В предисловии для русских читателей к своей книге «Человек и ситуация» Л. Росс и Р. Нисбетт (напомним, что Росс — один из авторитетнейших современных исследователей проблем психологии социальных конфликтов) отмечают, что если бы их книга писалась сегодня, они уделили бы гораздо больше внимания психологическим факторам, способствующим разжиганию социальных конфликтов: «События на Ближнем Востоке, в Боснии, на Кавказе и в Руанде со всей непреклонностью свидетельствуют о том, что каждая из сторон, вовлеченных в международные или межэтнические столкновения, пребывает в уверенности, что только она обладает "объективным", т. е. соответствующим реальности, видением проблемы. Претензии, действия и их оправдания, приводимые противоположной стороной, объясняются корыстными намерениями или предвзятостью подхода и даже расцениваются как свидетельство присущей противнику непорядочности и бесчеловечности. Более того, протесты и попытки вмешательства со стороны третьих лиц отметаются из-за того, что они якобы основаны на ложных посылках, что служит дополнительным подтверждением того, что лишь "наша" сторона видит истину и вполне понимает создавшееся положение, что лишь "мы" одни в состоянии оценить неразумность и вероломство противоположной стороны» (Росс, Нисбетт, 1999, с. 21).
В приведенной цитате упоминаются события последнего времени. Но для психологов такого рода факты не новы.
Обратимся к данным, приводимым в той же книге Росса и Нисбетта.
В известном эксперименте еще 50-х годов двум группам футбольных болельщиков демонстрировалась запись матча между их командами. Создавалось впечатление, что они видели разные игры, ибо, суммируя их реакции, можно было сказать, что «представители каждой из сторон наблюдали борьбу, в которой свои выступали врали "хороших", а их противники — в роли "плохих парней". И каждая из сторон полагала, что эта "истина" должна быть очевидна любому объективному наблюдателю происходящего» (Росс. Нисбетт, 1999,с. 138).
Спустя 30 лет этот классически и эксперимент Д. Хэсторда и Х. Кэнтрил а фактически был повторен Валлоном, Россом и Липпером. На этот раз в качестве материала использовалась видеозапись программ новостей, освещавших проблемы ближневосточных отношений. Две противостоящие стороны зрителей не просто были не согласны с подачей информации о происходивших событиях, «несогласие между ними возникало по поводу того, что они на самом деле видели»: «Так, и проарабскии и произраильски настроенные зрители, просмотрев одну и ту же тридцатиминутную видеозапись, заявили, что при освещении действий противоположной стороны (в отличие от освещения действий их собственной) было использовано большее число фактов и ссылок, выставляющих ее в благоприятном свете, а негативной информации было меньше. Участники обеих групп полагали также, что общи и тон, акценты и содержание видеозаписей были таковы, что подводили нейтрально настроенного зрителя к изменен ню его отношения в сторону большей благосклонности к противоположной группе и большей враждебности к их собственной» (там же, с. 140).
Если посмотреть на эти результаты с точки зрения разрешения конфликтов, то вслед за Россом и Нисбеттом приходится прийти к удручающему выводу: «Любое предложение, которое будет казаться выдвигающей его группе отвечающим общим интересам или ожиданиям, в глазах представителей группы, получающей предложение, будет выглядеть невыгодным и служащим интересам противной стороны» (там же, с. 141).
Подтверждением этого тезиса служит Другой эксперимент, предметом исследования в котором послужил реальный конфликт между администрацией Стэндфордского университета и студентами, требовавшими от руководства университета отказа от финансовой деятельности в Южной Африке по политическим мотивам. Изучалась реакция студентов на разнообразные компромиссные предложения администрации университета. Предварительные оценки предлагаемых альтернатив показывали, что студенты считают их приемлемыми примерно в равной степени. Но как только им давали понять, а затем и сообщали официально, какой из вариантов собирается принять руководство, как он немедленно начинал оцениваться как все менее удовлетворительный. Авторы эксперимента назвали это явление «реактивным обесцениванием», практический смысл которого в том, что «сторона, предлагающая компромиссные предложения, обречена столкнуться с разочарованием, когда ее инициативы встречают холодный прием, а предлагаемые ею уступки отметаются как ничего не значащие или даже служащие ее собственным интересам» (там же, с. 143).
Вряд ли нужны дополнительные иллюстрации и аргументы в пользу того, какую огромную роль в конфликтах и их разрешении играют психологические факторы.
Именно они, возможно, лежат в основе многих практических неудач конфликтологов. Ориентация на «проблемно-разрешающие модели», уповающие на эффективность рационалистических подходов к разрешению конфликтов, характерная для первых десятилетий конфликтологической практики, не оправдала себя. И своеобразным барьером на пути использования многих заслуживающих внимания находок конфликтологов стало, на наш взгляд, то, что они уделяли мало внимания психологическим аспектам конфликтов, шла ли речь о войнах, межэтнических, экологических или иных проблемах. Уже отмечалось, что современная конфликтология в своих теоретических и практических поисках все более обращается к психологии.
Тем большее значение это имеет для молодой складывающейся отечественной конфликтологии, у которой есть возможность учесть опыт западных коллег и стать подлинной междисциплинарной областью, в которой подобающее ей место займет и психология.