Модернизационный тип политической власти

Модернизационный тип политической власти.

Модернизационные политические системы предполагают совершенно другой стиль в политике, нежели прежние, относящиеся к либеральной представительской классике. Классика предполагает ограниченность и умеренность политического действия: ограниченность, потому что большинство своих потребностей представители самодеятельного гражданского общества удовлетворяют самостоятельно (посредством товарного обмена между собой) и лишь в сравнительно редких случаях обращаются к политике; умеренность, потому что политик, не претендующий на роль «авангарда», обязан скрупулезно выполнять волю избирателей.

Постклассические политические системы модернизационного типа отвергают основные постулаты классики: о суверенном индивиде (избирателе) и самоорганизующемся гражданском обществе. Модернизационная система рождается вместе с новым слоем людей, который Дж. Бернхейм назвал в свое время «классом-организатором», а переворот, учиненный ими в мире менеджерской революцией. При этом речь отнюдь не идет о менеджерах, начавших профессионально управлять предприятиями вместо традиционных буржуа.

Появились менеджеры, дерзающие управлять обществом и даже самой историей. Модернизационные теории претендуют, ни меньше ни больше, на то, чтобы объяснить всю человеческую историю и указать ее финал – заветную точку достижительной морали, объявившей, что она – единственно возможная мораль. Ясно, что такая дерзновенность выходит за обычные рамки и может быть объяснена одним: человек не просто отринул Бога, присвоил себе традиционно приписываемые ему возможности.

Только этой богочеловеческой моралью можно объяснить амбиции модернизационной политической философии и того типа политики, какую она вызвала к жизни. Суть этой политики – миропотрясательный титанизм, достойный Сверхчеловека. И здесь требуется еще одно уточнение общих предпосылок модернизационной теории. Чтобы так строго и амбициозно судить общество, требуется каким-то образом поставить себя выше него. Модернизационная критика социального порядка – это в значительной мере отстраненный взгляд извне.

Парадокс модернизатора в том, что он изначально вненационален: он судит о национальной истории и традиции с каких-то «внешних» позиций. Так перед нами выступает парадоксальный образ модернизатора как авторитароной личности в политике, вовсе не склонной получать наказы избирателей и исполнять их. Общество, подлежащее модернизации, не может рассматриваться ни как самодеятельное, ни как суверенное.

Оно – объект модернизаторской воли, и чем пассивнее ведет себя этот объект, тем более совершенной пластики надеется достичь модернизатор, лепящий из него новый образ. Важно понять, что авторитарность модернизационной системы обусловлена вовсе не содержанием самого модернизационного проекта. Не следует думать, что, поменяв социалистический Модернизационный проект на либеральный, мы попадем из тоталитарного пространства в демократическое. Демократия, как и другие продукты человеческого творчества, определяется не столько абстрактными целями, сколько конкретными методами.

Если модернизатор преисполнен недоверия к «косному» большинству и опасается, что воля этого большинства, скорее всего, станет антидемократической волей, он попытается всеми силами ограничить эту волю. Таким образом, вместо самодеятельного общества, произрастающего из инициатив снизу, модернизатор реально будет строить «программируемое общество», направляемое сверху. В этом и состоит объяснение парадоксальной теории перехода к «демократии через авторитаризм», так активно пропагандируемой идеологами нынешнего режима в России. В модернизационной системе мы встречаемся с более впечатляющим неравенством, чем традиционные виды сословного или классового неравенства.

Речь идет о большем, чем простая эксплуатация: речь идет о посягательстве на все проявления жизни, осуждаемой с позиции строгого проекта. Современные общества «постклассического» типа отличаются, пожалуй, не столько степенью охвата гражданской жизни системой манипулирования, сколько формами этого манипулирования. Эти формы могут быть грубыми, в духе жестких социально-политических технологий, или мягкими, в духе более тонких социокультурных технологий, но само их присутствие в жизни современных государств не подлежит сомнению.

Прежние модернизаторы чувствовали себя миссионерами, прививающими новую веру отсталому, но не безнадежному и все же родному народу. Современные чувствуют себя скорее помещенными в чуждую «туземную» среду, которую нужно либо быстро и радикально преобразовать по примеру «благополучных стран», либо столь же быстро оставить в случае неудачи модернизационного проекта.

Таким образом, мы имеем дело с новым, светско-прагматическим и, может быть, даже в глубине своей гедонистическим сознанием, которое постоянно колеблется между двумя крайностями: решительного – любыми методами – навязывания земного проекта «отсталой почве» или решительного дистанцирования от этой почвы, если она все же окажется «невоспитуемой». История новейшего политического модернизма развертывается в пределах этих двух крайностей. То, как эти Модернизационные установки реализуются в политической системе, нам и предстоит теперь рассмотреть.

Мы вовсе не случайно начали наш разговор с истории политического модернизма как идеи. Он и сам себя осознает в первую очередь не как продукт естественно-исторического процесса, а как отражение и воплощение передовой идеи, которую самостоятельно национальная история ни породить, ни реализовать не в состоянии.

Над сознанием модернизаторов новейшего толка тяготеет роковое сомнение, связанное с концепцией плюрализма цивилизаций. Они уже достаточно искушены и теоретически (под влиянием достижений современной культурной антропологии и других видов сравнительной аналитики), и практически, чтобы заподозрить, что вожделенный образец – развитое потребительское общество с гарантиями, предоставляемыми личности, является не автоматическим продуктом общечеловеческой истории, а специфическим порождением одной-единственной цивилизации – западной.

Поэтому они все больше проникаются сознанием проблематичности своего проекта, который осуществляется в рисковой истории, изначально не являющейся ни всеобщей, ни гарантированной. Как только модернизаторы заподозрили, что западный технический, правовой и потребительский эталон, прежде принимаемый ими за общечеловеческий, не является культурно-нейтральным, а напротив, может оцениваться как специфический продукт уникального исторического и культурного опыта, их подозрительное отношение к незападным культурам (включая и культуру собственной страны) стало перерастать в прямую ненависть. Решающим социальным отношением сегодня является не отношения различных общественных групп по поводу собственности, а их отношения по поводу будущего. «Современный классовый конфликт не может быть определен иначе, чем борьба, высшей ставкой которой является исторический выбор»1 . 1 Tourain A. Le production de la societe.

P 1973. P. 12. Судьба политической оппозиции решается именно здесь. Однако дело, когда оппозиция выступает как носитель альтернативного модернизационного проекта, другое – если она выступает с позиции защитника статус-кво или реставрации прошлого.

Вот почему власть так активно стремится навязать оппозиции образ сопротивляющейся переменам консервативно-реставрационной силы, а сам политический процесс в стране загнать в тупик ложной дилеммы: либо сохранение данной власти, либо реставрация уже скомпрометированного прошлого. Любимый лозунг власти: « Этому нет альтернативы» («иного не дано»). Скажем, судьба коммунистической партии РФ зависит от того, поставит ли она себя вне модернизационного проекта в качестве сугубо реставрационной силы или ей удастся постепенно войти в модернизационное поле в роли субъекта – носителя альтернативного проекта модернизации.

Некоторые симптомы продвижения в этом направлении, кажется, уже имеются. Таким образом, в рамке политической системы модернизационного и модернизуемых, во многом наследующее прежнее деление «верхов» и «низов», и, во-первых, противостояние, связанное с поляризацией позиций внутри самого модернизационного поля: между альтернативными вариантами модернизации.

Первый тип противостояния может быть выражен и на другом языке: «активное меньшинство» и «молчаливое большинство». Это различие политического класса модернизаторов, выступающего в роли субъекта, и неорганизованного большинства, являющегося объектом модернизации, выглядит решающим.

Неорганизованное большинство – это народ, сама неорганизованность которого является предпосылкой модернизационной стратегии. Из основного допущения модернизационной теории о неавтономном характере инновационного процесса вытекает, что организация «местного населения» или «местной социальной среды» способна усиливать сопротивление новациям и в этом качестве не может одобряться. В рамках классической представительской системы организованность групп гражданского общества является положительным качеством.

Во-первых, потому, что чем выше самоорганизация гражданского общества, тем успешнее оно решает свои проблемы самостоятельно, не перегружая политическую систему дополнительными проблемами. Во-вторых, потому, что организованный социальный заказ легче перевести на язык конструктивных политических решений, чем мозаику неорганизованных требований. Модернизационная система представляет своего рода магнитный стержень, создающий своеобразные полюса культуры и высокое напряжение между ними. Народная культура, отнесенная к полюсу «сопротивляющейся архаики», всячески дискредитируется, а вместе с этим дискредитируется и сам народ как хранитель этой никому не нужной и обременительной «исторической памяти». Поэтому культурное разоружение народа, всемерное ослабление его культурно-исторической памяти входит в набор главных стратегий авторитарного модернизма. Наконец, еще одной задачей политической системы модернизационного типа является своего рода «внутренний колониализм» - всемерная концентрация национальных ресурсов в руках центра посредством экспроприации провинций (регионов). С этой целью осуществляется всемерное ослабление провинций.

Во-первых, это достигается посредством затруднения социокультурной идентичности провинций.

Для этого административное деление регионов осуществляется так, чтобы это по возможности не совпадало с естественным этническим и социально-историческим делением. Во-вторых, провинциям нередко отводится роль поставщиков сырья, тогда как обрабатывающая промышленность непрерывно концентрируется в центре, что создает дополнительную социально-экономическую зависимость, сопровождаемую к тому же неэквивалентным экономическим обменом.

В-третьих, это достигается путем примата ведомственного принципа над территориальным. Ведомственный принцип означает опережающее развитие вертикальных связей по сравнению с горизонтальными и преимущество технократов над местными депутатами.

Предприятия, принадлежащие к гигантским концернам (а в бывшем СССР – ко Всесоюзным производственным объединениям), в своей экономической и социальной политике ориентируются не столько на местные социальные интересы и местную власть, сколько на далекие от провинций центры промышленных и административных решений.