Инфраструктуру можно покупать и продавать на частных рынках. С помощью современных электронных сенсоров можно взимать плату почти со всех потребляемых вещей. Поместив штриховые коды на автомобилях и расставив по городу сенсоры, можно было бы посылать ежемесячные счета водителям в зависимости от того, куда они ездили, когда ездили и как много ездили. Но все еще есть причина для общественного участия. Во многих случаях для распространения и ускорения экономического развития инфраструктура (транспорт, коммуникации, электрификация) должна быть построена до формирования рынка — а это значит, задолго до того, как начнутся капиталистические прибыли. Капиталисты не будут ждать и не должны ждать появления этих прибылей. Капиталистическая инфраструктура может быть построена лишь после рынка, одновременно с рынком или чуть позже него. История говорит, что американские железные дороги к востоку от Миссисипи были построены на частные деньги, но там рынки уже существовали; чтобы построить их к западу от Миссисипи, где рынки еще предстояло создать, потребовались общественные деньги.
Во всех больших промышленных странах, кроме Соединенных Штатов и Канады, теперь существуют высокоскоростные пассажирские железные дороги, финансируемые государством. Многие линии, такие, как «стрела» между Токио и Осака, очень доходны. Но в Соединенных Штатах такие дороги никогда не строились и вряд ли будут когда‑нибудь строиться только на частные деньги. Промежуток времени до окупаемости слишком долог, экономические риски слишком велики, и без прав на общественную территорию нельзя приобрести необходимые участки земли. Если какой‑нибудь трезвомыслящий капиталист забыл эти реальности, то текущие финансовые проблемы туннеля через Ла‑Манш, финансируемого (по крайней мере с английской стороны) частными фирмами, могли бы ему о них напомнить.
Управление сельской электрификации федерального правительства (РЭА, Rural Electrification Administration) было необходимо, чтобы доставить электричество сельской Америке. Частные компании не сделали бы нужных инвестиций, так как было слишком мало потребителей. Однако сельская электрификация принесла с собой революцию в жизнь фермеров, сделавшую американское сельское хозяйство самым продуктивным в мире — менее чем 2% часов рабочего времени американцев могут теперь прокормить Америку и значительную часть остального мира. Это была долговременная окупаемость. Со временем потребление электричества постепенно росло. Теперь частные компании готовы принять на себя работу многих кооперативов РЭА.
В течение всей истории экономического развития Америки государственные инвестиции играли важную роль. Сюда входили — и это лишь немногие примеры — финансирование сделанного Эли Уитни изобретения запасных частей (ружейное исследование, финансируемое военным министерством и представленное президенту Джефферсону в 1801 г.); Национальная дорога в 1815г.; канал Эри в 1825 г.; трансконтинентальные железные дороги к западу от Миссисипи; бесплатная земля по Гомстед‑акту; гранты земли для колледжей; магистральные дороги, соединяющие штаты; использование государственной почты для субсидирования первых авиалиний; общественные аэропорты; атомная энергия; наконец, исследование космического пространства (16).
Самый яркий недавний пример — это Интернет, электронная большая дорога Америки, а теперь уже всего мира, предприятие, удваивающее свои масштабы каждый год (17). Первоначально (1969) Интернет финансировался министерством обороны, чтобы связать военные базы и военные исследовательские учреждения на случай атомного нападения. В течение более двадцати лет он финансировался министерством обороны. Большое расширение в 1986 г. было оплачено Национальным фондом науки (18). Лишь в наши дни люди начали задумываться о построении системы оплаты за пользование Интернетом, которая допускала бы его частное финансирование (19). Вначале Интернет нельзя было финансировать частным образом — это было против обычаев, развитие потребовало бы двадцати лет, и его нельзя было предвидеть, поскольку никто не мог предсказать широкое распространение дешевых персональных компьютеров. Социальные инвестиции в инфраструктуру создавали опору для частного развития — средства, позволявшие предоставлять и продавать старые и новые услуги.
Исторически была тесная взаимосвязь между ростом частной производительности и развитием общественных инфраструктур, но в экономических исследованиях вопрос о воздействии общественных инвестиций в инфраструктуры на производительность частного сектора довольно запутан (20). В некоторых странах обнаруживаются большие прибыли (Германия и Соединенные Штаты), в других очень малые (Соединенное Королевство) (21). Этого можно было ожидать, поскольку нет оснований думать, что всем странам одинаково нужны были инвестиции в инфраструктуру; однако такие исследования сосредоточивают также внимание на несущественной стороне дела. Дело не в том, окупаются ли в настоящее время прошлые инвестиции в инфраструктуру. Статистические исследования прошлого ничего не говорят о том, надо или не надо строить новые инфраструктуры. Интернет не выдержал бы этого критерия в течение двадцати лет. Чтобы решить, может ли какой‑нибудь предложенный проект быть столь же успешным, как Интернет, понадобились бы обоснованные суждения о целой последовательности взаимосвязанных проектов.
В последние двадцать пять лет общественные инвестиции в инфраструктуру в Соединенных Штатах сократились вдвое и упали до такого уровня, что величина общественного капитала убывает теперь по отношению к ВВП — с 55 до 40% ВВП за последнее десятилетие (22). В общественные инфраструктуры Соединенных Штатов теперь инвестируется меньше, чем в любой из стран «большой семерки» — треть того, что в Японии. Каких бы мнений ни придерживаться о роли общественных инфраструктур в частном экономическом росте, эти числа не предвещают какого‑либо позитивного сценария на будущее.
Впрочем, та инфраструктура, которая в самом деле будет важна в будущем, это не столько физическая инфраструктура, сколько инфраструктура знания. Интеллектуальные отрасли требуют инвестиций в научные исследования и разработки, способных окупиться лишь через долгое время. Биотехнология обещает изменить мир и, вероятно, изменить самую природу человека — изменить гены для предотвращения болезней и улучшить свойства растений и животных, если не самого человека (23). Может быть, через тысячу лет человечество только это и будет помнить о нашей эпохе. Но средства на научные исследования и разработки, которые создали биотехнологию, никогда не были бы предоставлены капитализмом. В случае биотехнологии понадобилось тридцать лет массивных государственных инвестиций (миллиарды долларов в год в нынешних долларах), прежде чем выяснилась хотя бы возможность появления рыночных продуктов — и тем более до того, как они появились.
Частные промышленные лаборатории сосредоточиваются на проектах, которые могут окупиться в шесть‑семь лет или меньше. Единственными частными лабораториями, когда‑либо занимавшимися не столь краткосрочными проектами, были такие, как «Белл Лаборетриз» и «ИБМ Лаборетриз», принадлежавшие квазимонополиям. В тот момент, когда Американская компания телефона и телеграфа (AT amp;T) (под нажимом правительства) и ИБМ (под нажимом рынка) присоединились к нормальному миру капиталистической конкуренции, они устранили долговременные исследования из бюджета своих лабораторий (24). Вначале семь региональных телефонных компаний устроили свою собственную исследовательскую лабораторию, «Белькор» (Bellcore), для конкуренции с «Белл Лаборетриз», но теперь «Белькор» ликвидируется, а устроившие его компании прекращают исследования, сосредоточиваясь на кратковременном экономическом развитии (25).
Изучение частных исследований показывает, что их социальная норма прибыли на 35‑60% выше, чем в обычных инвестициях физического капитала (26). Но недостаточно сказать, что инвестируется слишком мало: это вовсе не значит, что недостаток инвестиций со временем исчезнет или что рынок его устранит. Социальные прибыли могут быть высоки, но прибыли отдельных компаний, оплачивающих исследования, могут не быть столь высокими. Компании часто приходят к выводу, что их открытия могут быть полезны кому‑то другому, кто комбинирует их с чем‑то другим, чего у них нет. Лучший пример последнего времени — это исследовательский центр PARC фирмы «Ксерокс» в Калифорнии: ему обязаны своим существованием такие компании, как Apple и Adobe, которые, конечно, ничего не прибавляют к прибылям «Ксерокса» (27). Поскольку долговременные исследования и инвестиции в инфраструктуры не оправдываются инвестиционными расчетами капитализма, Америка запрятала их в министерство обороны и «оправдывала» их необходимостью борьбы с коммунизмом. Автострады, соединяющие штаты (National Defense Highway Act) оправдывались необходимостью быстро перемещать по стране подвижные ракеты, чтобы избежать их уничтожения Советами в 50‑е гг. Интернет должен был стать недосягаемой для бомб системой связи военного времени. Повышенная продукция американских докторов наук в конце 60‑х и в начале 70‑х гг. была связана с массивными субсидиями по закону об образовании в сфере национальной обороны, который был ответом на советский вызов в науке. (В числе этих докторов был и доктор экономики Фил Грэмм, впоследствии сенатор от Техаса и кандидат в президенты от республиканской партии.) Даже программу высадки человека на Луну в 60‑е гг. пришлось оправдывать как часть военного соревнования с русскими.
Многие из этих видов деятельности были связаны с национальной обороной лишь в том смысле, как об этом говорится в старой прусской колыбельной*:
Не было гвоздя — подкова пропала.
Не было подковы — лошадь захромала.
Лошадь захромала — командир убит.
Конница разбита — армия бежит.
Враг вступает в город, пленных не щадя,
Оттого, что в кузнице не было гвоздя (28).
На некотором уровне можно было оправдать все, что угодно, как необходимое для национальной обороны.
В целом почти половина всех американских ассигнований на НИР исходит от федерального правительства, а для исследований, которые не обещают окупиться в ближайшие пять лет, этот процент приближается к 100. Но под давлением усилившейся конкуренции в частной экономике эти расходы на НИР, ограниченные до конца «холодной войны» министерством обороны, с 1989 г. составляют все меньшую долю американского ВВП, и почти все их уменьшение относится к долгосрочному развитию знания (29). Исходя из фискальных законов и решений, принятых в 1995 г., федеральное финансирование невоенных научных исследований к 2002 г. упадет на одну треть (30).
С рациональной точки зрения, оборонные исследования — это последнее, что может быть сокращено в военном бюджете. Если верить, что враг может появиться в будущем (а это единственная мотивировка военных расходов США, поскольку в настоящем никакого врага нет), то рациональное планирование требовало бы поддержать и, может быть, даже ускорить расходы на НИР, причем если уж производить оружие, то новое, развитое этими исследованиями. Надо держаться на уровне технологий, которые может применить ближайший потенциальный враг, но не изготовлять оружие, не нужное в данное время. Если это делать, то оно попросту устареет, прежде чем понадобится, и страна зря израсходует деньги (31). Это правильное рассуждение, но реальности избирательной политики требуют как раз обратного. Они требуют сооружения ненужных вещей (за это голосуют люди, работающие на военных заводах) и сокращения расходов на НИР (в которых заинтересовано не так уж много избирателей); именно это происходит с военным бюджетом США (32).
Другим большим оправданием общественных расходов на НИР было здравоохранение. Даже самый закоренелый капиталист, если только он не очень богат, в случае болезни не хочет, чтобы объем и качество доставляемого ему лечения определялись его доходом: в этом смысле он становится настоящим коммунистом. Здоровье, в особенности здоровье тех избранных народом политиков, которые были первой группой американцев, получивших государственную бесплатную медицинскую помощь в военных госпиталях, было слишком важно, чтобы предоставить его рынку. Эта всеобщая заинтересованность в исцелении от болезней, угрожающих убить каждого из нас, привела к щедрому финансированию Национальных институтов здоровья, что, в свою очередь, породило воображение и деньги для создания биотехнологической промышленности. Хотя частные фирмы могли сделать подобные же инвестиции в биотехнологию, они этого не сделали. В тех странах, где правительства были не столь дальновидны, то есть почти везде, кроме Соединенных Штатов, частные корпорации этим занялись, и теперь они играют главную роль в биотехнологии.
Капиталистическая рациональность всегда подсказывает бесплатный проезд на системе, когда это только возможно — на уровне индивида, фирмы или всей нации. Пусть кто‑то другой уплатит расходы на коллективные инвестиции, повышающие индивидуальные доходы, прибыли фирм или национальную производительность. Например, как видно из исследований, от четверти до трети выгод от американских расходов на НИР достается другим членам ОЭСР (33). Если так, то зачем инвестировать в НИР? В международном плане каждая страна должна предоставить какой‑нибудь другой стране платить за фундаментальные исследования (поскольку фундаментальная наука очень быстро движется вокруг света, так что все получают ее задолго до того, как она может воплотиться в настоящие производственные процессы или продукты). Поэтому надо сосредоточить свои деньги на краткосрочном развитии, потенциально позволяющем получить конкурентные технические преимущества, что может повысить национальный доход.
Лучшим примером бесплатного проезда на системе НИР является Япония. В период после Второй мировой войны она сосредоточила свои расходы на краткосрочных исследованиях в прикладных областях, предоставив американцам выполнять фундаментальные исследования. Она на этом выиграла. Такое же «рациональное» перемещение расходов на НИР с долгосрочных на краткосрочные происходит теперь внутри Соединенных Штатов. Но если каждая страна попытается рациональным образом ездить бесплатно, то вообще не будет расходов на фундаментальные исследования, и в длительной перспективе технический прогресс прекратится.
Пока речь шла не об экономической конкуренции, а о военной безопасности, ни один американец не подумал бы перевести военную систему НИР в режим бесплатного проезда из страха, что Советы будут по‑прежнему расходовать средства на фундаментальные военные исследования и в конце концов застанут Америку врасплох каким‑нибудь новым оружием, подобным атомной бомбе. С военной точки зрения, бесплатный проезд потенциально весьма опасен. Вследствие этого Соединенные Штаты продолжали продвигать фундаментальные исследования, хотя и знали, что другие бесплатно ездят на их системе. Но в случае экономического бесплатного проезда действуют совсем другие мотивы. Свободный проезд именно тем и соблазнителен, что он действует.
Поэтому в эпоху искусственной интеллектуальной промышленности правительство будет играть главную роль в поставке трех вещей, от которых зависит успех или неудача капитализма в двадцать первом веке: человеческой квалификации, технологии и инфраструктуры. Все они необходимы, но расходы на них снижаются. Капитализм не получит того, что нужно для его долговременного успеха.
В эпоху искусственных интеллектуальных отраслей промышленности задачи правительства ясны. Оно должно представлять в настоящем интересы будущего. Оно должно делать необходимые инвестиции, которые капитализм не способен делать для себя. Но оно этого не делает. Вместо этого правительство делает прямо обратное. Оно одалживает деньги, которые можно было бы использовать для инвестиций в лучшее будущее, чтобы повысить потребление нынешних граждан.