Гордон Чайлд

Итак, обширный анализ археологических свидетельств является надежным способом проверки некоторых марксистских теорий о соотношении между типами технологии, экономической структурой и социальной жизнью.

В принципе, археология подобна работе антропологов, описывающих жизнь живущих людей. Археология — это этнография и культурная история человеческого прошлого. Кто-то даже сказал, что «этнограф — это археолог, одухотворяющий свою археологию». А то, что при описании культур не делает этнограф, делает этнолог, прибегающий для этого к историческим терминам, иногда к помощи статистики и карт. Этнолог также изучает отношения между культурами и физической средой обитания, занимаясь такими темами, как первобытное искусство, первобытная музыка, первобытная религия. Фольклорист распутывает запутанный клубок мотивов, существующих как в письменных, так и бесписьменных культурах.

Вся эта деятельность имеет значение и для нашей жизни. На современную музыку и на графическое искусство повлияли исследования культур прошлого. Сразу после того, как первобытное искусство оказалось темой описания и серьезного изучения, у него нашлись подражатели и в нашей цивилизации, продемонстрировавшие возможности для его развития. Знание, накопленное этнографами в отношении географии, ресурсов, местных обычаев отдаленных земель, получило свое практическое применение во время войны, когда эти земли оказались в центре военного внимания. В январе 1942 года антропологу, которому случилось быть единственным человеком, кто когда-то провел какое-то время на одном из затерянных островков Тихого океана, приходи-

лось недосыпать неделями, отвечая на вопросы военных о пляжах, водных источниках и населении этого острова. Антропологи писали «руководства по выживанию», объясняя трудности, связанные с едой, одеждой, опасными насекомыми и животными, снабжением водой, правильными способами поддерживать взаимоотношения с местным населением в тех районах, которые они знали лучше других. На Версальской мирной конференции этнографы присутствовали в качестве экспертов-советников по вопросу о культурных границах Европы. Быть может, было бы к лучшему, если бы культурные границы рассматривались так же серьезно, как и политические.

Еще раз скажем: записные книжки антропологов являются всего лишь средством более широкого предназначения. Описание не ограничивается самим собою. Его первое назначение состоит в том, чтобы заполнить чистые страницы мировой истории в отношении тех живущих народов, которые не имеют письменных языков. Некоторое число хорошо документированных сведений в данном случае получено. Так, например, Полинезия была заселена сравнительно поздно. Общественные союзы, такие как кланы, появились в человеческой истории после долгого периода, когда семья и отряд составляли основу социальной организации. Некоторые народы Сибири представляют собой волну переселенцев из Северной Америки. Приблизительно прослеживаются и другие миграции.

Иногда существенно важной для данных реконструкций является историческая лингвистика. Например, мы находим группы племен на Аляске и в Канаде, на побережье Орегона и в Калифорнии, и даже на Юго-Западе, которые говорят на языках, близко между собой связанных. Предположительно, все эти племена когда-то жили на одной и той же территории. Но как происходила миграция — с севера на юг или с юга на север? Сравнение определенных слов, используемых одним из южных племен с подобными им словами на западном побережье и северными языками указывает на север-

ное происхождение. Слово, используемое в языке племени навахо для обозначения зерна, буквально означает «еду индейцев пуэбло». Очевидно, что сами навахо не выращивали маис, когда они пришли на Юго-Запад. Слово для обозначения тыквенного черпака имело более раннее значение «рога животного». Тыквы естественны для Юго-Запада, рога же важны для охотничьего населения лесов Севера . Основной смысл слова, обозначающего в языке навахо сеяние семян,— «снежинки, лежащие на земле». Загадочное церемониальное выражение, означающее: «пусть сонные весла оставят меня», гораздо более согласуется с канадскими реками и озерами, чем с пустынями Нью-Мексико и Аризоны. Таково же ритуальное описание совы — «несущей темноту в свое каноэ».

Взаимное соотнесение элементов описания с соответствующей исторической реконструкцией тоже является, однако, лишь средством ответить на более общие вопросы. Археологи и этнологи, например, объединяются в описании военной истории человечества. Фрейд и Эйнштейн в своей замечательной переписке обсуждали вопрос о неизбежности войн. Более научным подходом было бы исследование того, является ли война постоянным и повсеместным фактом человеческой истории. Если это так, это не доказывает, что Фрейд был прав для всех времен, так как некоторые устойчивые институты, такие как имущественное рабство, были удачно устранены. Кроме того, наличие существующих типов инструментов разрушения является новым элементом общей картины. Однако, если данные поддерживают предположение Фрейда относительно агрессивного инстинкта, то планирование сколь-либо скорейшего прекращения войн оказывается пустой тратой времени. Конструктивные усилия следовало бы в этом случае лучше всего направить на руководство агрессивными импульсами и постепенное сведение их к определенному уровню контролируемых вспышек враждебности между вооруженными группами.

Между тем, необходимого свидетельства в пользу этого нет. Известные сегодня факты демонстрируют, что точка

зрения Фрейда была излишне пессимистичной, так как принимала во внимание исключительно последние века европейской истории. Так, неясно, велись ли войны в позднем каменном веке. Определенные данные свидетельствуют, что война была неизвестна в раннем каменном веке в Европе и на Востоке. В поселениях отсутствуют сооружения, которые могли бы защитить их обитателей от нападения. Оружие, как кажется, также служило только средством охоты. Ряд выдающихся этнологов, сравнивая исторические данные, полагает войну не врожденным свойством человеческой природы, а извращением последней. Организованная наступательная война неизвестна у аборигенов Австралии. Некоторые районы Нового Света, похоже, были совершенно свободны от войн до прихода европейцев. Все эти утверждения в большей или меньшей степени обсуждаются специалистами, хотя большинство из них поддерживают лишь известные точки зрения. Что сегодня абсолютно ясно, так это то, что общественные устройства различных типов проявляют различную склонность к войне. Спектр таковых включает группы, от подобных индейцам пуэбло, которые на протяжении многих столетий почти никогда не вели наступательных войн, до таких групп, как индейцы равнины, видевших в сражениях высочайшую доблесть. Даже в тех обществах, которые превозносят агрессию, различия в одобрении ее форм весьма велики. Точно так же, как культура, концентрирующая общественное внимание на здоровье, может поддерживать это здоровье, запасая и распространяя его, так же и агрессивная культура может выражать свою агрессию в войне против соседей, во враждебности внутри групп, а может в соревновательной деятельности вроде спорта или во власти над природными условиями обитания.

Что означают рост и изменения культуры? В какой степени культуры создаются самими их носителями и в какой — за счет представителей других культур? Повторяет ли в каком-то смысле история сама себя или же история является, как однажды грустно заметил другу Генри Адамс, чем-

то вроде китайской пьесы — бесконечной и бессмысленной? В самом ли деле у истории есть циклы? Реален ли «прогресс»?

По мнению такого антрополога, тщательно изучавшего эти вопросы, как Р. Б. Дихон, в основе каждого нового факта культуры различима триада факторов: удобный случай, необходимость и творческий гений. Фундаментальные условия развития человеческой культуры возникают либо за счет случайных открытий, либо из сознательных усилий. Появление значительного количества людей, систематично и целенаправленно добивающихся новшеств, — особенность нашего времени. Усовершенствование изобретений происходит с огромной скоростью. Общее целое человеческой культуры кумулятивно. Мы как бы стоим на плечах тех, кто был до нас. Достижения Эйнштейна были обеспечены по крайней мере пятью тысячелетиями коллективных усилий. Теория относительности прослеживает свою генеалогию от неизвестного охотника, положившего начало открытию абстрактных чисел своими зарубками, от месопотамских жрецов и торговцев, обратившихся к умножению и делению, от греческих философов и мусульманских математиков.

Существует несколько примеров совершенно не зависящих друг от друга изобретений. Ближайшая иллюстрация такого рода — разработка одной формы математического исчисления Ньютоном и Лейбницем в XVII веке. Часто приводимые примеры из недавнего прошлого, такие как радио и аэроплан, представляются в данном случае несколько иными, так как и то и другое изобретение обязаны целому ряду предварительных изобретений, которые благодаря современным условиям коммуникации были равно известны обеим сторонам.

Появление идеи математического нуля в Индии и Центральной Америке могло бы стать впечатляющим примером, но должно быть оставлено как пока еще недоказанное. Использование народностью хопи каменного угля представляется более определенным. Существует несколько приме-

ров, чье совпадение демонстрируется совершенно различными культурными обстоятельствами. Пистон для зажигания появился в Южной Азии где-то во времена античности. В Европе он начал производиться в девятнадцатом веке благодаря экспериментам физиков. Очевидное сходство требует внимательного рассмотрения. Легко сказать, что «пирамиды существуют и в Египте, и в Новом Свете». Однако египетские пирамиды остроконечны и использовались только как гробницы. Пирамиды же майя были плоскими и служили либо храмами, либо алтарями.

Чтобы произошло открытие или изобретение, необходимо наличие определенного рода культурных и ситуационных условий. Несомненно, что многие изобретения оказались сделанными впустую потому, что они не соответствовали нуждам своего времени, или потому, что к самим изобретателям относились как к никчемным людям. Когда Грегор Мендель сделал свое важное открытие принципов наследственности, оно осталось невостребованным в течение многих лет и было похоронено в нечитаемом журнале. Если бы Мендель не жил в письменной культуре, факт его открытия был бы неизвестным и сегодня. Открытие сегодня может сохраниться в виде публикации до своего практического применения. ДДТ был исследован в 1874 году, а использован в качестве инсектицида в 1939-м. Аналогичным образом, открытие может быть сделано, но не доведено до конца. Греки эллинистического периода знали принципы парового двигателя, однако использоваться он стал лишь в наше время. Социальные и экономические условия не способствовали его разработке. При этом в целом греческая культура оставалась интересной своими людьми — но не машинами.

Многие культурные явления, которые мы именуем одинаковым образом, на самом деле обнаруживают довольно смутное единство в отношении своей общей функции, но не в плане структурных особенностей. Для некоторых случаев (например, клана, запретных систем родства, феодализма,

тотемизма) возможно разнообразие причин и факторов происхождения. Очень соблазнительно драматизировать культурное развитие, выделяя какую-то одну дату и одного изобретателя. Великие интеллектуальные достижения, такие как письмо, вероятно, были порождены подсознательными усилиями многочисленных людей, и, возможно, нашли свое первое применение благодаря случаю или игре. В удачном ситуативном контексте спонтанное новшество отдельного человека поддерживается другими людьми. Только после многих попыток и последующих «изобретений» письмо обрело свое прогрессивное развитие и достигло той упорядоченности, когда наблюдатель мог бы сказать: «Да, теперь у нас имеется письменный язык».

Распространение изобретения за пределы группы, где оно было сделано, антропологи называют диффузией. Диффузия табака и алфавита, других элементов культуры сейчас прослежена чрезвычайно подробно. Принятие или отвержение новшеств зависит от многообразных факторов, ведь и сам контакт может представлять собой форму торговли, миссионерской деятельности или печатного слова. Наиболее очевидным фактором является, конечно, необходимость. Имея рис, китайцы не были особенно привлечены картофелем. Англичане употребляют в пищу листья свеклы, а корнеплоды скармливают свиньям и быкам. Европейцы возделывают маис в качестве корма для скота; африканцы очень быстро стали поборниками кукурузы и даже включили блюда из кукурузы в свой ритуал. В данном случае фактором выступает общее соответствие уже существующим культурным моделям. Религии, ставящей во главу угла мужское божество, нелегко прижиться у народа, где традиционные почести воздавались женским образам. Некоторые культуры гораздо более устойчивы к разным типам новшеств, чем другие. При этом культурная общность, уже имеющая традицию самостоятельного существования, будет много более восприимчивой, если она дезорганизуется в результате голода или военного вторжения. Силы, обеспечивающие со-

противление к изменению, ослабляются. Подобным же образом, можно заметить, что внутри хорошо интегрированного общества, представители которого оказываются не у дел, обычно большая склонность к принятию иностранных моделей. Или же, если вождь или царь находит новую религию созвучной своему собственному темпераменту, это может резко ускорить культурное изменение.

Заимствования всегда выборочны. Когда индейцы племени натчез из района Миссисипи вступили в контакт с французскими торговцами, они нашли применение ножам, кастрюлям и огнестрельному оружию. Они научились пожимать руки наподобие европейцам. Они сразу стали разводить кур, хотя и по другим, отличным от европейских, методам. Вопреки распространенному мнению они отвергли спиртное. Одно племя в западной Канаде восприняло хорошо известный фольклорный сюжет «Муравей и кузнечик», но при этом совершенно изменило его мораль в соответствии со своей собственной и уже устоявшейся культурной моделью.

Иногда внешняя форма сохраняется без изменений, но содержание, ею выражаемое, носит совсем другой смысл. Так называемый комплекс духов-защитников распространен среди многих племен на западе Северной Америки. В одном племени это часть церемоний юношеских инициаций, в другом — основа шаманской практики, еще в одном — кланового единства. Иногда культурное заимствование изменяется в сторону его улучшения. Так греки заимствовали консонантный алфавит финикийцев и добавили к нему гласные.

Некоторые культурные элементы характеризуются более быстрым распространением, чем другие. В целом, материальные объекты распространяются быстрее, чем идеи, так как лингвистический фактор в данном случае роли не играет, и также потому, что идеи требуют более глубоких перемен внутри сложившихся ценностных моделей. Бывают, впрочем, и исключения. Индейцы района Плато оказались более восприимчивыми к католицизму, чем к европейской матери-

альной культуре. Женщины, в целом, в большей степени противятся культурным изменениям, чем мужчины, быть может потому, что вплоть до последнего времени они имели гораздо меньше контактов с внешним миром.

Дихон сравнивал культурную диффузию с распространением лесного пожара. В зависимости от направления ветра, относительной сухости различных пород древесины, наличия водных или других преград, огонь распространяется различным образом от места своего возникновения. Он может перескочить весь лес и переброситься с неукротимой яростью дальше. Таким же образом обширная диффузия часто оказывается прерванной. Если народ мигрирует, то диффузия охватит весь комплекс каких-либо культурных явлений. Если заимствования распространяются исключительно посредством контактов отдельных людей или благодаря книгам, то их переплетение также может подвергаться диффузии, но диффузии скорее логической, когда заимствуется весь комплекс: например, лошадь, седло, узда, шпоры, плеть.

Ральф Линтон подсчитал, что из используемых людьми материальных объектов не более десяти процентов представляют их собственные изобретения. Эта пропорция устойчиво сокращается в условиях современной коммуникации. Недельное меню в американском доме может запросто включать в себя курицу, впервые одомашненную в юго-восточной Азии; оливки из района Средиземноморья; кукурузный хлеб — растительную еду американских индейцев, изготовленную по их же рецепту; рис и чай с Дальнего Востока; кофе, возделывавшийся, вероятно, в Эфиопии; цитрусовые, впервые окультивированные в юго-восточной Азии, но попавшие в Европу через Средний Восток; и, быть может, перец чили из Мексики. Особенности в обычаях питания определяются историческими случайностями и первоначальными контактами: индейцы Канады пьют чай, а индейцы Соединенных Штатов — кофе.

Ход культурной эволюции схож и отличается от эволюции биологической. В культурном изменении неожиданные

рывки напоминают внезапные изменения внутри наследуемых материалов, то, что биологи называют мутацией. В самом деле, Чайлд утверждает, что внезапные культурные сдвиги обладают эффектом, схожим с биологическим эффектом органических мутаций. Обретение экономических возможностей в добывании пищи создало предпосылки не только для оседлой жизни и специализации труда, но и для значительного роста населения. Чайлд усматривает не менее пятнадцати основных форм культурной мутации, лежащей в основе того, что мы называем «городской революцией». Нет никакого другого ряда событий в известной нам истории, который был бы столь впечатляющим, как этот взрыв творческой активности. Достижения Египта и Вавилона, изображающие в наших учебниках основы современной цивилизации, бледнеют в своей сравнительной незначительности, ведь они дали всего лишь два первостепенных изобретения: десятеричную систему счета и водопровод.

Точное время и место важнейших открытий, способствовавших одомашниванию животных, выращиванию растений, развитию гончарного производства, изобретению плуга, ткачества, серпа, колеса, выплавки металла, паруса, архитектуры и всего остального, остается сомнительным. Все они появились вместе около третьего тысячелетия до н. э. в Египте, Палестине, Сирии, Северной Месопотамии и Иране. Наиболее ранняя из устанавливаемых дат доместикации животных и существования гончарного производства датируется 5-м тысячелетием до н. э. Колесо не было известно ранее 3-го тысячелетия. Все эти даты могут быть сдвинуты новыми открытиями в еще более ранние времена. По мнению некоторых авторитетных специалистов, общий комплекс этих открытий будет со временем приурочен в своем происхождении примерно к 7-му тысячелетию до н. э. — плюс или минус тысячелетие. Первые образцы этих открытий относятся ко времени, когда технология и экономика, по всей видимости, уже миновали свои самые ранние этапы. Переход от собирательства к производящему хозяйству является, быть

может, наиболее важной революцией в человеческой истории. Это было подлинно новым, дополнительным этапом («мутацией») — а не просто развитием.

Сама тенденция к внезапным взрывным изменениям демонстрируется на примере великих цивилизаций в замечательной книге Крёбера «Конфигурации культурного роста». Знаменитые имена в области философии, науки, скульптуры, живописи, драмы, литературы и музыки, обнаруживают определенные общности, кластеры, будь то период в 30-40 лет или тысячелетие. Так, представляя пример, не упомянутый Крёбером, в один и тот же 1859 год появились следующие важнейшие публикации: «Происхождение видов» Дарвина, «Критика политической экономии» Маркса, «Клеточная патология» Вирхова, «Язык позитивной философии» Литрэ, «Эмоция и воля» Бэйна, «Лекции об уме» Уотели. Можно добавить, что этот же год был годом открытия спектрального анализа, исследования Атлантики, основания Тихоокеанской Чайной Компании и издания трех романов Троллопа. «Культуры обнаруживают рост, заполнение и истощение культурных моделей». Так проявляется циклический элемент в человеческой истории.

О причинах культурного роста и разложения в настоящее время может быть сказано немногим больше того, что причины эти сложны. Как писал А. В. Киддер:

«Приводится тысяча объяснений. Генетик приписывает резкое падение плохим генам, а счастливые комбинации открывает в хороших. Специалист по питанию объясняет те же вещи, говоря о витаминах; медик — говоря о болезнях; социолог видит те или иные достоинства и недостатки в социальной организации. Теолог порицает ереси. Если же недостаточно и этого, мы всегда можем прибегнуть к переменам в климате и экономическому детерминизму».

Антрополог настаивает на том, что привлечение какого-либо одного фактора всегда ошибочно. Такая негативная генерализация важна в мире, где человек всегда старается

упростить окружающий его мир сведением его к одному решающему обстоятельству: расе, климату, экономике, культуре и т. п. По словам Крёбера, «никакая сумма и никакой характер внешнего воздействия не произведут взрыв культурной продуктивности до тех пор, пока для этого не созрела внутренняя ситуация». Он добавляет, впрочем, что в большинстве случаев непосредственные причины обнаруживаются во внешних стимулах, особенно — в новых идеях.

В интеллектуальной сфере с доминирующими в ней экономическими и биологическими представлениями роль идей учитывается недостаточно. Модно утверждать, что такие движения, как Реформация или крестовые походы были прежде всего экономическими. Уже тот факт, что в течение войн времен Реформации люди считали, что они сражаются из-за религии, и что непосредственным поводом при этом выступали именно религиозные настроения, не может быть оставлен без объяснения. В любом случае нельзя забывать, что ярлыки вроде «экономика» и «религия» — это абстракции, а не ясные категории, взятые прямо из жизни. Здесь заключается главная ошибка коммунистов, объявивших экономические явления основными. Они сделали так, что абстракции начали жить — то, что Уайтхед назвал «заблуждением в отношении неуместной конкретности». В самом деле, положение марксизма с точки зрения истории России после 1917 года выглядит занятным. Думает ли кто-нибудь серьезно, что индустриализация России была бы проведена так стремительно, не будь Россия под влиянием марксистских идей? Если бы для того, чтобы совершилась коммунистическая революция, было бы достаточно одной экономической необходимости, весь Китай уже давно стал бы коммунистическим.

У исторического процесса есть свои закономерности, как и у органического развития. Антропологи-марксисты преувеличивают определенность стадий культурной эволюции, ведь некоторые народы перешли непосредственно от охоты и собирательства к земледелию, минуя эпоху скотоводства.

Некоторые племена перешли от каменных орудий непосредственно к железным. Тем не менее, в общем, культурное развитие прослеживается как ряд одинаковых шагов. Похоже, что направление здесь в большей или меньшей степени является необратимым. Например, есть только один известный случай общества, вступившего в матриархат из патриархата. Возросшая секуляризация и индивидуализация ведут к крушению культурной изоляции. В городах множатся ереси; космополитическое общество никогда не бывает обществом гомогенным. Расцвет культуры наступает после периодов дезинтеграции и смешения. Культурное развитие, таким образом, схоже с органической эволюцией в том, что касается ее неровного характера и ее непосредственного направления. С другой стороны, как говорит Крёбер:

«Дерево жизни вечно ветвится и не производит ничего фундаментального кроме самого этого разветвления, если не считать отмирающие ветви. Дерево человеческой истории, наоборот, постоянно разветвляется, но в то же самое время его ветви растут рядом. План человеческой истории поэтому гораздо более сложен и труден для отслеживания. Даже ее основные модели в какой-то степени смешиваются, что противоположно всему опыту только органического, где модели необратимы тем более, чем более они фундаментальны».

Если определять прогресс как поступательное улучшение человеческих идей и субъектов, тогда не возникает вопрос о том, что потенциальные ресурсы человеческой культуры вообще и большинства отдельных культур в частности значительно возросли. Количество энергии, расходуемой одним человеком, ежегодно возросло от потребления 0,05 лошадиной силы ежедневно в начале человеческой истории до 13,5 лошадиных сил в США в 1939 году. Число идей и форм художественного выражения также многократно увеличилось. Любое доказательство того, что интеллектуальная и эстетическая жизнь в классической Греции «превосходила» нашу, в сущности не имеет смысла. Мы уже не

нуждаемся в научном обосновании того, что человеческая нищета и деградация — это зло. Наша культура определенно превосходит греческую уже потому, что она отказалась от рабства, женщины добились большего равенства в правах, а нашим идеалом стала доступность образования и комфорта для всех, а не для незначительного меньшинства. Прогресс носит, однако, скорее спиральный характер, чем характер неуклонного роста. Чайлд пишет:

«Прогресс действителен, если он прерывист. Его неровный ход предстает как серия спадов и подъемов. В тех областях, которые описывает археология и письменная история, падение никогда не достигает уровня, ниже предыдущего спада, а точка подъема всегда выше ей предшествующей».

Исторический подход ведет, таким образом, к важным заключениям более общего порядка. В этой связи следует отказаться от одного суеверия. В 20-30-е годы антропологи потратили много чернил, противопоставляя «историю» «функции». Сегодня это противопоставление почти повсеместно оставлено как ошибочное. Один антрополог может с полным правом акцентировать описательный синтез, при котором исторический контекст сохраняется во всех деталях. Другой может подчеркивать роль, которую данная модель играет во взаимодействии физических или психологических нужд группы. Оба подхода необходимы; они дополняют друг друга. В самой действительности ни один из этих подходов не изолирован от другого. Антрополог, изучающий историю, никогда не может полностью отказаться от проблем смысла и функции. Археолог, в отличие от геолога, никогда не перестанет описывать, что представляет собой культурный слой. Он вынужден задаваться вопросом: для чего? Аналогичным образом антрополог, изучающий социальную практику, обязан представлять те процессы, которые определяют события как в хронологическом, так и в ситуативном плане.

Возьмем пример культовой «Пляски Духов» у индейцев сиу шестьдесят лет назад, когда их со всех сторон окру-

жил «Белый Человек». Наиболее общие черты этой местной религии, вероятно, могут быть объяснены в функциональных терминах. В действительности, согласно одному из наиболее устойчивых выводов социальной антропологии, когда давление белых на аборигенов достигает определенной степени, сразу возрастает либо активность старой религии, либо новые культы мессианского типа, поддерживает ли местная вера старые ценности, а пророки ратуют за исход, или же речь идет о разгроме завоевателей. Так было в Африке и Океании, то же происходило и в Америке. Эмоциональную привлекательность соответствующего учения нетрудно понять. Однако когда мы стремимся понять специфический характер религиозной «Пляски Духов», психология и функциональный анализ оказываются бессильными до тех пор, пока мы не прибегаем к истории. Почему у них определенные символические действия всегда ориентированы на запад? Причиной этого не является то, что на западе садится солнце, что это место наиболее близко к океану, или другое, выводимое из психологических принципов обстоятельство. Запад важен в данном случае в силу исторической специфики — основатель культа пришел в племя сиу из Невады.

Если бы какой-нибудь марсианин посетил Соединенные Штаты в 1948 году, мог бы он здраво объяснить закон о правах штатов, основываясь только на современных ему фактах? Этот закон, конечно, был бы понятен только в том случае, если бы он перенесся в обстановку 1787 года, когда маленький Род-Айленд имел все основания испытывать страх перед большим Массачусетсом и Вирджинией. Любая особенность культуры может быть до конца понята только в ретроспективе специфических условий своего возникновения в прошлом. Формы сохраняются, функции меняются.

Комплекс исторических обстоятельств, приведших к разнообразию культур, не может быть выражен какой-либо простой формулой. Смешанные условия, возникающие в связи с ростом населения, испытывают воздействие социальных и материальных изобретений. Избыток населения также при-

водит к миграциям, которые тоже важны в силу своего избирательного характера. Эмигранты всегда отличаются от остальных жителей в биологическом, эмоциональном и культурном плане. Тогда как многие образцовые способы реагирования представляются почти неизбежным ответом на вызов внешней среды, в которой живет группа, определенно существуют также многочисленные случаи , когда условия только ограничивают возможность такого ответа, но не приводят в конечном счете к одной и только одной форме адаптации. Таковы «случайности истории».

Позволю себе привести пару примеров. Предположим, что в обществе, где вождь обладает значительной властью, очередной вождь рождается с болезнью желез, воспринимаемой как свидетельство его исключительности. По своему высокому положению, он может осуществить перемены, отвечающие его темпераменту, в образе жизни своей группы. Таким образом известное обстоятельство его болезни служит причиной относительно временных или относительно устойчивых перемен в культурных моделях.

Предположим, что в той же самой группе вождь умирает сравнительно молодым человеком, оставив своим наследником ребенка. В результате соперничества образующихся после этого фракций старших родственников появляются претенденты, заявляющие о своих правах на регентство. Происходит раскол. С этого времени каждая группа строит свою собственную судьбу, так что в итоге образуются два различных варианта того, что когда-то было гомогенной культурой. Вполне вероятно, что у каждой из расколовшихся фракций есть своя опора в экономике, в общественном мнении и т. д. Короче говоря, форма и ячейки «того сита, которое является историей», определяются не только общими условиями данного момента, но также индивидуальной психологией и случайными обстоятельствами.

Одной из диагностических черт культуры является ее избирательность. Самые специфические нужды могут быть удовлетворены разнообразными способами, но культура вы-

бирает из естественно и физически возможных способов один или очень мало. Выражение «культура выбирает» является, конечно, метафорическим. Естественный выбор по необходимости совершает кто-то из людей, за которым следуют другие люди (ведь тогда это не было бы культурой). Однако, с точки зрения тех людей, кто воспринял эту культуру позже, существование данного элемента в образе жизни обладает эффектом не выбора, сделанного конкретными людьми в конкретной ситуации, но необходимости, пусть и установленной людьми, которые уже давно умерли.

Избирательный подход к условиям существования и стереотипная оценка места человека в мире, таким образом, не только ведут к привлечению возможных альтернатив, но и исключают их. Поскольку культуры тяготеют к постоянству, возможность таких альтернатив и их исключение имеют смысл далеко за пределами той деятельности, которой они служат. Точно так же, как «выбор», сделанный конкретным человеком в решающие времена, задает определенное направление до конца его жизни; естественные обязательства, условия и интересы, устоявшиеся в образе жизни обновленного общества, определяются выделяющей их направленностью. Последующие вариации в культуре — происходящие в силу внутренних причин, контактов с другими культурами, перемен в окружающей среде, — не случайны. Кумулятивное изменение происходит обычно в одном русле.

Никто из людей, за исключением новорожденного младенца, не может смотреть на мир непредвзято. То, что он видит, и то, что он в этом видении разумеет, проецируется на невидимый экран культуры. Как писала Рут Бенедикт:

«Роль антрополога состоит не в том, чтобы подвергать сомнению факты природы, а в том, чтобы отстаивать значение промежутка между "природой" и "человеческим поведением"; его роль состоит в анализе этого значения, в обосновании человеческого воздействия на природу и в отстаивании того, что это воздействие столь же неустранимо из культуры, как и из самой природы. Хотя факт того, что ребе-

нок становится взрослым, является фактом природы, способ, которым этот переход осуществляется, изменяется от общества к обществу, и ни один из его этапов не может рассматриваться как "природный" путь к зрелости».

Согласно тому же принципу, перемены, которые происходят в человеческой культуре тогда, когда он движется к новым условиям существования, являются результатом не одного давления среды обитания, биологических нужд и ограничений.

Использование растений, животных, минералов будет ограничиваться и определяться наличием или возможностями тех смыслов, которые закреплены за ними в опыте культуры. Приспособление к холоду или к жаре будет зависеть от культурных навыков. Человек никогда не реагирует на одни физические явления, но всегда на явления, определяемые в терминах культуры. Для народа, которому неизвестна обработка железа, наличие железной руды в природе не обладает значением «природного ресурса». Так, культуры, существующие в очень схожих природных условиях, часто далеко не идентичны, тогда как культуры, наблюдаемые в различных условиях, иногда весьма схожи.

Природные условия Соединенных Штатов очень разнообразны, и все же американцы засушливого Юго-Запада и дождливого Орегона живут не так, как живут жители австралийских пустынь и зеленой Англии.

Такие племена, как пуэбло и навахо, живущие по сути в одинаковом природной и биологической обстановке, и сегодня демонстрируют весьма неодинаковый образ жизни. Быт же англичан, живущих в районе Гудзонского залива и в британской части Сомали, один и тот же. Конечно, различные природные условия ответственны за очевидную разницу в образе жизни. Но факт остается фактом: несмотря на значительную разницу природных условий, формы житейского обихода проявляют устойчивое сходство.

Жители двух не очень отдаленных друг от друга населенных пунктов в Нью-Мексико, Рамах и Фенс Лэйк, явля-

ются представителями одного так называемого «старо-американского» физического типа. Антропологи могли бы сказать, что они представляют случайные образцы одной и той же популяции. Каменистые равнины, ежегодное количество осадков и их распределение, флора и фауна, окружающие эти населенные пункты, не обнаруживают сколь-либо ощутимой разницы. Плотность населения и расстояние от основной дорожной магистрали и в том и в другом случае одинаковы. И тем не менее, даже случайный посетитель немедленно замечает различия. Это разница и в одежде, и в архитектуре домов. В одном городке бар есть, а в другом нет. Перечисление этих отличий показало бы, что в жизни того и другого города преобладает иная модель культуры. Почему? Прежде всего потому, что оба населенных пункта представляют различные варианты общей англо-американской традиции. В данном случае налицо незначительное культурное отличие: мормоны и переселенцы из Тексана.

С другой стороны, разница между культурами, длительное время существовавшими в одних и тех же природных условиях, хотя и сокращается, полностью никогда не исчезает. Ирландский городок Адар было заселен 250 лет тому назад немецкими протестантами и до сих пор отличается по своей культуре. Чем более определенный характер носит общая обстановка разных культур, тем постепеннее они начинают походить друг на друга. Вероятно, одежда и другие стороны материальной культуры особенно хорошо отражают внешние условия существования, даже если, как в случае тех европейцев, что продолжают носить европейскую одежду в тропиках, имеются примеры, когда требования культурного принуждения упорно противостоят естественной адаптации. Иногда физические обстоятельства приводят к невозможности продолжения важной культурной традиции. Однако, более часто имеет место медленная и избирательная модификация традиции под воздействием внешних условий. Постепенное развитие региональных культур в Соединенных Штатах частично характеризуется не разницей пред-

ставляющего их населения, а частично общей тенденцией становления районов обитания в районы культуры. На примитивном уровне соответствия между средой обитания, экономической и политической жизнью в общем достаточно заметны. Ковроткачество обычно развивается у кочевых народов засушливых районов. У населения пустынь почти всегда отсутствует жесткое централизованное руководство. В первобытных условиях патрилинейности группа в пятьдесят человек кажется наиболее обычной формой социальной организации в районах, где плотность населения составляет не выше 1 человека на квадратную милю. Стюард показал близкое сходство между социальными моделями бушменов, африканских и малайзийских пигмеев, австралийцев, тасманцев, и южнокалифорнийских индейцев.

Питание является, конечно, общим продуктом естественной среды обитания и культуры. Природные ресурсы должны быть доступны, но равно необходима технология для их разработки. Тот же самый климат и почва могут поддерживать огромное население, если им соответствует достаточный урожай. В свою очередь, густое население является условием определенного культурного развития. Ральф Линтон предполагал, что неожиданный скачок в культурном развитии доисторических культур американского Юго-Востока связан с появлением в этом районе бобов. Человек может жить на диете, не содержащей крахмала, но определенный минимум протеинов и жиров представляется необходимым. Где-то они содержались в молочных продуктах питания, где-то в рыбе и мясе, где-то в различных видах бобовых. Аборигены Америки в качестве редкой роскоши употребляли в пищу мясо собаки и индейки. Островные народы большей частью в обеспечении себя протеинами и жирами зависели от охоты, сбора орехов и диких растений. Это означало, что ни одна большая группа не могла постоянно жить в одном и том же месте. Возможности получения протеина заметно сказывались на культурном развитии населения.

Природные условия обитания ограничивают и облегчают существование. Медленность политической унификации Греции не удивительна, если принять во внимание ее географию. В Египте же, с образованием компактной населенной полосы обитания, возможным стал и ранний политический союз. Природные условия могут выступать в качестве стимула. Для того, чтобы жить во всех частях Арктики, эскимосы должны были стать исключительно изобретательными в развитии технических новшеств. Неразвитость народа, как правило, более очевидна там, где среда обитания не способствует развитию культуры. Однако, сама по себе среда обитания не творит. Гавани Тасмании так же хороши, как гавани Крита или Англии, но в Тасмании мореходство не стало определяющим для культуры — частично потому, что Тасмания была слишком удалена от основных путей развивающейся цивилизации. Конечно, культура всегда зависит от характера жизненной практики. Многодетность ценилась в земледельческих культурах больше, чем в охотничьих. У охотников малые дети представляют собой нечто вроде неприятности для старших, вынужденных о них заботиться, и только спустя несколько лет подросток становится полезным в охотничьем промысле. В семье же земледельца даже маленький ребенок приносит свою пользу при прополке и при защите посадок от птиц. Социальная стратификация не получает достаточного развития в группе, которая живет собирательством и охотой в тех районах, где пропитание легко доступно. Сложные искусства и ремесла не появляются до тех пор, пока экономика не предоставляет возможности для специализации и досуга. Стоит заметить, что в любом случае природные условия являются необходимыми, однако не достаточными. Ряд условий способствует развитию сельского хозяйства — при наличии определенной технологии (то есть культуры). Социальная организация группы, живущей сельским хозяйством, будет скорее всего отличаться от социальной организации группы, живущей охотой. Среда обита-

ния предрасполагает к развитию сельского хозяйства — но не обязывает к нему. Культурный фон является определяющим фактором, когда ему благоприятствуют естественные условия.

Итак, существенно важны оба указанных фактора, впрочем, так же, как и биологический. В данных обстоятельствах один из этих факторов может приобретать более решающее значение, чем другие, но ни один из них не должен быть упущен из внимания. Для американцев эмоционально наиболее удовлетворительным кажется поиск одного решения ситуации. Это опасное заблуждение высмеивает В. Дж. Хамфри на примере ученого рассуждения о погоде:

Что формирует жизнь человека?

Погода.

Что красит вещи в разные цвета?

Погода.

Что заставляет зулусов жить на деревьях,

А конголезцев одеваться в листья,

Тогда как другие ходят в мехах и мерзнут?

Погода.

Что одних печалит и веселит других?

Погода.

Что сводит фермера с ума?

Погода.

Что заставляет вас закладывать землю,

А вас изворачиваться в поте лица,

Чтоб не отдать концы до срока?

Погода.

Загадка формирования культур может быть разрешена, только если мы принимаем в расчет три обязательных фактора: предшествующую культуру, ситуацию и биологию. Ситуация включает ограничения и возможности, присущие природной среде обитания: почвы и топографию, растения и животные, климат и местоположение. Ситуация также включает факты, такие как плотность населения, которые являются результатом культурных и биологических факторов.

Биология определяет общие способности и пределы человеческого существования, а также те качества, которые являются особенными для отдельных людей и групп. Эти последние представляют особенную трудность, поскольку весьма сложно освободить наследственность от окружающей среды. Ведь, как говорит Элсворт Хантингтон, «наследственность проходит красной нитью через историю». Вопрос о роли личностей, обладающих исключительными наследственными дарованиями, широко обсуждается. Вероятно также, что группы различаются в количестве людей, способных к творчеству или готовых к изменению жизненных условий. Полинезийцы научились использовать огнестрельное оружие невероятно быстро, а бушмены после нескольких веков общения обходятся без него так же, как и без лошади.

Некоторые сравнения между культурным и биологическим развитием уже сделаны. Следовало бы добавить, что органическая эволюция, несмотря на отдельные случайные скачки, протекает довольно медленно. По уверению ряда ученых, культурная эволюция совершила столь значительный отрыв от биологической эволюции за последние несколько тысяч лет, что человек сегодня оказывается во власти сверхорганической машины, которую он сам создал, но которой не может больше управлять.

При любой оценке этого аспекта биологической антропологии, в исторической ретроспективе эволюция человека прослеживается по, крайней мере, на протяжении пятисот тысяч лет. Некоторые ее важнейшие детали, как и в случае культурной эволюции, до сих пор остаются чем-то таинственным. До недавних времен картина представлялась относительно простой в своих главных чертах и хорошо согласующейся с эволюционным учением Дарвина. В течение раннего периода, который геологи называют плейстоценом, на Яве обитала человекообразная обезьяна, известная как Pitekantrop erectus. К середине плейстоцена в Китае, Европе и Африке появляются уже люди, хотя и другого, отличного от современного, типа.

Многие авторитетные исследователи считали, что эти биологические примитивы, все еще сохраняющие черты человекообразных обезьян, представляют собой продолжение эволюции, ведущей свое начало от созданий, подобных питекантропам. В период между 100-м тысячелетием до. н. э. и 25-м тысячелетием до н. э. в Европе, Северной Америке и Палестине появляется человек так называемого неандертальского типа, обнаруживающий определенное развитие, но все еще достаточно примитивный. Затем появляются люди, по внешнему виду приближающиеся к современному человеку (которого мы скромно именуем Homo sapiens — Человек разумный), постепенно вытеснившие, или, быть может, ассимилировавшие неандертальцев.

Согласно прежней интерпретации, ход человеческой эволюции был неуклонно разветвляющимся, подобно дереву со многими ветвями. Нижние ветви на стволе этого дерева, такие как неандертальцы, отмирали одна за одной, оставив в конце концов одну выжившую ветвь Homo sapiens. Новейшее развитие представлялось разъединением этой ветви на разветвляющиеся отростки — современные человеческие расы. То, что известно сегодня, требует иного представления. Яванские находки сегодня рассматриваются как образцы человеческого вида, весьма близкие к так называемому Китайскому человеку (синантропу), жившему в тот же самый период. Homo sapiens, вопреки своему положению в качестве представителя самой поздней ветви эволюции, появляется в Европе по крайней мере в начале второго межледникового периода (то есть раньше, чем обезьянообразный питекантроп). Некоторые выдающиеся ученые полагают, что так называемый Пильтийский человек, обнаруженный на территории Англии, демонстрирующий определенное сходство с современным человеком, должен быть отнесен к первому межледниковому периоду. Новейшая интерпретация этих фактов заставляет думать, что в течение всей эпохи плейстоцена существовали различные племена людей, в разных местах и с различной скоростью прошедшие параллель-

ные фазы эволюционного развития, приведшего от обезьяны к человеку. Согласно этому представлению, Яванский человек должен рассматриваться непосредственным предком австралийских аборигенов, Китайский человек — предком монголоидов, неандерталец — европейцев, а родезийские и другие африканские ископаемые находки — вероятными предками черного населения Африки.

Откуда бы и когда бы ни пришли наши предки, кем бы и сколь бы древними они ни были, проблема очевидного разнообразия людей остается нерешенной. Известно, что процесс эволюции был долгим и сложным. Известно, что биологическая эволюция так же, как и культурная, продолжается в направлениях, ею уже заданных. В ходе подобного «дрейфа» селекция действует в обоих случаях. Однако, в случае биологической эволюции вариации остаются устойчивыми в той степени, в которой они способствуют выживанию человеческих существ. Культурная селекция сосредоточивается вокруг борьбы за преимущественные ценности. Биологическая и культурная антропология образуют в этом смысле союз, так как оба эти направления равно необходимы, чтобы дать ответ на основной вопрос: как каждый народ стал таким, каков он есть?

Дихон красноречиво подытожил основные принципы, имеющие отношение к данному вопросу:

«...экзотические особенности, привносимые диффузией, и местные черты внутри самой культуры, наследуемые в результате ее адаптации и развития в соответствии с внешними условиями — вот те два элемента, из которых ткется полотно человеческой культуры. Основа культурной ткани слагается внутри, тогда как внешние нити накладываются извне; в том, что касается внешних условий, ее основа статична, в том, что определяется диффузией, — динамична, подвижна и неустойчива. Текстильная аналогия может быть удачно развита и дальше. Так, если внешние условия жизни людей довольно жестко закреплены, то основа культуры, ее базовые характеристики, связанные с этими условиями, тоже будут вполне определенными;

если внешние нити, экзотические привнесения в основу, ненадежны и редки, то основа начинает коробиться и сечься. Так, на примере эскимосской культуры можно видеть, что ее характерные особенности, определяемые жесткой связью с внешней средой, оказались плохосочетаемыми с экзотическими новшествами, достигшими этой малой группы. С другой стороны, там, где в силу отсутствия личностного начала основные черты культуры оказываются сравнительно неразличимыми, внешнее вплетение в культурную ткань иносторонних нитей может перекрыть и полностью изгладить ее основу... Таким образом, элементы культуры, выработанные каждым народом в соответствии с возможностями и ограничениями, предоставляемыми ему средой обитания, формируют базис культуры, ее основу, натянутую между людьми и внешними условиями. «Челноки» диффузии, двигающиеся перпендикулярно основе, распространяют внешние нити экзотических черт, привнесенных издалека или из соседних культур, и соединяют основу и уток в узор, определяемый историей или гением каждого народа... Мы живем в трехмерном мире, и человеческая культура построена в соответствии с ним. Она не линейна и не одномерна, как полагают крайние диффузионисты; она не представляет из себя обыкновенной двухмерной плоскости, заполненной разными типами сред обитания, как можно было бы описать ее географическому детерминисту. Скорее, это трехмерная структура, твердо стоящая на фундаменте, ширина которого состоит в вариативности предоставляемых миром внешних условий, а длина есть сумма всех происходивших в человеческой истории диффузий. Высота, на которую она поднимается, измеряется трудноуловимыми единицами, состоящими из интеллекта, темперамента и гения, которыми в различной степени обладают все племена, нации и расы».

Культуры не являются постоянными, но пребывают в становлении. Биологическая эволюция также всегда идет вперед. События культурной и биологической истории не изолированы друг от друга, но взаимно сообразуются; история состоит как из образов, так и из событий. Чем отдаленнее прошлое от настоящего, тем меньше знание о прошлом

используется для решения проблем настоящего. Но если часть прошлого живет в настоящем, пусть даже скрываясь в противоречиях и ярких чертах настоящего, тогда историческое знание проницательно. Материал культуры может быть сравнен с шелковой тканью, сотканной из разноцветных нитей. Она прозрачна, а не матова. Тренированный глаз различает прошлое под покровом настоящего. Дело антрополога состоит в том, чтобы выявлять незаметные для поверхностного взгляда черты прошлого в настоящем.