Ева лежит в кровати в мешковатой футболке, которая была на ней два года назад, в ту ночь, когда пропала мама. Если бы не это, она бы ее давно выбросила, потому что футболка вылиняла и вокруг горловины образовалось много дырок, там, где Ева стискивала ее зубами. К тому же на ней изображена группа, которую она больше не слушает.
Выбросить эту футболку означало бы сжечь еще один мост между Временем До и Временем После, а с тех пор, как они переехали сюда, мостов и без того осталось совсем мало.
Новая квартира так не похожа на их бывший дом в Сейле. Во-первых, это был дом, а не квартирка для пенсионеров. У дома была душа, и каждый уголок каждой комнаты хранил воспоминания о маме. А эти убогие стены современного кирпичного здания пробуждают иную печаль, холодную, – такая печаль водится в домах престарелых.
Разумеется, частично она понимала причины. Понимала, что после того, как отца уволили по сокращению, они больше не могли выплачивать ипотеку. И все-таки. Зачем было перебираться в другое графство? Зачем было переезжать через Пеннинские горы, чуть не за сотню километров от той кухни, где они с мамой танцевали под старые песни по радио?
Зачем было оставлять старую кровать, сидя на которой мама рассказывала Еве о тех стихах и романах, что она проходила в университете, или расспрашивала ее о школе, друзьях и ухажерах?
Ева закрывает глаза и вспоминает маму, ее короткую стрижку и добрую улыбку, которую она всегда принимала как нечто само собой разумеющееся. Тут в комнату заходит отец и нарушает течение ее мыслей, сообщая, что не разрешает ей покидать квартиру все выходные.
– Что?! – Ее хриплый голос выдает похмелье.
– Извини, Ева. Только в эти выходные. Ты не должна выходить из дому.
Он даже еще не снял пальто, а лицо непреклонное, как блокпост на дороге.
– Почему?
В последнее время она только этот вопрос и задает, и всегда, как и сейчас, он остается без вразумительного ответа.
– Ева, пожалуйста, никуда не ходи. Прошу тебя, это очень важно.
Вот и все. Не добавив ни слова, он выходит из комнаты.
Примерно через минуту на столе начинает вибрировать ее мобильник. Ева выключила звук, дабы уменьшить вероятность, что отец услышит звонок и станет подслушивать.
На экранчике высвечивается имя «Клара». Ева встает с постели, закрывает дверь, включает радио и только потом отвечает.
Взяв наконец трубку, она замечает, что у подруги как-то изменился голос. Кроткие самоуничижительные интонации уступили место спокойной уверенности.
– Ну что, сеньорита, пойдем сегодня по магазинам?
– Не могу, – отвечает Ева. – Мне нельзя выходить.
– Нельзя? Тебе семнадцать лет. Он не может запереть тебя в четырех стенах. Это незаконно.
– А он вот запер. Он действует вне закона. Да и все равно у меня нет денег.
– Ничего страшного. Я за все заплачу.
– Не могу. Из-за отца. Серьезно.
– Ты же не его собственность.
Это заявление настолько не в духе Клары, что Ева на миг даже начинает сомневаться, со своей ли подругой она разговаривает.
– Ты сегодня какая-то другая.
– Да, – отвечает самодовольный голос в трубке. – Мне сегодня лучше. Но мне позарез нужен новый прикид.
– Что? Ты больше не блюешь?
– Нет. Все прошло. Папа сказал, это был вирус. Типа воздушно-капельным путем заразилась.
– Ой, извини, кто-то в дверь стучит, – говорит Ева.
– Знаю. Слышала.
– Что?.. Как? Я сама только что услышала… Короче, я пошла. Папа не открывает.
– Ладно, – отвечает Клара. – Я тогда зайду.
– Не надо, думаю, это не…
Клара вешает трубку раньше, чем подруга успевает закончить фразу.
Ева выходит из своей комнаты и направляется к двери. Она делает вид, будто не слышит шепота отца из гостиной: «Ева, не открывай».
На пороге стоит мистер Фелт, хозяин квартиры, с надменным деловитым выражением на пухлом лице.
– Отец дома?
– Нет. Он вышел.
– Вышел. Ага. Как удобно. Ну, так передай ему, что я не особо доволен. К следующей неделе мне нужна плата за последние два месяца, иначе вам придется подыскать другое жилье.
– Папа нашел работу, – объясняет Ева. – Он заплатит, но, возможно, чуть позже. Разве… эээ… Тоби вам не передавал?
– Тоби? Нет. С чего бы вдруг?
– Он обещал передать.
Мистер Фелт улыбается, но отнюдь не дружелюбно. От этой улыбки Ева чувствует себя глупо, как будто ее разыграли, а она все не может понять, в чем прикол.
– На следующей неделе, – твердо заключает он. – Семьсот фунтов.