И последнее сравнение. Замкнутый мир римского дома/виллы с его внутренними садами, реальными и виртуальными (в росписях на стенах) был моделью идеального божественного мира. Особенностью этого античного рая была его несомненная материальность – люди античности представляли себе священную зону бытия богов как реальность. Интерьер раннехристианской базилики тоже подобно камертону настраивается на инобытие божественного мира, но мир идеальных сущностей христианства лежит по ту сторону бытия и соответственно этому принципиально нематериален. Приобщаясь к вневременному покою сопричастности божеству, интерьер христианского храма должен был терять материальную чувственность.
Поэтому внутри храма само пространство базилики утрачивает материальность. Оно формируется абстрактными прямыми и безумно чётким механизмом их перспективного сокращения. Следуя бесконечно правильным горизонталям интерьера храма, взгляд мгновенно, ни на чём не останавливаясь, оказывается в средоточии святости, в том месте, где нет земных ориентиров, в абсолюте полукруга апсиды, символизирующей небо. Бесконечный ряд колонн одновременно является и плоскостью и пустотой в зависимости от точки зрения. Он сливается в перспективе в мираж стены, играющей холодными бликами полировки. Дематериализации подвергаются и реальные стены – широкие проёмы часто поставленных окон, стеклянный блеск мозаик, всё это заставляет забыть о реальном весе стены.
Свою роль в дематериализации пространства играет и мозаика, которая заменила материальную осязательность языческой скульптуры и фрески подчёркнутой искусственностью фактуры драгоценных кристаллов. Как бы в одночасье радостный мир первозданной одушевлённой материи язычества окаменел. Для христианина подлинной ценностью обладал только мир потусторонний, в связи с чем старый образ «реального» рая, некогда отвергаемый, превратился в видение рая «рая византийского, залитого золотом и усеянного крупными драгоценными камнями» (П.П. Муратов).