В методологии классического социологического исследования исследователь-наблюдатель находится вне изучаемого процесса или явления: социальная реальность, как объективная вещь, отделена от исследователя, противопоставлена ему, выступает не сценой его действия, но объектом изучения•, размышления. Здесь социолог — отстраненный наблюдатель социальных явлений, выдающий «на гора» объективное знание — точный слепок изучаемого фрагмента социальной реальности. Такое представление о позиции социолога заключено в известном утверждении великого немецкого социолога М.Вебера о социологии как знании «свободном от ценностей»1. Конечно, это не означает, что социолог как гражданин, как человек свободен от ценностных ориентиров. Это означает только, что, находясь в профессиональной роли, согласно «правилам игры» количественного подхода, он должен максимально контролировать свои эмоции, убеждения, стереотипы, чтобы их влияние на результат социологического исследования максимально исключить.
Свобода от ценностей здесь фактически означает и свободу от ответственности за использование результатов такого исследования. Социолог должен дать достоверный результат, объективное знание. Как, в каких целях, во имя чего полученное знание будет использоваться — его, как профессионала, мало заботит. Эта сциентистская позиция сегодня выступает объектом мощной критики: потрясения, которые пришлось пережить людям в XX веке, не в последнюю очередь были вызваны отстраненностью ученых от проблемы использования их знания.
Кроме того, результат познания здесь, как уже говорилось, — некая теория или система идеализированных объектов (понятий), выстроенная по законам «правильно рассуждающего ума». Такая теория не может быть создана на уровне массо вого сознания участников социального процесса. Она принципиально не ориентирована на здравый смысл, обыденное, повседневное знание людей, ее язык кардинально отличается от языка повседневного общения. В этой методологии исследователь выступает от лица безличного разума, разума вообще: неслучайно научные статьи до сих пор пишутся в безличной грамматической форме. Здесь исследователь, «"очищенный" от всего индивидуального, смутного, неподконтрольного, от дурного настроения и головной боли, от вдохновения и корня квадратного из — 1, — одинокий субъект, говорящий только монологами и не знающий диалога».
Такое сочетание позиции абсолютно отстраненного наблюдателя, изучающего социальный мир примерно так, как биолог изучает под микроскопом мир бактерий, с обязательной ориентацией на теорию, выстроенную по законам математической логики, и на познание универсальных истин, делает знание, получаемое в этой парадигме, не только объективным, но и нормативным, непреложным, фактически истиной для всех.
Критики классической методологии полагают, что в такой ситуации исследователь автоматически возносится над массовым сознанием, превращается «во всезнающего рассказчика, наблюдающего за происходящим на сцене из царской ложи», становится вещателем единственно верной истины. Он здесь оказывается, по мнению Питера Бергера, «самозванным сверхчеловеком, отгородившимся от теплой витальности обыденного существования, ищущим удовлетворение в том, чтобы судить о жизни других людей, тщательно раскладывая их по полочкам, из-за чего он выпускает из виду реальную значимость того, что наблюдает».
Такое знание монологично по определению, потому что производится просвещенными людьми (учеными) с позиции абсолютного превосходства над непросвещенными. Оно устанавливает закон, норму, и потому его можно назвать Законодательным Разумом. Критики полагают, что такое знание автоматически производит власть, если под властью понимать не «вездесущие щупальца государства», но «всю совокупность тактик, стратегий, технологий, детерминирующих, регламентирующих и дисциплинирующих жизнь человека»1.