Некоторые исследователи сценарной литературы различают в сценарии две вроде бы самостоятельные части: описательную (ремарку) и речевую.
В ремарке обычно описываются место действия, пейзаж, улица, дом, портреты персонажей, их передвижения в кадре и т. п. В речевой — текст от автора (дикторский текст) и прямая речь героев передачи или фильма.
Собственно говоря, таким образом можно «разделить» любое литературное произведение. Пейзаж — портрет героя — авторские размышления — разговор... Все это есть у Лермонтова, Гоголя, Тургенева — любого писателя! Но дело в том, что эти «части» неразделимы! И пейзаж, и какой-нибудь интерьер, и каждая деталь — все-все работает на образ героя, на идею произведения, на авторское представление о мире.
Вот еще одно соображение, почему видеоряд, коротко обозначенный в левой стороне листа, в сущности, не дает и не может дать достаточно полного представления о будущей передаче или фильме. Эта задача под силу лишь добротному, яркому и точному литературному сценарию.
Когда говоришь кому-либо из сторонников сценария, записанного в два столбца, что это устаревшая, примитивная форма записи, обычно задают два вопроса:
• Как же записывать то, что они привыкли писать слева: пейзаж или интерьер квартиры, или передвижения персонажей, или действия оператора?
• Как записывать то, что зритель должен услышать: закадровый текст или речи героев передачи или телефильма?
Тут есть, конечно, проблема — творческая. Но вполне разрешимая.
Поясню на примерах.
Приведу (в сокращении) отрывок из сценария к известному фильму «Власть соловецкая». Кстати, сценарий назывался по-другому: «Спаси меня хоть Соловецким монастырем» (Из прошлого в будущее: проверка на дорогах. М: ВНИИК, 1990. С. 198-199).
«Не начать ли нам картину с потрясающего цветного слайда? Зимние сумерки, бескрайнее заснеженное пространство между берегом и оледенелым морем; в левом нижнем углу кадра — сторожевая собака. И тихо. Тихо, как в склепе.
За этим кадром, кадром-эпиграфом, может идти горьковский эпизод.
...На экране — кинозал конца 20-х годов. Механик заряжает ленту в проектор; гаснет свет в зале; узкий луч прорезает темноту зала. Сейчас Алексей Максимович будет вместе с нами смотреть ленту "Соловки". В ее титрах — и мы их увидим — сказано, что этот документальный фильм снят в 1927-1928 годах по заказу ОГПУ в Соловецком лагере особого назначения. Горький смотрел фильм и... не одобрял. ...Пусть темнота просмотрового зала вмиг сменится современной зимней панорамой Соловецких островов, мощно снятой с вертолета: перед взором объектива медленно поворачиваются льды Белого моря, заснеженные горбы сопок, многоугольник Соловецкого кремля, увенчанный устремленными в небо куполами соборов, навершиями сторожевых башен.
...Широта и динамика вертолетного пролета сменится скромной статикой портретов — живописных, фотографических. Мы покажем несколько десятков лиц — все это будут невольные соловчане; несколько десятков — из тысяч, многих не считанных и позабытых тысяч. Перед нами пройдут древние бунтовщики и раскольники, воеводы и вольнодумцы, опальные вельможи и случайные сквернословы, революционеры и неудачливые служаки, мужики и профессора, генералы и писатели... Всех их поравняла, пригнула горестная соловецкая судьба. Многих узнаем мы в лицо».
Как видите, «левый ряд» вполне может быть изложен в виде нормального литературного текста. Ведь, казалось бы, чего проще — эпизоды, связанные с архивными материалами (эпизод в кинозале, портреты соловецких узников), обозначить в левом ряду лишь номером единицы хранения в таком-то архиве, да кратко назвать «хроникак» или «фото». Однако авторы, понимая, что только изложив хорошим литературным языком свое видение будущего фильма, они смогут как следует разобраться в материале и понять, каким должен быть их еще не смонтированный фильм, задумали и осуществили сценарий как литературное произведение.
В этом сценарии довольно много кинематографических (они же телевизионные) терминов: «объектив», «панорама», «статика» и т. п. Пользоваться такой терминологией или нет — дело автора. Многие сценаристы без ущерба для дела обходятся без специфических терминов. Возможно, в случае со сценарием «Власти соловецкой» это произошло потому, что одним из авторов была режиссер фильма М. Голдовская.
Позволю себе привести отрывок из сценария видового фильма (Сценарий Г.М. Фрумкина «Синие крылья Тенгиза» («Озеро птиц»). Архив ТО «Экран» ЦТ)
о Кургальджинском заповеднике в Казахстане:
«Бывает, что расстаются с этими местами без особого сожаления, потому что горожанину, скажем, могут основательно надоесть и степь — до горизонта ни кола, ни кустика, лишь пашня да ковыль, и озера, к которым и подойти-то трудно: так заросли они камышом...
Но вдруг — еще на предутреннем шоссе, когда красноватые блики растекутся по влажному асфальту, и прямо на асфальт выкатится ослепительное солнце,
когда остановится — на минутку, для последнего "до свидания" — машина и над головой прошелестят розовые крылья улетающих в глубь степи птиц (то ли от солнца они розовые, то ли сами по себе — огромное живое облако),
когда с другой стороны, там, в степи, за трактором, пашущим паровое поле, увидишь другое облачко — чаек, высматривающих себе корм под лемехами плугов, вот тогда защемит что-то внутри, у сердца... Первый приступ ностальгии: а не зря ли уезжаешь, не лучше ли остаться здесь — хотя бы еще на неделю!..»
В этом отрывке нет ни одного специального термина, но и режиссеру, и оператору было совершенно ясно, что хотел бы увидеть на экране сценарист: степь с ее пашней, травами, озерами на рассвете, восход солнца над шоссе в степи, розовых птиц, летящих над степью, чаек, клубящихся над плугами...
Еще один отрывок — из сценария А. Бизяка и О. Родионова «Ни к селу, ни к городу» (Киносценарии. Альманах. М., 1988. № 4. С. 75. 9 Киносценарии. Альманах. М., 1989. № 3. С. 4) — о жителях забытых, погибающих поселков торфоразработчиков во владимирских лесах:
«...из вязкого тяжелого тумана, слоящегося по земле, вдруг выныривает невесть откуда взявшаяся змейка узкоколейки. Она появляется внезапно, как мираж, и так же внезапно исчезает. То ли в тумане, то ли в высокой траве, то ли вообще в реальности этой жизни. Но нет, вон за тем березнячком она материализуется вновь, но, просуществовав всего несколько метров, снова пропадает.
Что за узкоколейка? Зачем она? Откуда и куда ведет? Иллюзия? Примета забытой жизни? Да нет...
Послышался сиплый надсадный гудок, и вот из тумана выполз махонький тепловозик. К нему прицеплен такой же пассажирский вагончик — допотопный, потрёпанный временем. Медленно, будто на ощупь, гремя сцепкой и переваливаясь с боку на бок, этот поездок упрямо пробивается вперед, сквозь туман, сквозь лес, через болотца и овражины».
В этом сценарии нет специфических терминов, да они и не нужны. Но зато очень точно описаны и пейзаж, и то, что происходит на фоне этого пейзажа (движется поезд), — и режиссер может заранее определить для себя, когда, в какое время суток ему нужно снимать и этот пейзаж, и этот поезд.
В заключение приведем еще один отрывок из сценария, посвященного Василию Шукшину. Авторы сценария Юрий Швырев и Марк Волоцкий9. Называется он «Думу свою донести людям». Сценарий построен таким образом: в нем есть эпизоды, которые предстояло снять на родине писателя в деревне Сростки Алтайского края, и фрагменты фильмов, поставленных Шукшиным. «...Наши Сросточки прославились — Известные давно: Наш земляк Василий Шукшин Здесь снимал свое кино!»
— эту частушку может спеть 68-летняя Фекла Ильинична Колмакова...
И вот еще ее:
Наши С росточки веселы,
Хорошо в совхозе жить:
На Катунь ходить купаться,
На Бекете зайцев бить!
... И еще одна певунья рассказывает — Прасковья Егоровна Юркина, 70-ти лет, участница фильма "Печки-лавочки":
— Иду я утром за хлебом. Вдруг машина возле меня
тормознула. Выходит Шукшин и говорит: "Прасковья,
завтра приходи в клуб и подруг собери. Петь будете".
Я говорю: "С чего это? Да и некогда мне..." "Я тебе при
казываю, Прасковья, явиться завтра к десяти утра!" —
строго объявил он и уехал. Ну, раз приказал, куда же
деться? Пришли мы... Я там, в кино-то, в белой кофте.
...Моя милочка поет — У ней никто не разберет: Шолды-шолды, решаколды, Решакол-шаколды вьет!
—эту частушку может спеть Александр Григорь
евич Куксин, близкий друг Шукшина по юности (к тому
же он в прошлом сросткинский киномеханик и поэтому
может продемонстрировать нам на экране любой ки
нофрагмент).
—Соберемся иной раз под вечер с парнями, ну и
пошли бузовать! Запевал обычно Олег Бычков, я и Сере-
га Бедарев свистели, аж в ушах больно. Васю ставили в
центр — с гармошкой. Вот наши низовские ребята...
На экране — Сростки, издревле делящиеся на районы... Низовка, Мордва, Баклань...»
Мы привели этот отрывок с единственной и простой целью показать, что в литературном сценарии вполне можно предвидеть и записать прямую речь персонажей, песни, которые они могут исполнить, и т. д. Просто для этого надо очень хорошо знать своих героев, знать, что они думают, на что они способны и как они могут ответить на тот или иной вопрос или просьбу ведущих.
В этой главе мы не касаемся вопроса о закадровом тексте — закадровому тексту и его месту в сценарии посвящена отдельная глава.
Итак, сценарий передачи или фильма — литературное произведение. Но произведение, имеющее две основные особенности. Во-первых, оно адресовано очень узкому кругу читателей (хотя хорошие сценарии печатаются в журналах, издаются отдельными книгами): руководству студии, которое решает вопрос, принять ли сценарий, режиссеру, оператору. Соответственно, сценарист должен учитывать, насколько это возможно, интересы студии и индивидуальные пристрастия режиссера и оператора. Во-вторых, автор сценария должен думать не только о литературных достоинствах своего произведения, но и том, что оно предназначено для экрана, то есть читатели сценария и, прежде всего, режиссер, должны иметь ясное представление, что и кого снимать, что является основным, главным в том или ином эпизоде и т. п.
Как литературное произведение, предназначенное — в первую очередь — для экранного воплощения, сценарий не должен содержать многословных авторских отступлений на лирические, исторические, философские и прочие темы, что вполне допустимо при работе над романом или повестью... Такие отступления почти не переводятся на язык экрана. По той же причине сценарист не может позволить себе пространных характеристик персонажей — читатель и зритель должны получить представление о характере того или иного героя по его поступкам, по его поведению в различных ситуациях. Чаще всего в сценарии не нужны описания внутреннего мира, сокровенных переживаний героя, они тоже вытекают из действий, которые герой совершает.
Кстати, совет не описывать душевных состояний героя — о них должно быть ясно из его поступков — дал великий Антон Павлович Чехов в письме своему брату, начинающему писателю Александру Чехову. Так что и для прозы, не имеющей никакого отношения к экранному зрелищу, совет А.П. Чехова не вреден, а уж сценарист, как мне кажется, просто обязан ему следовать. Исключение возможно лишь в тех редких случаях, когда автор сценария опасается, что без дополнительных объяснений его могут понять неправильно.
Есть еще одна опасность, подстерегающая неопытного сценариста: в какой-то момент ему может показаться, что словами, красивыми фразами можно заменить точное описание того, что потом должно появиться на экране. Иногда автор просто не отдает себе отчета в том, какую задачу ему предстоит решить. Пишется легко, получается складно, — что еще нужно?! Но обычно, если вам предстоит работа с опытным режиссером, «этот номер не пройдет». Те строки сценария, где за словами прячется пустота, недостаточное знание предмета, придется переписывать.
Итак, в литературном сценарии есть и литературные, и экранные черты.
Литературные — это тема, идея, сюжет и фабула, язык, стиль, образная система и т. д.
Экранные — это описание того, что предстоит снимать и показывать зрителю.
В хорошем сценарии их невозможно отделить друг от друга. Но как только вы начинаете читать сценарий, становятся заметными его литературные достоинства и недостатки, и как только приступаете к съемкам — экранные...