Клановая структура

Еще один институт, рассматриваемый как пережиток племенного строя, — так называемое кумовство и местничество. В самом широком смысле — это практика протекционистского привлечения к управлению ближних и дальних родственников, земляков, которая сопровождает­ся вытеснением с ключевых постов лиц, не состоящих с иерархом в родственных отношениях. Было бы наивно отрицать, что такая практи­ка изжита в индустриальных обществах. Это широко распространенное в истории явление, основанное на глубоких биологических корнях — противопоставлении «свой — чужой», реальном предпочтении общения с родственниками (Лоренц 1994)*. Для традиционных неевропейских об­ществ лояльность человека по отношению к коллективу являлась бази­сом отношений власти. Каждый индивид представляет собой не самосто­ятельную личность, а выступает только как представитель той или иной группы. Даже в современной политической культуре политик может быть признан как авторитетная фигура, только когда за ним стоит кол­лектив — партия, община, ассоциация или этнос (Руе 1985). Однако в обществе с сильными клановыми (родовыми) и племенными связями данное явление принимает поистине масштабный характер.

Типичным примером этого может являться Бенин, где после смены авторитарного режима М. Кереку к власти пришел Н. Согло, который на волне борьбы с автократией очень быстро окружил себя родствен­никами, занявшими практически все высшие административные посты, что послужило одной из причин возвращения к власти через несколь­ко лет прежних сил. Схожая ситуация существует, например, в Заире, где родственники «отца нации» Мобуту и выходцы из близких этниче­ских групп монополизировали практически все основные должности в органах государственной власти.

Практика кумовства и местничество имеют под собой важное идео­логическое обоснование. Носитель власти в традиционном обществе всегда выступает только как представитель, лидер определенной груп­пы. Он воспринимается как ее центр, фокус священной силы и обяза­тельно должен разделить с ней свои властные функции и привилегии. Не случайно обладателем «мандата Неба» на правление той или иной территорией или народом считался не конкретный правитель, а весь его

* Более подробно см. гл. 2.

линидж или род. Поэтому нет ничего удивительного в том, что властву­ющие группировки в странах третьего мира и новых независимых госу­дарствах стремятся к тому, чтобы вытеснить с ответственных постов всех тех, кто не связан с членами этих группировок кровными, семейны­ми, земляческими узами.

Такому вытеснению особенно благоприятствует авторитаристская закрытость кадровой политики. Так, например, занятие поста первого секретаря КП Азербайджанской ССР Г. Алиевым привело к постепен­ному вытеснению ставленников Ахундова и проникновению в руково­дящие органы власти республики его земляков из Нахичевани. После переезда Алиева в Москву на повышение при Багирове началась новая ротация кадров в Азербайджане. Схожим образом осуществлялось «совершенствование» партийно-государственной номенклатуры, напри­мер, в Узбекской ССР при Ш. Рашидове.

Иногда информация о клановом характере органов власти респуб­лик Средней Азии и Закавказья просачивалась в прессу. Так, в газете «Заря Востока» от 28 февраля 1973 г. была напечатана официальная статья, опубликованная после пленума ЦК КП Грузии, на котором произошла замена высшей местной номенклатуры.

Протекционизм, местничество, землячество, карьеризм процветают на почве родственных связей и коррупции. Жены и члены семьи начи­нают подменять на должности своих высокопоставленных мужей, в узком родственном, семейном, приятельском кругу начинают решать­ся государственные проблемы. На руководящие должности назнача­лись работники не по их деловым и моральным качествам, а по протек­ции, знакомству, родственным связям, по принципу личной преданно­сти. На руководящие посты иногда назначались недостойные люди по рекомендации случайных лиц. Все чаще раздавались в кадровых аппа­ратах слова «хозяин так сказал», «хозяин так желает!..». В ряде случа­ев комбинаторы, взяточники, вымогатели сумели нечестным путем занять даже руководящие должности. Среди многих руководящих работников культивировалось весьма вредное мнение о нежелательно­сти вынесения «сора из избы». Замалчивались факты взяточничества, хищений.

Нетрудно представить, что скрывалось в реальности под казенным языком выверенных референтами и цензорами стандартных газетных формулировок того времени.

В настоящее время в бывших республиках Средней Азии и Казах­стане, ныне независимых государствах, согласно местной традиции сохраняется влияние местных клановых и родоплеменных групп. В Узбекистане они концентрируются по географическому признаку (Таш­кент, Бухара, Самарканд). Численно преобладает и доминирует столич­ный клан. Занятие административной должности возможно только в случае принадлежности к тому или иному клану. Резко закрыт доступ в престижные вузы для национальных меньшинств (особенно русским).

Глава 5

Политическая антропология и современность

 

В Киргизии имеется несколько уровней традиционной структуры элиты, которая так и не была разрушена технологической и культурной модернизацией, проведенной в советский период. Она «лишь ослабила, но отнюдь не ликвидировала веками сложившуюся иерархию подчине­ния и соподчинения племен и кланов, их борьбу за влияние и власть» (Васильев 1998: 296).

На самом высшем уровне иерархии элита подразделяется на две противостоящие друг другу группировки выходцев из южных и север­ных районов Киргизии при общем доминировании выходцев с севера. Истоки данного противостояния уходят в двухкрыльевую систему тра­диционной генеалогической организации кочевников. Дуальное деление политической элиты усложнено наличием ряда авторитетных кланово-родовых групп. Среди северян это, например, роды тугу (Иссык-Куль), салто (Чуйская долина), но особенно клан сары-багы (Чуйская долина и Наранская область), из которого, кстати, происходит президент Кир­гизии А. Акаев.

Помимо этого в последние годы прослеживается тенденция активи­зации представителей бывших аристократических (манапских) кланов, оттесненных от механизмов власти и контроля в годы советской влас­ти (Кушнер 1924). Последние интенсивно участвуют в борьбе за влия­ние на местном уровне, пытаются продвинуть своих ставленников на те или иные ключевые должности в различных ветвях аппарата власти, стараются вытеснить «неродовитую» партийно-государственную номен­клатуру, сделавшую карьеру в годы советской власти (Васильев 19986: 296-297).

В Таджикистане клановое разделение может быть прослежено в нескольких аспектах (Там же: 217—219, 242—243): прежде всего оно прослеживается по линии «север» (условно Ленинабадский район с большей численностью городского населения) — сельскохозяйственный «юг». Аенинабадская группа (худжандский клан) традиционно является одним из наиболее авторитетных формирований. Ее представители в советское время занимали ключевые партийно-государственные долж­ности в республике. Эта традиция отчасти продолжает сохраняться и в постсоветское время. В частности, бывший президент Таджикистана Р. Набиев — выходец из худжанского клана. Кулябская группировка в противопоставлении «элитному» северу отражает интересы жителей сельскохозяйственных районов. После прихода к власти представите­ля этого клана — Э. Рахмонова началось постепенное вытеснение лени-набадцев с ключевых постов в правительстве, силовых ведомствах и правоохранительных органах, идеологических институтах. Гиссарская община и географически, и политически занимает промежуточное поло­жение между Ленинабадом и Кулябом. Гамарская (каратегинская) груп­пировка сосредоточила свои интересы вокруг торговли и потребитель­ской кооперации. На ее базе создана Исламская партия возрождения, экстремистские группы 6оевиков-«вахха6итов». Особое положение зани­мают памирцы [бадахшанская группировка), говорящие на восточнои-

райских языках и являющиеся в отличие от большинства таджиков-сун­нитов шиитами-исмаилитами. По мнению специалистов, это маленькая таджикская «Сицилия» (особенно если вспомнить теорию о специфике политической системы горских народов).

Более изученными представляются вопросы клановой политической структуры Казахстана. В этническом самосознании казахов выделяются четыре уровня: 1) общеэтнический, 2) локальный (жуз), 3) родоплемен-ной, 4) территориальный, вне зависимости от этнической принадлежно­сти. Локальная (клановая) структура основана на генеалогии жузов (Большой, Средней и Малой орды). Большой жуз традиционно кочевал в районе Семиречья. Средний жуз занимал территорию Восточного Казахстана. Младший жуз располагался в Западном Казахстане. Одна­ко генеалогически выше любого из жузов стояли привилегированные кланы — потомки Чингисхана торе и потомки святых тожа (Наумова 1991; Масанов 1996; Смагамбетова 1998; Савин 2000).

Северные казахи, как правило, знают название своего жуза и пле­менной группы более низкого таксономического уровня. На юге данная информация имеет более существенное значение, поскольку от этого зависит статус и материальное состояние человека (особенно в условиях социалистического дефицита). Старшее поколение даже старается при­держиваться экзогамии. Родовое деление может быть прослежено в похоронной обрядности, поскольку при проведении похорон семья умершего должна одарить подарками старейшин всех родовых (клано­вых) групп, проживающих в данном населенном пункте (Наумова 1991).

Казахский антрополог Н.Э. Масанов (Масанов 1996) подробно рас­смотрел историю борьбы между клановыми группировками Казахстана в XX в. В советское время, несмотря даже на жестокие сталинские ре­прессии, представители Среднего жуза длительное время преобладали в казахской интеллектуальной элите: в искусстве (например, О. Сулейме-нов, М. Тулебаев, Ш. Айманов), в науке (многие академики и даже пре­зиденты АН КазССР), отчасти в партийно-государственном аппарате (самый первый секретарь ЦК Компартии Казахстана Д. Шаяхматов, предсовмина Н. Ундасытов и др.). С 1960-х годов лидирующие позиции перехватьшает Старший жуз. Первым его знаменитым выдвиженцем был «главный» казахский поэт Джамбул. Выходцем из Старшего жуза был Д. Кунаев, занимавший главный партийный пост в республике с 1962 по 1986 г. Пользуясь личными связями и покровительством Л.И. Брежнева, Кунаев постепенно расставил на многие ключевые должнос­ти своих соплеменников и родственников. Его младший брат — А. Куна­ев стал президентом АН КазССР. При нем начали карьеру А. Аскаров, А. Аухадиев, Н. Назарбаев. В годы правления Кунаева каза­хи в целом активно рекрутировались в партийно-государственный аппа­рат всех уровней. К 1989 г. они составляли 51% административного пер­сонала, но только 3% квалифицированных и 11,3% неквалифицирован­ных рабочих в республике (Khazanov 1995: 159—160). Но к 1994 г. дис­пропорция достигла еще больших размеров. Доля казахов в аппарате

Глава 5

Политическая антропология и современность

 

президента и кабинете министров достигла 74%. Налицо даже диспро­порция между казахами и русскими в местных администрациях север­ных областей в пользу первых, где традиционно доля русскоэтничного населения выше. Тенденция эта продолжает увеличиваться. Только выборы в Верховный Совет примерно отражают реальное соотношение численности между этносами (Галиев и др. 1994: 43—44, 47—51).

Младший жуз традиционно находился на второстепенных ролях. В силу этого он отличался большей корпоративной сплоченностью. Вы­движенцы жуза в период правления Ю.В. Андропова, возможно, рас-сматриваясь последним как конкуренты брежневской партийной эли­те, были поставлены на ряд ключевых постов (в частности, 3. Камали-денов, прошедший путь от секретаря ВЛКСМ Казахстана до руководи­теля местного КГБ и секретаря ЦК Компартии Казахстана по идеоло­гии). Однако быстрая смерть Андропова и реставрация брежневских порядков затормозили этот процесс.

В годы перестройки соперничество жузов возобновилось. Оказав­шись в сложной ситуации, М.С. Горбачев решает направить в Казахстан человека со стороны — тогдашнего первого секретаря Ульяновского обкома КПСС Г.В. Колбина. Однако это вызвало стихийные беспоряд­ки в декабре 1996 г. Поскольку Колбин, по мнению Н.Э. Масанова (Масанов 1996), главным образом рассматривал свое кресло как трамп­лин для последующей карьеры в столице, приход кунаевского протеже Н. Назарбаева был «делом техники».

В 1989 г. Назарбаев, придя к власти, отправил на пенсию всех своих бывших или потенциальных конкурентов, утвердил монополию на власть Старшего жуза, а после распада Советского Союза еще больше укрепил свои клановые позиции, поставив на различные государствен­ные посты своих ближайших родственников. Это явление достигло такого размаха, что в прессе появился новый термин — «чемолганиза-ция» властных структур (село Чемолган — родина Назарбаева). Не слу­чайно также, что именно в Акмоле и Караганде, с которыми связано детство и молодые годы Н. Назарбаева, электорат доверяет ему боль­ше, чем в других регионах Казахстана.

Тем не менее невидимая для посторонних наблюдателей клановая борьба продолжается по сей день. Экспертный опрос, проведенный Институтом развития Казахстана, показал, что 29% респондентов пола­гают, что жузовская и клановая принадлежность играет существенную роль в распределении привилегий, постов и должностей (Смагамбето-ва 1998: 23). Несколько лет назад академики (как отмечалось выше, эта ниша традиционно занята представителями Среднего жуза) провалили назарбаевского ставленника У. Джолдасбекова, избрав кандидата от своего клана — экономиста К. Сагадиева. По всей видимости, это и предопределило судьбу национальной Академии наук.

Иллюстрацией взаимосвязи клановости и политики в этом государ­стве являются выборы спикера парламента в 1994 г. Все три казахских жуза выдвинули своих кандидатов. В ходе обсуждения кандидат от

 

Среднего жуза (О. Сулейменов) снял свою кандидатуру. В этой ситуа­ции стало ясно, что претенденту от Старшего жуза (представителем которого является президент Назарбаев) трудно рассчитывать на побе­ду. Оппозиционные жузы явно будут голосовать против него. В резуль­тате пост получил представитель от Младшего жуза А. Кекильбаев. Однако его заместителями (для противовеса) были избраны представи­тели от других сил (в том числе и от «четвертого жуза» — русских).

Именно противостояние жузов и подковерные интриги, по мнению Н.Э. Масанова (Масанов 1996), а точнее, боязнь объединения в оппозиции Среднего и Младшего жузов, предопределили отмену президентских вы­боров, продление полномочий Н. Назарбаева до 2000 г., а также перенос столицы в Акмолу. Поскольку «этнический мир в Казахстане очень хру­пок и существует в основном по причине сравнительного равновесия двух главных этнических групп» (Khazanov 1995: 168), перенос столицы на се­вер, по замыслу правящей элиты, должен способствовать росту миграции с юга, увеличению доли казахского населения внутри северных областей и тем самым укреплению национальной государственности. С другой стороны, перемещение всех ключевых механизмов власти на территорию традиционного проживания Среднего жуза должно дополнительно осла­бить оппозицию нынешней президентской власти.

Но такая ситуация существует не только в ныне независимых стра­нах СНГ. В настоящее время в многонациональных республиках России можно проследить влияние местных клановых и родоплеменных групп. Этот феномен в отечественной антропологическо-этнографической литературе назывался различными терминами — «местничество», «улу-сизм» или «кумовство» и рассматривался как пережиток родоплемен-ного или патриархально-феодального строя. С ним, например, всерьез столкнулись советские партчиновники после установления советской власти на всей территории страны. П.И. Кушнер, побывавший с этно-социологической экспедицией в горных районах Киргизии, с сожалени­ем констатировал, что для местной бедноты родственные связи являют­ся более важными, чем классовая солидарность (Кушнер 1929: 107). Подобные мысли высказывал примерно в эти же годы один из аппарат­чиков парторганизации Калмыкии:

Улусизм проявляется в том, что каждый партиец, защищающий свой улус по всем как партийным, так и советским вопросам, доходит в своей защите порой до того, что забывает всякую партийную дисцип­лину, провозглашая принцип: права или не права моя сторона, но она моя сторона, и я обязан ее защищать. Это болезнь самая серьезная, мешающая в работе не только в низовых парторганизациях, но даже в самом руководящем органе власти (Глухов 1926: 180).

После политических чисток 1930-х годов в связи с буржуазным на­ционализмом данная проблема была временно забыта, однако в годы перестройки в местной прессе национальных республик вновь появи-

Глава5

Политическая антропология и современность

 

лись публикации на эту тему. Выяснилось, что вопрос об «улусизме» применительно к проблеме власти остается столь же актуальным, что и почти семьдесят лет назад. В Калмыкии, например, почти 85% горо­жан и более 90% жителей села идентифицируют себя с той или иной племенной группой. Борьба за власть ведется между тремя главными племенными группировками: торгутской и дербентской (истоки проти­востояния которых уходят в двоично-троичную крыльевую систему), а также бузавской — этнически более молодой, состоящей из потомков донских калмыков (Гоголданова, Гузенкова 1993: 166). Схожие процес­сы прослеживаются, например, в Туве а также во многих других мно­гонациональных субъектах Российской Федерации.

Несколько иная ситуация существует ныне в Чечне. Исследования этнологов-антропологов показывают, что в отличие от генеалогически иерархизированных структур вчерашних кочевников Казахстана и Кир­гизии горские общества всегда отличались известной тягой к формиро­ванию неиерархических моделей политической организации*. У чечен­цев всегда отсутствовало благородное сословие или какая-либо другая привилегированная наследственная группа. Они разделены по клановым, территориальным и до некоторой степени даже конфессиональным ли­ниям. Чеченские тейпы, или кланы, пережили советский период и сейчас становятся все более и более влиятельными в политической жизни обще­ства. Преданность какому-либо клану остается высшей ценностью в че­ченском менталитете, а кровная вражда длится поколениями. Чеченцы разделены на три главные территориальные группы: тех, кто живет в долине Терека (они испытали более сильное влияние русских, чем дру­гие группы); тех, кто живет в предгорьях; и собственно горцев (самая бедная экономически и в то же время самая традиционная часть чечен­ского этноса). В советский период политическая власть в Чечне удержи­валась выходцами с низин. В период правления Дудаева горцы стали вернейшими его сторонниками. Хотя все чеченцы считаются мусульма­нами-суннитами, они приверженцы двух различных суфийских орденов, или братств: Накшбандийя и Кадырия, которые оспаривают влияние в чеченском обществе. Даже в прошлом чеченцы не смогли объединить­ся и избрать общенационального лидера из своей среды, поскольку не желали дать одному клану или территориальной группе преимущество перед другими. Их единственными национальными лидерами были шейх Мансур, который жил в восемнадцатом веке и первым возглавил чечен­цев в войне против Российской империи, а также Джахар Дудаев, также направивший внутренние разногласия на борьбу с внешним врагом — той же Россией (Khazanov 1995: 215-216)**.