О предыдущем некрасивом письме забудь. Кевин согласился прийти на мой день рождения. С нетерпением жду знакомства, хоть и не знаю, за что его так восхваляют. Видно, это один из тех людей, которые знамениты своей известностью. В «Хелло!» он мелькает чуть ли не на каждой странице. Просто профессиональный тусовщик какой‑то. Остальное узнаем, когда познакомимся. Надеюсь, ты придешь пораньше и мы успеем перемыть ему косточки.
Кстати, о днях рождения: сегодня утром в школе у меня выдалась минута неловкости. По дороге мы часто встречаемся с Кейт, мамой лучшей подруги Матильды, Молли. Сегодня речь почему‑то зашла о днях рождения и возрасте.
– А сколько тебе лет, мамуля? – спросила Матильда, которая жадно слушала нас.
Мне до сих пор неприятно вспоминать, как моя мама скрывала от меня свой возраст. Прятала паспорт, никогда не показывала его мне, а в ответ на все расспросы твердила, что ей тридцать два. Много лет подряд она отмечала тридцать второй день рождения и, насколько мне известно, празднует его до сих пор. Я уже давно поняла, что допытываться бесполезно.
И я откровенно и чистосердечно ответила:
– Многим людям, особенно женщинам, не нравится, когда их спрашивают, сколько им лет.
Матильда посмотрела на меня так, словно я демонстрировала первые симптомы болезни Альцгеймера. А я продолжала:
– Но я не из таких. Стареть я не боюсь. Сейчас мне тридцать семь лет, а через неделю будет тридцать восемь.
Матильда ничего не сказала, но задумчиво уставилась на меня. А на площадке у школы, как назло, собрались одни юные свежие мамаши, папы‑атлеты и няни‑подростки – хлопочущие, спорящие и целующие своих подопечных. Меня так и подмывало прикрыть лицо Матильдиной папкой для чтения – на манер актрисы, пойманной назойливыми папарацци в аэропорту, без макияжа. Теперь вся школа узнает, сколько у меня морщинок и седых волосков.
Едва мы вошли в класс, Молли завопила:
– Через неделю у мамы Матильды день рождения. Знаете, сколько ей будет лет?
Матильда торопливо вышла на середину класса и во весь голос объявила:
– Тридцать два!
Я вытаращила глаза, не зная, то ли расцеловать ее за деликатность, то ли упрекнуть во лжи. Но Матильда сама подбежала ко мне, проводила до двери и, целуя, шепнула:
– Тридцать восемь – это слишком много, мамочка.