Есть целый ряд сил, поддерживающих существование социальных систем. Две из них — это язык и религия, но их недостаточно, как можно видеть на Ближнем Востоке, где арабы говорят на одном языке, имеют одну религию, принадлежат к одной и той же этнической группе, но разделяются на многочисленные враждующие государства. Напротив, в Китае наиболее многочисленная однородная группа людей составляла единое общество в течение четырех тысяч лет с помощью объединяющей идеологии (конфуцианской системы), проповедующей не индивидуализм, а интеграцию. Но христианская и мусульманская религии, подчеркивающие личную связь между человеком и Богом, слишком индивидуалистичны и потому сами по себе не способны поддерживать социальное единство. И в христианских, и в мусульманских обществах войны с людьми одного вероисповедания даже более обычны, чем войны с людьми другой религии.
Сильный внешний завоеватель может удерживать вместе противоположные друг другу группы. Внешняя угроза коммунизма объединила страны, вошедшие в американский блок. Некоторые из них были демократическими, другие — нет. Некоторые верили в рыночную экономику, другие не верили. Некоторые были богаты, другие бедны. Общее между ними было то, что они хотели остаться вне орбиты коммунизма. Но без объединяющей идеологии единство быстро исчезает, как только уходит внешняя угроза.
Чтобы социальная система существовала очень долго, ей нужна поддержка сильной интегрирующей идеологии. Римляне строили «великую» империю; египтяне стремились к вечной жизни. Все такие идеологии предполагают некую цель, большую, чем индивид или местная этническая группа, к которой принадлежит индивид. В течение короткого периода времени коммунизм был такой идеологией. Он продлился намного меньше, чем любая изпредшествовавших ему идеологий, может быть, потому, что ставил себе земную цель — повышение материального уровня жизни, — что легко поддавалось проверке и чего он не мог исполнить.
Когда исчезают и внешние угрозы, и объединяющие верования, следующий шаг в поисках единства — это направить гнев против какого‑нибудь вида презираемых сограждан. Это явление иллюстрирует Югославия. После конца коммунизма и без внешней угрозы со стороны бывшего СССР она могла позволить себе начать внутреннюю борьбу. Американская версия этнических чисток — калифорнийское «предложение 187», касающееся эмигрантов, легальных и нелегальных, которым отказывают в государственной помощи (29). Они и есть презираемая группа. «Контракт с Америкой» касается бедных — утверждая, что они бедны, потому что ленивы. Более половины сокращений бюджета, сделанных палатой депутатов и составивших 9,4 миллиарда долларов (точнее, 5,7 миллиарда долларов) относились к одной только жилищной программе для людей с низким доходом (30). Это — презираемая группа.
К сожалению, ни капитализм, ни демократия не являются объединяющими идеологиями. Обе они — «идеологии процесса», утверждающие, что если человек следует рекомендуемым процессам, то он будет богаче, чем если он им не следует. У них нет никакого «общего блага», общих целей, ради которых все коллективно трудятся. Обе сосредоточены на индивиде, а не на группе. Предполагается, что трудящиеся максимизируют свои собственные доходы — оставляя работу, если где‑нибудь можно получить больший заработок. Предполагается, что фирмы максимизируют свои доходы — увольняя рабочих каждый раз, когда это повышает прибыль. Предполагается, что избиратели голосуют в своих личных интересах. Никто не обязан беспокоиться о благополучии других.
Если кто‑нибудь говорит, что общество — это органическое целое, нечто большее, чем простая статистическая сумма желаний и достижений его отдельных членов, то и капиталисты, и демократы утверждают, что ничего подобного не существует. В обоих случаях индивидуальная свобода доминирует над общественными обязанностями. Все политические и экономические соглашения добровольны. Если индивид не хочет голосовать или не хочет что‑нибудь купить, это его право. Если граждане хотят быть жадными и голосуют за свои узкокорыстные интересы в ущерб другим, это их право. В самых строгих изложениях капиталистической этики преступление есть попросту еще один вид экономической деятельности, где приходится платить высокую цену в случае поимки (сидеть в тюрьме). Не существует социальной обязанности повиноваться закону. Нет ничеготакого, чего человек «не должен» делать. Долга и обязанностей не существует. Существуют только рыночные сделки.
В минувшем полувеке капиталистическая мировая экономика держалась вместе не вследствие идеологии капитализма, а из‑за страха перед коммунизмом и возникшего по этой причине могущества и лидерства Соединенных Штатов. Что происходит, когда доминирующая идеология рушится и сменяется этническим национализмом, отчетливо видно на примере бывшего СССР и стран Восточной Европы.
В старой капиталистической экономике без лидерства можно видеть подобное же, хотя и более медленное развитие событий. Повсюду разрастается этнический регионализм — в Шотландии, Уэльсе, Квебеке; в конфликте между Северной и Южной Италией; в движениях бретонцев и корсиканцев, каталонцев и басков. Каждая неудача приводит к дальнейшим неудачам. НАТО теперь менее уважаемое учреждение, из‑за своей неспособности справиться с Боснией. Теперь другие беспокойные этнические группы будут быстрее прибегать к оружию. Подобным образом неспособностьбыстро сдержать мексиканский финансовый кризис означает, что финансовые рынки будут в будущем более агрессивны в своих атаках на попытки МВФ или американцев сдержать будущую нестабильность. Доллар считается ослабевшим, потому что предполагают, что такие страны, как Германия, не голосовавшие за план помощи Мексике, принятый МВФ по предложению американцев, в случае атаки на доллар отомстят им за этот план, отказавшись тратить свои деньги на его поддержку (31). Неважно, действительно ли существуют такие намерения. В действительности важно другое: рыночные игроки больше не думают, что доллар автоматически получит поддержку других центральных банков, как это было в прошлом.
Сейчас нет угроз, нет идеологий и нет достаточно сильных лидеров, способных поддерживать единство мировой системы. В итоге это конец коммунизма, конец системы ГАТТ — Бреттон‑Вудс, мир экономического паритета, мир, где ни одна страна не позволит своим солдатам умирать, если нет угрозы ее национальному существованию, мир без объединяющих идеологий и с неограниченным индивидуализмом демократии и капитализма. Это мир без объединяющих связей и глобального политического руководства.
Легко оплакивать тот факт, что президент Клинтон — не бесстрашный Гарри Трумэн, посылающий людей драться за правое дело; что премьер‑министр Джон Мейджор отступаетперед моральными аспектами положения в Боснии, в отличие от премьер‑министра Маргарет Тэтчер, укреплявшей решимость президента Буша во время войны в Персидском заливе; что премьер‑министр Гельмут Коль не побуждает немцев играть в Восточной Европе ту роль, какую заморские китайцы играют в Китае; что президент Жак Ширак не обладает широтой взгляда президента Шарля де Голля и что японские премьер‑министры остаются невидимками на мировой сцене. Если видишь повсюду слабых лидеров, это больше говорит о переживаемых временах, чем о самих индивидах (32).
Недостаток лидерства у этих людей не зависит ни от их характера, ни от их умения руководить, хотя им может недоставать и того, и другого. Каковы бы ни были их личные недостатки, эти недостатки играют лишь второстепенную роль. В период кусочного равновесия просто нет лидеров, потому что ни у кого нет ясного представления о таящихся опасностях возможных изменений окружающей среды. Все стало текучим, без неподвижных точек опоры дляполитических рычагов.
Как показывают обзоры высказываний американских политических лидеров, даже среди руководящих кадров нет консенсуса по поводу целей американской внешней политики. Ни в одном вопросе нет прочного большинства, кроме нераспространения ядерного оружия — и даже в этом случае есть согласие лишь на 70% (33). Никто не может руководить общественным мнением, не зная, в какую игру играют и что требуется, чтобы ее выиграть, — а этого никто не знает.
Новые электронные информационные технологии тоже сделали руководство гораздо более трудным. Чтобы управлять, необходимо иметь в какой‑то степени чудо, тайну и авторитет; но чтобы быть избранным, достаточно войти по телевидению в гостиную избирателя, как средний приятный человек. Одна из неприятных реальностей электронных средств информации состоит в том, что они пожирают своих звезд так же быстро, как их создают. Никто не имеет долгого полупериода жизни в качестве звезды программы. В отношении лидеров это значит, что прощупывают их личную жизнь, чтобы доказать, что они не являются образцами добродетели — на что они претендуют для избрания. Немногие из великих людей американского прошлого выдержали бы такое моральное испытание (Джефферсон с его предполагаемой черной любовницей, Бенджамин Франклин с предполагаемой любовницей‑подростком). Немногие знали, что Франклин Рузвельт мог ходить лишь с большим трудом. Но всем известен малейший порок президента Клинтона.
Недостаток лидерства производит еще больший недостаток лидерства. Чем хаотичнее выглядит мир, тем меньше гражданам любой страны хочется, чтобы их лидеры тратили свое время, пытаясь привести в порядок то, что все больше напоминает безнадежную глобальную неразбериху. Но если кто‑то не будет руководить мировой системой торговли и оказывать давление на тех, кто злоупотребляет этой системой, то мировая система торговли постепенно атрофируется и в конце концов рухнет. В период кусочного равновесия, со все еще неясным становлением новой среды, потенциальные лидеры не знают, куда им идти, а их последователи просто не имеют причин за ними следовать.
Психиатр Рональд Хейфец, гарвардский исследователь лидерства, полагает, что «любая испуганная группа избирателей станет жертвой людей, предлагающих легкие ответы… Лидерство означает способность вместе с народом браться за важные проблемы». Но каковы важные проблемы в меняющемся мире? "Власти вознаграждаются за то, что у них есть ответы, но часто не вознаграждаются, если они говорят: «Я не знаю» (34). Но кто же знает в тех случаях, когда по‑настоящему никто не может знать? «Мы ищем авторитеты для поддержания равновесия социальной группы. Дело не в том, к чему мы приходим. Мы вовлечены в постоянный процесс адаптивного изменения» (35). Но кто входит в группу и какие нужны адаптации?
В период кусочного равновесия нужны способности выживания, некогда проявленные млекопитающими, но биологи до сих пор не могут в точности сказать, какие именно способности позволили млекопитающим выжить в новой среде, когда вымерли динозавры. Если специалисты не знают этого о прошлом, то как может отдельный человек знать это о будущем?
Если посмотреть на великих исторических деятелей, то мы видим, что они являлись только в такие времена, когда у них были потенциальные последователи, понимавшие, что надо что‑то сделать, и приблизительно знавшие, что именно надо сделать. Посмотрим на Уинстона Черчилля — вероятно, величайшего лидера, какого когда‑нибудь имели англичане. Черчилль стал лидером во Второй мировой войне. Перед этим он был лидером с теми же лидерскими способностями, но не было страны, готовой за ним следовать. Он всегда был в политической пустыне, часто без должности. После войны его лидерство было вскоре отвергнуто, поскольку он хотел идти в направлении, куда англичане не хотели за ним следовать (сохранить Британскую империю и сопротивляться государству социального благосостояния). Очень скоро он снова стал лидером без последователей и потерпел поражение, хотя все признавали, что он был великим лидером во время войны. Лидеры без последователей — это не лидеры. В теории лидеры могут создать себе последователей, но даже в нормальные времена это трудно, а в периоды кусочного равновесия — невозможно. Последователи почти всегда создают лидеров; но лидеры лишь очень редко создают последователей.
Современная технология также сделала лидерство более трудным. В прошлом, когда никто в точности не знал, состоится ли политическая демонстрация и куда она направится, невежество в некоторой степени порождало лидерство. Чтобы почувствовать, куда пойдет демонстрация, надо было ее организовать и вести ее, пока она не оформится.
В наши дни лидеры могут узнать, куда направится демонстрация, не будучи организаторами демонстрации. При современных методах статистического анализа можно, используя опросы общественного мнения и фокусные группы, выглядеть как лидер и без необходимости куда‑то вести. Исполнитель опроса (важнейший советчик политика) говорит политику, куда идет демонстрация, так что политику остается выскочить вперед этой демонстрации, чтобы выглядеть как лидер, — тогда как в самом деле он последователь.
Республиканский «Контракт с Америкой» был моден в фокусных группах, и ни один вопрос не был оставлен в этом контракте, если он не набрал благоприятный рейтинг в 60% или выше (36). Ньют Гингрич выскочил вперед демонстрации и выглядел как лидер. Но в действительности он был последователь. Поскольку теперь было легко выглядеть настоящим лидером, не будучи настоящим лидером, почему бы кто‑нибудь захотел быть настоящим лидером? Настоящее лидерство состоит в том, чтобы изменить направление демонстрации или организовать новую демонстрацию — а это рискованно, и лишь немногие захотят это сделать. В конце концов государственный деятель, которого не переизбрали, это не государственный деятель.
Но риторика мирового лидерства все еще остается. По словам Ньюта Гингрича, «только Америка может вести за собой мир. Америка остается единственной глобальной, универсальной цивилизацией в истории человечества… Без энергичной американской цивилизации на нашей планете будут множиться варварство, насилие и диктатуры» (37). Здесь действительность улетучилась без следа.
Наш единственный опыт многополярного мира без доминирующего лидера — это период между Первой и Второй мировой войной. Коммунистическая Россия; фашистская Германия, Япония и Италия и демократическо‑капиталистические Великобритания, Франция и Соединенные Штаты — все они столкнулись в мире без центра тяжести, и это привело к несчастливым результатам. Посмотрев на хаос между мировыми войнами, многие приписали бы его тому обстоятельству, что Британия перестала быть менеджером глобальной системы, а Соединенные Штаты еще не хотели взять на себя ответственность за глобальное лидерство. Когда система начала распадаться в начале 20‑х гг., никто не чувствовал себя ответственным за происходящее и ничего не было сделано, чтобы предотвратить бедствия конца 20‑х и 30‑х гг.