Известная неопределенность, неоднозначность понятия рациональности требует согласованности как в отношении понятия рациональности, так и в отношении существа самой проблемы.
Рациональность (в предельно широком ее понимании) в практической и духовной деятельности людей не имеет достаточно отчетливых границ, охватывая как целеполагание, проект, так и совокупность избираемых шагов, позволяющих в конечном счете достичь поставленной цели.
Рождение феномена рациональности связывается с коренным реформированием европейской философии в Новое время, выразившимся в ее сциентизации и методологизации. Пионером этой реформы принято считать Декарта, побудившего человеческий разум освободиться и от оков мистики и откровения, и от рассудочной ограниченности схоластики.
Цель идеологов рационализации философии и человеческой культуры в целом состояла в утверждении науки (прежде всего математики) в качестве безоговорочного и единственного лидера. Вера и авторитет (Библии и Аристотеля) должны были уступить место критической рефлексии, точному расчету и идеологической непредвзятости. Культ «естественного света разума», несущего в себе не только критический, но и конструктивный заряд, получил впоследствии наименование «классической», или собственно философской рациональности.
Между тем многие философы прошлого и настоящего времени
указывают на неправомерность отождествления философской рациональности с рациональностью научной с ее критериями логичности, дискурсивное™, системности и т.п. Особая опасность содержится в «очищении» философской рациональности от нравственного контекста как не имеющего отношение к установлению объективной истины. Постклассическая философия XIX века предприняла попытку раздвинуть узко-рассудочные границы сциенти-зированной философии и повернуть ее лицом к социально-гуманистическим ценностям, идущим еще из античности.
Подлинно рациональный, действительно разумный путь человеческого развития — это не только глубоко продуманный и рас-считанно сбалансированный, но прежде всего нравственный путь, при котором долг, альтруизм, милосердие и прочие архаичные и, строго говоря, нерациональные факторы не вытесняются, где знание не подавляет совести. Формально истина доступна всякому здравствующему, но истине, по словам Сократа, причастен лишь тот, кто способен употребить свой разум на благо всего человеческого рода. Всякое рафинирование рациональности (культ «чистой» науки) есть, в сущности, противоестественное выхолащивание духовного мира человека. Это не только антигуманно, но и неразумно, ибо человеческая разумность состоит, кроме всего прочего, в том, чтобы понимать, принимать и ценить то, что лежит за ее пределами и что, в конечном счете, определяет условия ее собственного существования и функционирования.
Знание (в том числе и научное) не складывается и не развивается в рамках узко понимаемых рациональных критериев в обход неформализованных, внерациональных духовных реалий. Сциен-тистская концепция рациональности при всей своей привлекательности и ясности целей так и не смогла окончательно избавить философское и научное мышление от того нерационального шлейфа, который всегда тянется за ними.
Современная философская мысль все более склоняется к убеждению в многообразии форм рациональности, их исторической обусловленности, определяемой в значительной мере личностью мыслителя и особенностью эпохи. Проблема «разных» рациональ-ностей не только реальна, но и весьма актуальна.
Вместе с тем заслуживает внимания и концепция единства рациональности, понимаемая, однако, как диалектическое единство многообразных проявлений разума. Рациональность научная, философская, религиозная и т.д. — не альтернативы, но грани единого и многоликого человеческого разума. Все дело в акцентах, приоритетах: научных, нравственных, художественных и т.д., сменяющих (но не отрицающих) друг друга в силу объективных условий
исторического и логического развития человеческой культуры Вы являя специфику этих особенностей рациональности используют понятия «форма» или «тип» рациональности, тем более что cal рациональность имеет целый ряд критериев, ни один из которых не обладает абсолютной значимостью. Ценностный коитерий рациональности не менее актуален, чем, скажем, критерий логический
Допрос об истоках рационализма (рациональности) - в известной мере вопрос об истоках самой философии
При всей насыщенности мифологией, античная философия решительно переключает свое внимание к истинно сущему и апел лирует к понятию, логике, факту. У философа изначально продляете» природная склонность к наукам, т.е. сфере умопостигаемо-ГеНнТчеиРвеому.0бЪеКТИВНОМУ И ————^ а не случайному и В пользу изначальной и сознательной рационализации, новой формы общественного сознания, зародившейся в лоне мифологии, говорит и тот факт, что введение Пифагором самого понятия «философия» совпало с рождением античной математики Число оказалось самой рациональной из всех известных людям чувствен но-воспринимаемых и умопостигаемых «вещей». Арифметика и особенно геометрия оказались стимулами и средствами развития
лТтеГТ™*'И ПеРВЫе фИЛОСО*ские "Р'фаммы античных мью лителеи были программами математическими
Характерной чертой античного рационализма, определившей и суть первой европейской интеллектуальной революции следу ет, видимо, считать формирование культуры дефиниции. Превосходство понятии над чувственными образами, умозрений над впечатлениями и мнениями, дедукции над индукцией, рефлексии над обыденным сознанием лучше и раньше других уловил и использо вал Сократ. Именно он начинает кардинальный поворот всей философии в сторону переосмысления природы разума и оснований достоверности знания. Философия - не всезнайство и не цветис тая риторика, но знание сущего и причины, понимание законов с^а новления явлений, торжество разума и справедливости
Одним из важнейших принципов разума Сократ считал поин-цип целесообразности, объективной нормативности Вещи не толь ко изменчивы, но и устойчивы, иначе они были бы в принципе не познаваемы. В любой из них, даже находящейся в стадии станов" ления, есть некоторое объективное устойчивое ядро, фиксируемое в имени (понятии). Имя не тождественно вещи но зная его имея понятие вещи и тем самым выходя за ее пределы можно постичь ее сущность. Имя не случайно и не субъективно, именно имена-понятия делают вещи интеллектуально зримыми.
По достоинству оценив объективную значимость и рациональный смысл имен-понятий, Платон создает свою философскую систему прежде всего как систему понятийную. В этой ситуации даже слово, как материальная оболочка имени-понятия, способно исказить смысл и значение последнего. «Всякий, имеющий разум, никогда не осмелится выразить словами то, что является плодом его размышления, и особенно в такой негибкой форме, как письменные знаки». Истинно понятийное мышление — в сущности «беззвучная беседа» души с собой.