ВЕЧНЫЙ ЗАКОН

Пролетариат у нас погряз в невежестве и подавлен отчаянием! — воскликнул Шри Ауробиндо вскоре по прибытии в Индию. Его волновали не метафизические вопросы, а вопрос действия. Действовать, ведь мы находимся в миру, чтобы действовать. Но какие действия избрать и, главное, какие средства будут наиболее эффективны? Этот вопрос практического действия будет занимать Шри Ауробиндо с первых дней его пребывания в Индии и до его высочайших йогических реализаций. Я вспоминаю (да простится мне отступление) одну поездку в Гималаи, где я прекрасно провел несколько замечательных дней в обществе святого человека — среди сосен и олеандров, в окружении сверкающих снегов между небом и долиной. Это было чудесно, и я, помню, сказал себе: легко иметь божественные мысли, даже видения на этих высотах, но каково там, внизу? И я не был далек от правды, хотя позднее узнал, что можно действовать и работать для мира в тишине и неподвижности своего тела (мы очень часто думаем, что возбуждение и действие — это одно и то же, но это совсем не так), но, все-таки, что остается от наших божественных мгновений, как только мы выходим из нашего одиночества и спускаемся вниз, на равнину? Это — иллюзия, мираж, что должны понять рьяные поборники индуизма на Западе, ибо если мы хотим просто уйти от мира, то можно найти укромное место в Альпах или удалиться в Йосемитскую долину, или даже просто в небольшую выбеленную келью. "Паломничество к истокам" *)

*) Название французской книги об индуизме, написанной Ланца дель Васто. -имеет мало общего или вообще ничего не имеет с Гангом или Брахмапутрой. Что в таком случае собиралась преподнести Шри Ауробиндо Индия? Обладает ли она секретом действия в жизни?

Читая книги об индуизме, можно подумать, что это некий вид духовной палеонтологии, насыщенной многосложными санскритскими словами, как будто индусы — это сплошь внушающие страх философы и нераскаявшиеся идолопоклонники. Но если мы взглянем на духовный мир Индии просто, изнутри, не пытаясь делить на параграфы, то обнаружим, что Индия — это страна исключительной духовной свободы, не имеющая себе равных. А делить на параграфы — это все равно, что уподобиться путешественнику, который отправился в Дели в мае и заключил, что Индия — жаркая, знойная страна; но если бы он поехал на юг Индии или на восток в ноябре или марте или вообще в какую угодно сторону, то он нашел бы там погоду одновременно то холодной, то бурной, то влажной, то сухой, как в пустыне, то по-средиземноморски мягкой; Индия — мир такой же неопределенный, как и ее "индуизм", которого фактически не существует, потому что индуизм — это не вера, не духовная долгота, и нет надобности определять точный азимут, чтобы попасть туда, потому что куда бы вы ни двигались, вы уже там. Так называемый индуизм — это выдумка Запада; индусы говорят только о "вечном законе", санатана дхарма, который они не считают своей монополией, но который существует и для мусульман, негров, христиан и даже для анабаптистов. То, что кажется человеку Запада самой важной частью религии — а именно структура, которая отличает ее от всех других религий и устанавливает, что человек не является католиком или протестантом, если он не считает себя тем или другим и не соглашается с такими-то и такими-то параграфами веры, — является для индуса самым несущественным аспектом, ибо он инстинктивно стремится отбросить все внешние различия с тем, чтобы вновь обнаружить всех там, где все сходится в одной центральной точке.

Такая непредубежденность не есть "терпимость", которая является обратной стороной нетерпимости; это положительное понимание и того, что каждое человеческое существо имеет внутреннюю потребность, которую можно назвать Богом или любым другим именем, и того, что он испытывает потребность любить то, что он понимает как Бога на своем уровне и на своей стадии внутреннего развития, и того, что путь Ивана — не путь Петра. То, что каждый должен любить, например, распятого бога, кажется неестественным среднему индусу, который почтительно склонится перед Христом (с тем же благоговением, для него естественным, которое он чувствует, поклоняясь своему образу Бога), но увидит лицо Бога и в улыбке Кришны, и в ужасной Кали, и в нежности Сарасвати, и в тысячах и тысячах других богов, которые пляшут, разноцветные и усатые, веселые и ужасные, озаренные и сострадательные, на затейливо изрезанных башнях индийских храмов. Бог, который не умеет улыбаться, не смог бы создать такой забавной вселенной, — говорил Шри Ауробиндо. Все — это его лицо, все — его игра, ужасная или прекрасная, такая же причудливая, как и сам наш мир. Ибо страна эта, Индия, так изобилующая богами, является в то же время страной монолитной веры в Единство: "Единый, господствует он над всеми лонами и сущностями [natures], сам являясь лоном всего" (Шветашватара Упанишада, V.5). Но не каждый может сразу слиться с Абсолютом, Восхождение состоит из множества ступеней. Тот, кому близка маленькая Лолита с лицом ребенка, которой он приносит благовония и цветы, может быть, не сможет обратиться к Вечной Матери в мире и покое своего сердца. Другой предпочтет отринуть все формы, чтобы погрузиться в созерцание Того, что не имеет формы. "Кто как ко мне обращается, того я так и принимаю. Моим путем следуют все люди", — говорится в Бхагавадгите (IV, II). *) Как мы видим, существует так много путей постижения Бога — в трех лицах или в трех миллионах лиц — что лучше нам отказаться от догм, иначе мы все уничтожим, не оставив в конце концов ничего, кроме бога Декарта, единого и универсального лишь благодаря своей узости. Возможно, мы до сих пор еще путаем понятия единства и единообразия. Именно в духе этой традиции Шри Ауробиндо вскоре напишет: Совершенство интегральной Йоги придет тогда, когда каждый человек сможет следовать своему собственному пути Йоги, занимаясь развитием своей природы, направляя ее рост к тому, что превосходит ее пределы. Ибо свобода — это конечный закон и последнее свершение .

*) Все цитаты из Упанишад, Вед и Бхагавадгиты в этой книге даны в переводе Шри Ауробиндо, т.е. их русский перевод сделан с английского перевода Шри Ауробиндо (прим.пер.)

Индиец никогда не спросит: "Веришь ли ты в Бога?" Этот вопрос показался бы ему таким же ребяческим, как вопрос "Веришь ли ты в СО2?" Он просто скажет: "Попробуй сам; если ты будешь делать это, получишь такой результат; если же сделаешь то, результат будет другим". Всю изобретательность, искусность и точность, которые мы прикладываем в течение последнего столетия или двух к изучению физических явлений, Индия направляет с не меньшей тщательностью на протяжении четырех или пяти тысяч лет на исследование явлений внутренней жизни. У народа "мечтателей" есть для нас сюрпризы. И если мы хоть немного честны по отношению к себе, то нам придется признать, что наше изучение внутреннего мира, т.е. психология и психоанализ, наши знания о человеке находятся еще на эмбриональном уровне — просто потому, что самопознание требует аскетизма такого же методического и упорного и порой такого же утомительного, каким является длительное изучение, требуемое для овладения ядерной физикой. Если мы хотим вступить на этот путь, то читать книги или собирать клинический материал о всех неврозах потерявшего равновесие общества недостаточно — мы должны полностью посвятить себя пути. В самом деле, если к изучению внутреннего мира мы приложим всю ту искренность, тщательность и настойчивость, которые мы проявляем при чтении наших книг, то мы будем быстро продвигаться и далеко пойдем. У Запада тоже есть свои сюрпризы. Но для начала он должен избавиться от своих предубеждений: ведь и Колумбу для того, чтобы начертить карту Америки, пришлось покинуть Палос! Видимо, стоит напомнить об этих простых истинах, поскольку Запад, кажется, зажат между двумя видами ложных построений — между слишком серьезной ложью последователей религий и духовных учений, которые уже разрешили проблему Бога, заключив его в несколько непогрешимых параграфов, и более легковесной ложью недоразвитых оккультистов и разных там "ясновидящих", которые свели невидимое к образам больного или помраченного воображения. Индия мудро отсылает нас к прямому опыту и к экспериментальным методам. В скором времени Шри Ауробиндо воплотит в жизнь этот фундаментальный урок экспериментальной духовности.

Но каких людей, какой человеческий материал найдет он в неизвестной ему тогда Индии? Если даже оставить в стороне экзотическую яркость и странные (для нас) обычаи, которые забавляют, интригуют туристов, все равно в индийцах останется что-то необычное, странное [e'trange]. Сказать, что это мягкий, мечтательный, фаталистичный народ, отрешенный от мира — значит описать следствие, а не причину. "Странное" — очень точное слово, *) - ибо по своей физической сути, естественно, без малейшей "мысли" или даже "веры", индийцы погружены своими корнями глубоко в иные миры, они не принадлежат только этому миру. И эти миры иные постоянно поднимаются в этих людях на поверхность — при малейшем касании рвется завеса, — замечает Шри Ауробиндо. Этот физический мир, для нас такой реальный, абсолютный и уникальный, кажется индийцам лишь одним способом существования среди многих других, одним из множества видов совокупного существования, одним словом — маленькой, хаотичной, возбужденной и полной боли границей на краю необъятных континентов, которые лежат, неисследованные, по ту ее сторону . Эта существенная разница между индийцами и другими народами особенно ярко проявляется в их искусстве (впрочем, искусство Египта и, вероятно, Центральной Америки заметно выделяются на общем фоне мировой культуры). Если мы оставим наши светлые и открытые соборы, стремящиеся ввысь, символизирующие торжество божественной мысли в человеке, и вдруг окажемся перед Сохмет *) - то мы вдруг что-то почувствуем — какое-то неизвестное измерение — и остановимся в изумлении перед "чем-то", что ошеломляет нас, лишает нас слов и что совершенно отсутствует в нашем западном искусстве. В наших соборах нет тайн! Все там чисто и аккуратно, открыто всем ветрам, доступно каждому - но на самом деле и там много тайн... Здесь ведь речь не о том, кто чего достиг, не в этом дело, просто мы что-то забыли. Если столько цивилизаций, которые были когда-то такими же великолепными и утонченными, как и наша — давайте скромно признаем это — и чьи элитарные прослойки были не менее "интеллектуальны", чем лучшие умы наших университетов, видели и знали по опыту невидимые иерархии (не видимые для нас) и великие психические ритмы, которые выходят за рамки короткой пульсации отдельной человеческой жизни, то как же нам до сих пор не пришло в голову, что это, наверное, не глупое суеверие и не умственное заблуждение — было бы странным считать заблуждением то, что встречается в местах, удаленных друг от друга на тысячи миль, в цивилизациях, которые были абсолютно неизвестны друг другу. Да, время Мистерий прошло: все сейчас чудным образов декартизовано, прагматично, но все-таки чего-то не хватает. Новым человеком, наверное, будет тот, кто вдруг остро осознает ужасную нехватку чего-то, которую не могут заполнить ни его наука, ни церкви, ни наслаждения. Человека нельзя безнаказанно лишить его тайн. Это также стало живым уроком, который Индия преподнесла Шри Ауробиндо, если только он уже не познал этого раньше на собственном опыте.

*) Etrange имеет несколько значений во французском языке, в том числе: 1. чужой, чуждый, незнакомый; 2. необыкновенный, странный. Автор имеет в виду как раз эту двойственность. Говоря об индийцах, что это странный, необычный народ, мы выражаем тем самым и более глубинную правду: что они чужды этому миру, "не от мира сего" (прим.пер.)

*) Сохмет — "Могучая", богиня-львица, почитавшаяся в Мемфисе, где вместе с Пта и Нефертумом они составляли триаду. В Древнем Царстве ее называли Матерью царей (прим.пер.) -в тишине Абидоса ни Ниле или лицом к лицу с Кали за перистилем Дакшинешвара,

*) Храм Матери Кали в Дакшинешваре (на берегу Ганга в шести километрах от Калькутты) — место, где жил великий мистик и йогин Шри Рамакришна (1836 - 1886) (прим.пер.)

Однако, если мы полагаем, что Индия — страна, где древние Мистерии продолжают свое существование — даст нам практическое решение, которое мы ищем, то мы, вероятно, будем разочарованы. Шри Ауробиндо очень скоро оценил свободу, духовную широту и огромные экспериментальные познания, которые Индия предлагает ищущему, но отнюдь не согласился принять все в том виде, в каком это предстало перед его глазами — не потому, что оттуда надо было что-то отбросить. Не нужно ничего удалять ни из так называемого индуизма, ни из христианства, ни из любого другого человеческого стремления, но нужно все расширять, расширять до бесконечности. То, что мы принимаем за окончательную истину, является чаще всего лишь частичным переживанием Истины — ибо всеобъемлющего, тотального Переживания, очевидно, не существует ни во времени, ни в пространстве, ни в каком-то месте и существе, каким бы озаренным оно ни было; ибо Истина бесконечна, она всегда находится в движении. Но человек всегда взваливает на себя бесконечную ношу, — говорила Мать в беседе о буддизме. — Он не хочет позволить уйти тому, что относится к его прошлому, и таким образом сгибается все больше и больше под тяжестью бесполезных накоплений. Пусть на каком-то отрезке пути у вас был руководящий принцип, но как только вы прошли этот отрезок, оставьте и его, и то, что руководило вами, и идите дальше. Это как раз то, что люди делают с большой неохотой. Ухватившись за то, что им помогает, они цепляются за него и не позволяют ему уйти. Те, кто продвинулся с помощью христианства, не желают оставить его и несут на своих плечах; те, кто продвинулся с помощью буддизма, не желают оставить его и несут на своих плечах. Это ужасно отягощает и тормозит вас. Как только вы прошли какую-то стадию, оставьте ее, позвольте ей уйти! И идите дальше! Да, есть вечный закон, но это закон вечно юный и вечно развивающийся. Индия хотя и была способна понять, что Бог в своей космической поступи вечно разрушает традиционные верования людей и их представления о нем, не всегда имела силу справиться с собственной мудростью. Безбрежное невидимое, наполняющее собой эту страну, намеревалось взять у нее двойной выкуп — человеческий и духовный. Человеческий — потому что народ ее, пронизанный потусторонним, сознающий великую космическую Игру и внутренние просторы, где наша маленькая поверхностная жизнь представляет собой лишь точку, которая периодически то расцветает, то вскоре угасает вновь, кончил безразличием к миру — инерцией, безразличным отношением к прогрессу, покорностью, которая часто надевает маску мудрости. Но она заплатила и духовный выкуп (и это гораздо серьезнее), потому что во всей этой безмерности, слишком большой для нашего настоящего ограниченного сознания, судьба земли, нашей Земли, теряется где-то в далеких галактиках или в неизвестности, вновь погружаясь в Брахмана, откуда в конце концов она, может быть, никогда не появлялась, кроме как в наших мечтах — таким образом, и учение об иллюзии, и трансы, и закрытые глаза йога тоже часто были всего лишь масками Бога. Поэтому очень важно четко определить цель, которую имеет в виду религиозная Индия; тогда мы лучше поймем, в чем она может помочь нам, ищущим всеобъемлющей, интегральной истины, а в чем — нет.

Прежде всего мы должны признать, что мы поставлены перед удивительным противоречием. Индия — это страна, которая сделала великое открытие: "Все есть Брахман", — говорит она. Все — это Дух, этот мир — тоже Дух, так же, как и эта земля, эта жизнь, эти люди — не существует ничего вне Него. "Все - это бессмертный Брахман, и нет ничего другого; Брахман — перед нами, Брахман — позади нас и к югу от нас, и к северу, и под нами, и над нами; повсюду простирается Он. Все, вся эта великолепная вселенная — это только Брахман" (Мундака Упанишада, II, 12). Наконец-то разделение, раздирающее этот бедный мир на части между Богом и Дьяволом, устраняется раз и навсегда - как будто человек всегда должен был выбирать между небесами и землей и не мог быть спасен иначе, кроме как изуродовав себя. На практике, однако, в религиозной истории Индии в течение последний трех тысяч лет господствует мнение, что есть как бы истинный Брахман — транцендентный, неподвижный, вечно находящийся по ту сторону этого бедлама, и Брахман ложный, или, лучше сказать, второстепенный (есть несколько школ), для промежуточной и более или менее сомнительной действительности (т.е. для жизни, земли, для нашей жалкой земной неразберихи). "Отринь этот иллюзорный мир", — восклицал великий Шанкара. *) - "Брахман — реален, мир — обман", — говорит Нираламба Упанишада: брахма сатьям джаган митхья. Как мы ни старались, мы все-таки не поняли, каким образом, в силу какого искажения "все есть Брахман" превратилось во "все, кроме мира, есть Брахман".

*) Шанкара (788-820) — мистик и поэт, ему принадлежит теория Майявады, или доктрины учения об иллюзии, которая вытеснила из Индии буддизм.

Если мы отложим в сторону Писания — ибо человеческий разум так изощрен, что и на обелиске может увидеть пасущихся овец — и взглянем на практические учения Индии, то противоречие становится еще более поразительным. Индийская психология основана на очень тонком наблюдении, что все во вселенной от минерала до человека состоит из трех элементов, или качеств (гун), которые находятся повсюду, хотя называть их могут по-разному в зависимости от порядка явлений [l'ordre de realite], которые рассматривают: ТАМАС — инерция, темнота, несознание; РАДЖАС — движение, борьба, усилие, страсть, действие; САТТВА — свет, гармония, радость. Ни один из этих трех элементов не существует в чистом виде, мы всегда представляем собою смесь инерции, страсти и света. Мы можем быть саттвично-тамасичными — хорошими, но немного туповатыми, доброжелательными, но немного несознательными или саттвично-раджасичными, страстными в высоком смысле слова [passiones vers la haut], или тамасично-раджасичными, с низменными страстями [passiones vers le bas]. Чаще же всего мы являем собою превосходную смесь этих трех качеств. В самом темном тамасе также сияет свет, но, к сожалению, истинно и обратное. Иными словами, мы всегда находимся в состоянии неустойчивого равновесия; боец, аскет и животное весело владеют в разных пропорциях нашим существом. Поэтому различные индийские учения стремятся к тому, чтобы восстановить равновесие, помочь нам выйти из игры трех гун, которая бесконечно бросает нас от света к тьме, от энтузиазма к опустошению, от серой апатии к мимолетным удовольствиям и повторяющимся страданиям, и к тому, чтобы обрести это равновесие наверху — иными словами, вновь обрести божественное сознание (йога), которое является состоянием совершенного равновесия. Для достижения этой цели все эти учения пытаются вывести нас из состояния рассеянности и бесполезной траты энергии, в котором мы проводим день за днем всю нашу жизнь, и создать в нас концентрацию настолько мощную, чтобы она могла разрушить обычные ограничения и в положенное время вывести нас в другое состояние. Эта работа по концентрации может быть проделана на любом уровне нашего существа — физическом, ментальном или витальном. В зависимости от выбранного нами уровня мы обращаемся к какой-нибудь одной йоге — хатха-йоге, раджа-йоге, мантра-йоге или к другим бесчисленным йогам, которые мы выбираем сообразно нашим устремлениям. Мы не будем здесь обсуждать ценность этих методов или замечательные промежуточные результаты, к которым они могут привести; мы исследуем только их цель, их окончательное предназначение. Истина заключается в том, что это "равновесие наверху" не имеет, по-видимому, никакого отношения к жизни — прежде всего потому, что конечной их целью является состояние транса или йогического экстаза, самадхи — абсолютное равновесие, невыразимое блаженство, в котором полностью растворяется, поглощается восприятие этого мира. Из этого следует, как кажется, что Брахман, Дух, не имеет никакой связи с нашим обычным бодрствующим сознанием. Он — вне всего, что мы знаем, Он — не от мира сего. Не одни индийцы говорили об этом.

По сути дела все религии мира говорят об этом. Говорим ли мы о "спасении" на Западе или об "освобождении", или мукти, на Востоке, скажем ли мы "рай" или "окончание цикла перерождений", здесь нет существенной разницы, так как в конечном счете целью является уход из этого мира. Однако не всегда это было так. Где-то между последними временами Мистерий и появлением великих религий как на Западе, так и на Востоке, была допущена какая-то ошибка. Знание, которое не делало этого непреодолимого различия между Богом и миром, скрылось — все традиции, все легенды свидетельствуют об этом. Конфликт между Материей и Духом — это создание сегодняшнего дня; так называемые материалисты на самом деле — дети, законные или нет, идеалистов, последователей духовных учений; да, часто, часто расточительные сыновья рождаются у скупых отцов. Где-то между временами первых Упанишад, написанных три или четыре тысячи лет тому назад, наследниц Вед, которые видели Бога везде в этой "чудесной вселенной", и временами последних Упанишад Тайна была утеряна — она была утеряна не только в Индии, но в Месопотамии, Египте, Греции и Центральной Америке. Именно эту Тайну готовился вновь открыть Шри Ауробиндо — может быть, потому, что в его существе соединились утонченнейшие западные традиции и глубокая духовная жажда Востока. У Востока и Запада два взгляда на жизнь, которые являются противоположностями одной реальности. Между прагматической истиной, с одной стороны, на которую такое сильное и исключительное внимание обращает витальная мысль современной Европы, очарованная энергией жизни и пляской Бога в Природе, и вечной, неизменной Истиной — с другой, к которой, в свою очередь, очарованный покоем и равновесием индийский разум любит обращаться с той же страстью к уникальным открытиям, нет тех раздоров и противоречий, о которых ныне заявляют пристрастный ум, рассудок, разделяющий все на части, и всепоглощающее страстное желание добиться своего любой ценой [the absorbing passion of an exclusive will of realisation]. Единственная вечная и неизменная Истина есть Дух, а в отсутствие Духа у прагматической истины самосоздающейся вселенной не будет ни истока, ни основания; она будет лишена значения и внутреннего руководства, потеряется в своем окончании, как фейерверк, выпущенный в пространство лишь затем, чтобы развалиться и исчезнуть в воздухе. Но и прагматическая истина — это не мечта несуществующего, не иллюзия и не долгий приступ бесплодной лихорадки творческого воображения; это значило бы считать вечный Дух пьяницей или мечтателем — жертвой своей собственной гигантской галлюцинации. Истины вселенского существования бывают двух видов: первый — это истины духа, которые сами вечны и неизменны — великие истины, которые сами вызывают свое становление и постоянно реализуют в нем свои силы и значения, и второй — это игра сознания с этими истинами — диссонансы, музыкальные вариации, звучание возможностей, восходящие каденции, возвращения, повторы и постепенные переходы в более высокие сферы гармонии; и из всего этого Дух сотворил и всегда творит свою вселенную. Но он творит в ней себя, он сам есть создатель и энергия созданного, причина, метод и результат работы, механик и машина, музыка и музыкант, поэт и стих, суперразум, разум и жизнь, и материя, душа и Природа.

Но для Шри Ауробиндо недостаточно было примирить Дух и Материю на бумаге. Имеет ли Дух связь с этим миром или нет — здесь, в конце концов, нет большой разницы, если знание о Духе в жизни не сопровождается властью над жизнью:

Ведь истина и знанье лишь отблеск пустой,
Когда Знанье бессильно мир изменить.

(For truth and knowledge are an idle gleam
If Knowledge brings not power to change the world.)

Утерянная Тайна была не просто истиной теоретического порядка, это была реальная власть Духа над Материей. Именно эту практическую Тайну Шри Ауробиндо собирался заново отыскать — шаг за шагом, путем опыта, отважившись отправиться как за пределы западного мировосприятия, так и за пределы индусской религиозной традиции. Ибо воистину подлинная сущность является тогда, когда все забыто.