АЛЕКСАНДР ТВАРДОВСКИЙ

1) ВОЛЯ (“царь”)

2) ФИЗИКА (“труженик”)

3) ЭМОЦИЯ (“сухарь”)

4) ЛОГИКА (“школяр”)

 

“Твардовский был престраннейший поэт,

Не написавший о любви ни слова.

Он мне бурчал:”Уж вам под сорок лет,

А машете своею пипкой снова,”-

писал Евтушенко, отмечая, сам того не ведая, едва ли не самую характерную черту занятой в поэзии 3-ей Эмоции - отсутствие любовной лирики при очевидном лирическом даре и вообще тяги к выражению страстей и просто сильных чувств. Пафос Твардовский в свое творчество не пускал и не выносил у других. Всякая, излишне чувствительная, порожденная 1-ой Эмоцией поэзия была ему не по нутру.

3-ью Эмоцию Твардовского ранило все крикливое, вычурное, безвкусное, даже цвет носок мог серьезно влиять на его отношение к человеку. Виктор Некрасов вспоминал: “Какие-нибудь красные носки или излишне пестрый галстук могли сразу же его настроить против человека. Так же, как и ходкие жаргонные выражения...Вообще пошлость, в любых ее проявлениях, даже самых утонченных, - а это тоже встречается как высшая форма обинтеллигентившегося мещанства, - была ему противопоказана. Я видел, как на глазах терялся у него интерес к человеку, который мог при нем сказать “вы знаете, я часами могу стоять перед “Мадонной” Рафаэля”, или что “прекрасное остается прекрасным даже в руинах, Парфенон, например...”

Между прочим, неприязнь “твардовского” к позе, патетике, пафосу иногда принимает анекдотичные формы. Например, однажды Мольтке, великий прусский военный стратег и “твардовский” по психотипу, ехал на поезде вдоль Рейна. Вечерело. Адьютант, глядя в окно, прокукарекал нечто в том духе, что Рейн особенно хорош при заходе солнца. Мольтке в ответ, едва глянув на реку, пробормотал: “Незначительное препятствие”...

Эта,едва ли не оскорбительная для немецкого сердца фраза Мольтке-”твардовского” из творчества Твардовского же очень понятно выводится и оправдывается:

“Да, есть слова, что жгут как пламя,

Что светят вдаль и вглубь - до дна,

Но их подмена словесами

Измене может быть равна.

 

Вот почему, земля родная,

Хоть я избытком их томим,

Я, может, скупо применяю

Слова мои к делам твоим.

Сыновней призванный любовью

В слова облечь твои труды,

Я как кощунства - краснословья

Остерегаюсь, как беды.”

 

Алкоголь - одно из немногих средств, умягчающих каменную снаружи душу “твардовского”, на короткий срок стаскивающих кольчугу с его уязвленной чувствительности. “Цари” вообще редко и умеренно пьют, Твардовский пил часто и неумеренно, поэтому в мемуарах сохранились картины, изображающие его в расслабленном состоянии и...после расслабления. Вот одна из них:”Было несколько встреч в баре на Пушкинской...Твардовский сидел один. Перед ним стояла водка в стакане, кружка пива и тарелка с ломтиком красной рыбы. К рыбе он за весь вечер не притронулся.

Если в редакции Александр Трифонович был со мной корректен, суховат и я не ощущал его истинного отношения, то теперь вдруг почувствовал какое-то непроизвольное движение теплоты, интереса к себе...

Мы остались вдвоем...

Он говорил, как отец прощался, как его увозили...

И в голосе была открытая боль, что меня поразило, ведь он и старше меня, и разлука с отцом произошла давно, двадцать лет назад, а у меня тринадцать лет назад, но я думал об отце гораздо спокойнее. Боли не было, засохла и очерствела рана.А он плакал. ...

О чем он плакал? О безвозвратном детстве? О судьбе старика, которого любил? Или о своей собственной судьбе, столь разительно отличной от судьбы отца? С юных лет слава, признание, награды, и все за то, что в талантливых стихах воспел то самое, что сгубило отца. Он плакал, не замечая меня, наверно, и забыл, что сижу рядом...

На другой день зачем-то пришел в “Новый мир”, сидел в зальчике, разговаривал с Зинаидой Николаевной. Было начало дня. Вошел Твардовский в шубе, суровый, насупленный. Зинаиде Николаевне процедил “Добрый день”, мимо меня прошел, как мимо стула, поглядел в упор, не видя. Я пробормотал “Здрасте”, да так и остался с разинутым ртом...Ну зачем мне понадобилось после прекрасного вечера лезть ему на глаза в “Новом мире”?

Все это что-то напоминало. Я не сразу догадался - чаплинский миллионер!”

Параллель с миллионером из знаменитого фильма Чаплина абсолютно верна. Алкоголь для 3-ей Эмоции - прекрасное средство эмоционального раскрепощения.Но, как всегда это бывает со спиртным, вместе с концом его действия, кончаются и чувства, и прежде распахнутые настежь ворота души с похмелья запираются еще плотнее.

Вместе с тем именно 3-ья Эмоция сделала Твардовского великим поэтом. Только она могла с такой пронзительной простотой и безыскусностью описать солдатскую судьбу, страшную в своей будничности работу войны, описать тихо, без надрыва и от того еще страшней и выразительней. Позднее, когда Твардовский стал главным редактором “Нового мира”, простота, безыскусность, “безстильность” стали программными для эстетики журнала, и один из его заместителей мог прямо заявлять:” Для меня нет ничего ненавистнее стиля.”

Однако, если уж в чье-то творчество влюблялся Твардовский, то влюблялся без памяти:”...он говорил, что литературу надо любить ревниво, пристрастно. “Мы в юности литературные споры решали как? Помню, в Смоленске в газете затеялся какой-то спор о Льве Толстом, один говорит:”А, Толстой - дерьмо!” - “Что, Толстой дерьмо?” - не думавши разворачиваюсь и по зубам. Получай за такие слова! Он с лестницы кувырком...”” В этом коротеньком эпизоде- весь Твардовский со всем своим порядком функций. Что бы за Толстого “не думавши” бить по зубам, нужно непременно иметь: 1-ую Волю,2-ую Физику, 3-ью Эмоцию и 4-ую Логику.

* * *

“Увы, за рубежом меня куда меньше знают как поэта, чем как редактора некого прогрессивного журнала,”- жаловался Твардовский. Однако в этой жалобе было много лукавства, в его собственной системе ценностей политика стояла на первом месте (1-ая Воля), а поэзия на третьем (3-ья Эмоция), и политический уклон, которым явно грешил “Новый мир” при Твардовском, явился результатом бессознательного, но не случайного выбора психотипа его главного редактора. Юрий Трифонов писал: “Один мой приятель, литератор, в конце пятидесятых годов всегда спрашивал, когда речь заходила о каком-либо романе, о рассказе или повести: “Против чего?” Скажешь ему, что пишешь мол, рассказ или повесть, он сразу: “Против чего?” Все лучшие новомирские произведения, напечатанные за последние годы, очень четко отвечали на этот вопрос.”

Твардовский и сам иногда не считал нужным скрывать откровенно политический подтекст своих литературных симпатий. Тот же Трифонов вспоминал: “Вы прочитаете скоро повесть одного молодого писателя...”- говорил он, загадочно понижая голос, будто нас в саду могли услышать недоброжелатели.-”Отличная проза, ядовитая! Как будто все шуточки, с улыбкой, а сказано много, и злого...”

И в нескольких словах пересказывался смешной сюжет искандеровского “Козлотура”.

Там же в саду летом я впервые услышал о можаевском Кузькине. Об этой вещи Александр Трифонович говорил любовно и с тревогой. “Сатира первостатейная! Давно у нас такого не было...”

При всей ироничности своего мироощущения (3-ья Эмоция) неядовитых шуток Твардовский не любил и считал их ниже своего достоинства печатать. В нем был некий сановитый (1-ая Воля) подход к поэзии, и однажды он сильно обидел Заболоцкого фразой, по конструкции составленной также как фраза, которой “ макал” Евтушенко - “Не маленький, а все шутите.” К слову будет сказать, что “цари” вообще слишком серьезные и сановитые люди, чтобы воспринимать юмор.Смех, шутки, юмор вольно или невольно способствуют иерархическим перевертышам (см. на эту тему работы М. Бахтина), чего гордая, кастовая душа 1-ой Воли очень не любит. Поэтому отсутствие чувство юмора - одна из самых твердых примет “царя”.

Но продолжим.Политик душил в Твардовском поэта, и происходило это даже тогда, когда он сталкивался с поэзией, тождественной по эстетическому кредо. Твардовский не принял Иосифа Бродского, исключительно в силу аполитичности последнего, хотя муза Бродского, воспитанная на той же эстетике 3-ей Эмоции, была родной сестрой музы Твардовского.

И не кресло главного редактора толстого журнала сделало из Твардовского политика. Он был им всегда. Вспомним слезы подвыпившего Твардовского при воспоминании о репрессированном отце. Так вот, у отца поэта были свои воспоминания о сыне. Он вместе с младшим сыном Павлом бежал из ссылки, сумел добраться до Смоленска и найти Александра. Далее произошло вот что: “Стоим мы с Павлушей, ждем. А на душе неспокойно: помню же, какое письмо было от него туда, на Лялю. Однако же и по-другому думаю: родной сын! Может Павлушу приютит. Мальчишка же чем провинился перед ним, родной ему братик? А он, Александр, и выходит. Боже ты мой, как же это может быть в жизни, что вот такая встреча с родным сыном столь тревожна! В каком смятении я глядел на него: рослый, стройный, красавец! Да ведь мой же сын! Стоит и смотрит на нас молча. А потом не “Здравствуй, отец,” а -”Как вы здесь оказались?!” - “Шура! Сын мой!”- говорю.-”Гибель же нам там! Голод, болезни, произвол полный!” - “Значит, бежали?” - спрашивает отрывисто, как бы не своим голосом, и взгляд его, просто ему не свойственный, так всего меня к земле прижал. Молчу - что там было сказать? И пусть бы оно даже так, да только чтоб Павлуша этого не видел. Мальчишка же только тем и жил, что надеялся на братское слово, на братскую ласку старшего к младшему, а оно вон как обернулось! “Помочь могу только в том, чтобы бесплатно доставить вас туда, где были!” - так точно и сказал.”

Конечно, не вина Твардовского, что ему пришлось делать такой страшный выбор между родными и властью, но результат выбора следовало бы целиком отнести на его счет, если бы за Твардовского с самого начала все не решил психотип, его 1-ая Воля. У человека нет ни вин, ни заслуг, есть лишь природа и случай.

Обычная для “царя” неровность отношения и поведения в полной мере была присуща Твардовскому. Вот несколько цитат из воспоминаний Юрия Трифонова: “...когда я узнал Александра Трифоновича ближе, я понял, какой это затейливый характер, как он наивен и подозрителен одновременно, как много в нем простодушия, гордыни, ясновельможного гонора и крестьянского добросердечия...был ровен,проницателен и как-то по высшему счету корректен со всеми одинаково: с лауреатами премий, с академиками, с жестянщиками. Та ровность и демократизм, которые были свойственны редактору “Нового мира” в его отношении с авторами, отличали Александра Трифоновича и в обыденной жизни...умел людей, которые ему были неприятны или которых он мало уважал, подавлять и третировать безжалостно: и ехидством, и холодным презрением, а то и просто бранью.” Такая вот противоречивая характеристика. К сказанному Трифоновым следует добавить, что демократизм Твардовского был специфическим, “царским”, т.е. он ровно относился к академикам и жестянщикам, потому что считал их равно ниже себя. Любовь Твардовского также отдавала монархизмом, Солженицын писал: “А.Т. в письме назвал меня “самым дорогим в литературе человеком” для себя, и он от чистого сердца меня любил бескорыстно, но тиранически: как любит скульптор свое изделие, а то и как сюзерен своего лучшего вассала.”

* * *

“Твардовские” - лучшие в мире бойцы. 1-ая Воля не предполагает отступлений и дерется до последнего. Мощная, гибкая 2-ая Физика легко держит удар, и ее нельзя сломать, ее можно только уничтожить.

У Трифонова сохранилось прекрасное описание купающегося Твардовского с очень точно воспроизведенным впечатлением от вида 2-ой Физики: “Александр Трифонович был крепок, здоров, его большое тело, большие руки поражали могутностью.Вот человек, задуманный на столетья! Он был очень светлокожий. Загорелыми, как у крестьянина, были только лицо, шея, кисти рук. Двигался не спеша, но как-то легко, сноровисто, с силой хватался за ствол, с силой отталкивался и долго медленно плавал.

...на реке, от которой парило, я видел зрелого и мощного человека, один вид которого внушал: он победит!”

В порядке первых двух функций “твардовский” совпадает с “наполеоном” (см.) и первым среди бойцов, лучше “наполеона”, его делает 3-ья Эмоция. Покой и холод, не покидающие “твардовского” в самой отчаянной схватке, парализуют противника, не позволяют ему считывать с лица “твардовского” очень важную для тактики боя эмоциональную информацию. Дерущегося “твардовского” лучше всего сравнить с медведем. Любой цирковой дрессировщик сразу скажет, что самый опасный зверь это медведь. Опасен он потому, что ведя одинокий по большей части образ жизни, медведь не нуждается в специальных сигналах, оповещающих о его состоянии и намерениях, т.е.”эмоционально обделен”, суховат, поэтому атаки его и последствия практически не предсказуемы. Точно таким же медведем можно считать “твардовского”, существа сильного душой и телом и непроницаемого.

Железные нервы 3-ей Эмоции данного психотипа прекрасное дополнительное орудие как в простой драке, так и в военной кампании. Недаром из среды “твардовских” вышли такие первоклассные полководцы как Нельсон, Мольтке, Жофрр.

* * *

О том как выглядит “твардовский”, целиком посвятивший себя политике, дает представление краткое жизнеописание австрийского императора Иосифа II. В сокращенном виде выглядит оно следующем образом:”Программа Иосифа II была самым последовательным выражением системы просвещенного абсолютизма. Иосиф был одним из самых деятельных людей и, не щадя ни себя, ни других, совершенно изнурил себя работой.Его бесчисленные путешествия были не триумфальными прогулками, а тяжелым трудом добросовестного ревизора. Входя во все самолично, он верил в свое призвание вывести Австрию из полудикого состояния путем реформ, идущих сверху. Вместе с тем, он следовал старой австрийской традиции укрепления внешнего и внутреннего могущества государства, бюрократической централизации, обьединения разноплеменного состава монархии, попрания старинных вольностей феодального происхождения и подчинения церкви государству. В виде корректива произволу он допустил, однако, гласное обсуждение текущих вопросов в печати и открытую критику действий монарха (закон о печати 11 июня 1781 г.). Человеколюбивая деятельность его простиралась на всех обездоленных, начиная с притесненного крестьянства и кончая сиротами, больными, глухонемыми, незаконнорожденными. Тем не менее Иосиф был совершенно чужд сентиментальному и несколько отвлеченному благодушию чувствительного XYIII века...Похвалы со стороны модных писателей он не искал; во время наделавшего много шума путешествия его во Францию (1777) свидание его с Вольтером не состоялось. В 1781 г. он издал знаменитый указ о веротерпимости...Уничтожая привилегии магнатов и устанавливая равенство всех граждан, Иосиф признавал дворянство лишь как служилое сословие и допускал приток разночинцев в ряды чиновничества...Его политика возбудила всеобщее недовольство...На смертном одре, несмотря на тяжкие страдания. он продолжал заниматься государственными делами до последнего дня и умер 20 февраля 1790 г., с твердостью”.

Все узнаваемо в этом жизнеописании. Последовательный централизм, сочетаемый с уравнительными тенденциями, - обычная для 1-ой Воли политика. От 2-ой Физики огромная трудоспособность и забота о нуждающихся. Веротерпимость и несентиментальность - от 3-ей Эмоции. Таков, собственно, и есть, занятый чистой политикой, “твардовский”.

* * *

Обычно “твардовский” - плотный, приземистый человек с твердым, прямым, насмешливым взглядом. Он осанист, церемонен, невозмутим. Жест спокоен, величав, уверен, точен. Речь ровна, напориста, иронична, монотонна. Втайне питает слабость к музыке, литературе, искусствам, а, выпив, не прочь сам спеть что-нибудь негромким, маловыразительным голоском. “Твардовский” заботлив, домовит, рукаст, хотя не без высокомерия и иронии относится к простым житейским заботам. Он очень любит природу, и домашние животные выглядят единственными существами, имеющими власть над этим отчужденным, жестким, холодноватым человеком.