У евреев слово «Мессия», у греков «Христос» были именами, представлявшими Его звание, как помазанника, пророка, первосвященника, царя; но имя «Иисус» было имя личное, которое Он носил, как сложивший с Себя добровольно божественную славу для того, чтобы между грешными явиться безгрешным человеком.
Ф. Фаррар1. С. 14.
Его называли взятым из предания словом «Мессия», т. е. «помазанный». Переведенной для грекоязьчной среды буквально — «Христос», оно тем не менее не стало общепонятным, и вскоре его стали воспринимать как имя собственное.
Ч. Додд. С. 84.
На первых порах личность Христа, о Котором давал столь возвышенное свидетельство такой всеми уважаемый пророк, как Иоанн Креститель, не могла не возбуждать некоторого интереса даже в среде ученых-книжников из фарисеев, и потому они с любопытством присматривались к Нему, и один из них даже являлся к Нему ночью, чтобы беспрепятственно, под прикрытием ночной тьмы, побеседовать с Ним о проповедуемом Им царстве. Но скоро как личность галилейского Учителя, так и проповедуемое Им учение возбудили в раввинах чувство высокомерного пренебрежения. Ведь Он Сам происходил из презренного Назарета, нигде не учился в раввинских школах, не принадлежал ни к последователям Гиллеля, ни к последователям Шаммаи — этих столпов раввинской учености в двух ее различных направлениях, и вообще не был раввином, а следовательно — по раввинской логике — не мог быть и Христом. Не будучи Сам ученым раввином, Он и последователей Себе набрал не из ученейших мудрецов, пред мудростию которых благоговели даже ангелы, а каких-то невежественных рыбаков с озера Галилейского — из среды презренного «амгаарец», как в Иудее называли простолюдинов, люда проклятого и погибшего по своему неведению закона. Но еще ужаснее на их взгляд было то, что в среду Своих учеников Он принял и одного мытаря, этого грешника из грешников, как изменника теократии и добровольного слуги ненавистных римлян. Все это должно было привести ученых книжников к убеждению, что галилейский пророк отнюдь не Мессия, и не может быть таковым, ибо Он совсем не соответствует раввинской идее Мессии.
А. Лопухин. С. 914.
Когда светит истина, то нет нужды знать, принята ли она другими; существо свободное и просвещенное повинуется ей, невзирая ни на что. Но иерусалимляне не знают этого внутреннего и независимого стремления к истине. Повинуясь своим наставникам, они находятся под игом их предрассудков и по ним судят об Иисусе и Его учении. «Нет, — говорят они, — не может быть, чтобы это был Христос, ибо мы знаем Его, откуда Он; Христос же, когда придет, никто не будет знать, откуда Он» Все эти мелкие подробности, переданные евангелистом Иоанном, свидетельствуют о правдивости его повествования. По общераспространенному в то время мнению, происхождение Мессии должно было оставаться совершенно неведомым. У раввинов была поговорка: три вещи приходят внезапно — Мессия, предтеча и скорпион. Раввины учили, что Иисус родится в Вифлееме, потом незаметно исчезнет и внезапно откроется, но никто не будет знать, откуда и как...
А. Дидон. С. 248.
Потому-то таким странным и даже кощунственным казалось этим высокомерным ханжам, когда Христос в Своем бесконечном милосердии спускался в эти низкие слои общественной жизни и имел общение с мытарями и грешниками, не отталкивал от Себя даже кающихся блудниц, и вообще призывал к Себе всех нуждающихся и обремененных — по принципу: не здоровые имеют нужду во враче, а больные...
А. Лопухин. С. 914.
...Как мы могли признать Богом того, кто вообще, как это ясно было, не исполнил ничего из того, что обещал, а когда мы его обличили, осудили и приговорили к казни, скрывался в бегах и был взят позорнейшим образом, преданный теми, кого он называл своими учениками?
Цельс-Иудей (в передаче Оригена), II. 9.
Мессия, вместо славы и побед, проповедующий нищету и самоотвержение, не имеющий где приклонить главу, нередко предрекающий Себе позорную смерть на кресте, и в то же время утверждавший, что был на земле уже до рождения Авраама, возносящий Себя превыше всех праотцев и даже равняющий Себя с самим Богом, Мессия не щадящий страстей и пороков в фарисеях и первосвященниках, ни во что не ставящий их мнимую праведность, и в то же время общающийся с мытарями и грешниками, обещающий ввести в Царство Небесное язычников, с изгнанием из него многих иудеев во тьму кромешную, Мессия, повелевающий платить беспрекословно дань кесарю, думающий без оружия и земной силы одною проповедью основать какое-то духовное, невидимое царство помимо всякого участия синедриона, идущий вопреки любимейшим ожиданиям народа, вопреки всем понятиям книжников, против господства самого синедриона, — такой Мессия, преданному мирским мечтаниям и честолюбию, своекорыстному и гордому Каиафе и клевретам его в синедрионе, по необходимости, казался лицом странным и неприемлемым, противным и опасным.
Архиепп. Иннокентий. С. 11–12.
…Невозможно поверить в его мессианство, потому что пророк говорит о мессии, что он будeт обладать от моря до моря и от реки до концов земли. У Иешу же не было вообще никакой власти, ибо при жизни он сам был гоним врагами и скрывался от них... А в Агаде говорится: «Скажут мессии-властителю: «Такое-то государство взбунтовалось против тебя», а он скажет: «да погубит его нашествие саранчи». Скажут ему: «Такая-то область не подчиняется тебе». А он скажет: «Нашествие диких зверей истребит ее».
Диспут Нахманида. С. 32–33.
Действительно, одна мысль преобладает и сосредоточивает в себе все другие, когда началась для евреев предсмертная агония: Царствие Божие — близко, скоро должен явиться Мессия, Царь будущего. Эта надежда, которая в продолжение целых столетий казалась достоянием пророков и наполняла сердце народа только в самые критические моменты его существования, подобно радуге во время грозы, отныне сделалась наследием всех. Никогда — ни во время рабства египетского, ни во время вавилонского плена, ни даже при жестоком Антиохе — она не была столь настойчивою и жгучею. К какой бы кто партии ни принадлежал, — исключая саддукеев, — фарисейской или иродианской, какой бы кто школы ни придерживался, Гиллеля или Шаммаи, в каком бы кто общественном положении ни состоял, священники и старейшины, ученые и книжники, эбиониты и мытари — все были взволнованы и возбуждены.
А. Дидон. С. 165.
Все это заменено двенадцатью учениками, столь же убогими, как и Учитель, ослицею и осленком, взятыми на время у других!..
Архиеп. Иннокентий. С. 83.
Бог мщения и войны превратился в Бога любви и мира! <…>Еврейский синедрион был дальновиднее Пилата и тысяч христианских теологов. Не с полной сознательностью — нет, наверное, нет, — а с безошибочным инстинктом, присущим чистой расе, синедрион схватил Того,Кто подорвал всю историческую основу еврейской жизни, уча людей: «Не пекись о завтрашнем дне», Того, Кто в каждом Своем слове, в каждом поступкеявлялся противоположностью еврейства, и не выпустил Его из рук.
Г. Чамберлен. С. 63.