которой постиндустриальное общество должно было формироваться как бесклассовое, что можно, на наш взгляд, объяснить значительным влиянием социалистических представлений.

В рамках подобного подхода Р. Дарендорф, считавший, что «при анализе конфликтов в посткапиталистических обществах не следу­ет применять понятие класса», апеллировал в первую очередь к тому, что классовая модель социального взаимодействия утрачивает свое значение по мере локализации самого индустриального сектора и, следовательно, снижения роли индустриального конфликта. «В от­личие от капитализма, в посткалиталистическом обществе, — пи­сал он, — индустрия и социум отделены друг от друга. В нем про­мышленность и трудовые конфликты институционально ограниче­ны, то есть не выходят за пределы определенной области, и уже не оказывают никакого воздействия на другие сферы жизни обще­ства»[178]. В то же время формировались и иные позиции, принимаю­щие во внимание субъективные и социопсихологические факторы. Так, одну из наиболее интересных точек зрения предложил Ж. Эллюль, указавший, что классовый конфликт не устраняется с паде­нием роли материального производства, и даже преодоление труда и его замена свободной деятельностью приводит не столько к эли­минации самого социального противостояния, сколько к переме­щению его на внутриличностный уровень[179].

Начиная с 70-х годов стало очевидно, что снижение роли клас­сового противостояния между буржуазией и пролетариатом не тождественно устранению социального конфликта как такового. Широкое признание постиндустриальной концепции способство­вало упрочению мнения о том, что классовые противоречия вызы­ваются к жизни отнюдь не только экономическими проблемами. Р. Ингельгарт в связи с этим писал: «В соответствии с марксисткой моделью, ключевым политическим конфликтом индустриального общества является конфликт экономический, в основе которого ле­жит собственность на средства производства и распределение при­были... С возникновением постиндустриального общества влияние экономических факторов постепенно идет на убыль. По мере того как ось политической поляризации сдвигается во внеэкономичес­кое измерение, все большее значение получают неэкономические факторы»[180]. Несколько позже на это обратил внимание и А. Турен[181]; исследователи все глубже погружались в проблемы статусные, в том числе связанные с самоопределением и самоидентификацией отдельных страт внутри среднего класса, мотивацией деятельнос­ти в тех или иных социальных группах и так далее. Поскольку наи­более активные социальные выступления 60-х и 70-х годов не были связаны с традиционным классовым конфликтом и инициировались не представителями рабочего класса, а скорее различными соци­альными и этническими меньшинствами, преследовавшими свои определенные цели, центр внимания сместился на, отдельные со­циальные группы и страты. Распространенное представление об общественной системе эпохи постиндустриализма отразилось во мнении о том, что «простое разделение на классы сменилось гораз­до более запутанной и сложной социальной структурой,. . сопро­вождающейся бесконечной борьбой статусных групп и статусных блоков за доступ к пирогу "всеобщего благосостояния" и за покро­вительство государства»[182].

К началу 90-х годов в среде исследователей получила призна­ние позиция, в соответствии с которой формирующаяся система характеризуется делением на отдельные слои не на основе отноше­ния к собственности, как прежде, а на базе принадлежности чело­века к социальной группе, отождествляемой с определенной обще­ственной функцией. Таким образом, оказалось, что новое общество, которое называлось даже постклассовым капитализмом, «опровер­гает все предсказания, содержащиеся в теориях о классах, социа­листической литературе и либеральных апологиях; это общество не делится на классы, но и не является эгалитарным и гармонич­ным»[183]. На протяжении всего этого периода социологи в той или иной форме подчеркивали структурированность современного им общества, но при этом акцентировали внимание на том, что его тра­диционно-классовый характер можно считать уже преодоленным.

В 80-е годы стали общепризнанными исключительная роль ин­формации и знания в современном производстве, превращение на­уки в непосредственную производительную силу и зависимость от научно-технического прогресса всех сфер общественной жизни; в то же время обращало на себя внимание быстрое становление ин­теллектуальной элиты в качестве нового привилегированного слоя общества, по отношению к которому и средний класс, и пролетари­ат выступают социальными группами, не способными претендо­вать на самостоятельную роль в производственном процессе.

Именно к концу 80-х, по мнению многих исследователей, бур­жуазия и пролетариат не только оказались противопоставленными друг другу на крайне ограниченном пространстве, определяемом сокращающимся масштабом массового материального производ­ства, но и утратили свою первоначальную классовую определен­ность[184]; при этом стали различимы очертания нового социального конфликта. Если в 60-е годы Г. Маркузе обращал особое внимание на возникающее противостояние больших социальных страт, «до­пущенных» и «не допущенных» уже не столько к распоряжению основными благами общества, сколько к самому процессу их созда­ния[185], что в целом отражает еще достаточно высокую степень объективизации конфликта, то позже авторитетные западные социологи стали утверждать, что грядущему постиндустриальному обществу уготовано противостояние представителей нового и старого типов поведения. Речь шла прежде всего о людях, принадлежащих, по тер­минологии О. Тоффлера, ко «второй» и «третьей» волне, индустри-алистах и постиндустриалистах, способных лишь к продуктивной материальной деятельности или же находящих себе применение в новых отраслях третичного, четвертичного или пятеричного секто­ров, что, впрочем, также имело свои объективные основания, коре­нящиеся в структуре общественного производства. «Борьба между группировками "второй" и "третьей" волны, — писал он, — являет­ся, по существу, главным политическим конфликтом, раскалываю­щим сегодня наше общество... Основной вопрос политики заклю­чается не в том, кто находится у власти в последние дни существо­вания индустриального социума, а в том, кто формирует новую цивилизацию, стремительно приходящую ему на смену. По одну сторону — сторонники индустриального прошлого; по другую — миллионы тех, кто признает невозможность и дальше решать са­мые острые глобальные проблемы в рамках индустриального строя. Данный конфликт — это "решающее сражение" за будущее»[186]. По­добного подхода, используя термины «работники интеллектуаль­ного труда (knowledge workers)» и «необразованный народ (non-knowledge people)», придерживался и П. Дракер, столь же однозначно указывавший на возникающее между этими социальными группа­ми противоречие как на основное в формирующемся обществе[187]; в середине прошлого десятилетия это положение было распростра­нено весьма широко и становилось базой для широких теоретичес­ких обобщений относительно природы и основных характеристик нового общества[188].

В дальнейшем, однако, и эта позиция подверглась пересмотру, когда Р. Ингельгарт и его последователи перенеcли акцент с анализа типов поведения на исследование структуры ценностей челове­ка, усугубив субъективизацию современного противостояния как конфликта «материалистов» и «постматериалистов». По его сло­вам, «коренящееся в различиях индивидуального опыта, обретен­ного в ходе значительных исторических трансформаций, противо­стояние материалистов и постматериалистов представляет со­бой главную ось поляризации западного общества, отражающую противоположность двух абсолютно разных мировоззрений (кур­сив мой. — В. И. )»[189]; при этом острота возникающего конфликта и сложность его разрешения связываются также с тем, что социальные предпочтения и система ценностей человека фактически не изме­няются в течение всей его жизни, что придает противостоянию ма­териалистически и постматериалистически ориентированных лич­ностей весьма устойчивый характер. Характерно, что в своей пос­ледней работе Р. Ингельгарт рассматривает эту проблему в более глобальных понятиях противоположности модернистских и пост­модернистских ценностей[190], базирующихся, по мнению большин­ства современных социологов, на стремлении личности к макси­мальному самовыражению[191]. В конце столетия все шире распро­странялось мнение, что современное человечество разделено в пер­вую очередь не по отношению к средствам производства, не по ма­териальному достатку, а по типу цели, к которой стремятся люди[192], и такое разделение становится самым принципиальным из всех, какие знала история.

Однако реальная ситуация далеко не исчерпывается подобны­ми формулами. Говоря о людях как о носителях материалистичес­ких или постматериалистических ценностей, социологи так или иначе рассматривают в качестве критерия нового социального де­ления субъективный фактор. Но сегодня реальное классовое про­тивостояние еще не определяется тем, каково самосознание того или иного члена общества, или тем, к какой социальной группе или страте он себя причисляет. В современном мире стремление чело­века влиться в ряды работников интеллектуального труда, не гово­ря уже о том, чтобы активно работать в сфере производства инфор­мации и знаний, ограничено отнюдь не только субъективными, но и вполне объективными обстоятельствами, и в первую очередь — доступностью образования. Интеллектуальное расслоение, дости­гающее беспрецедентных масштабов, становится основой всякого иного социального расслоения[193].