Летающая борона

 

Когда президент вошел, мы с Кимом пили чай, оставшийся от завтрака Ивана-да-Марьи.

– Привет алхимикам! – сказал Егор Егорыч. – Скоро золото научитесь делать?

– Пока только умеем от него избавляться.

– И то дело…

Президент мялся. Мне сразу стало ясно, что он пришел просить взаймы.

– Не пособите, хлопцы? Конуру перестраиваю. К молодоженам еще двое просятся. Хорошие ребята, из лесотехнического…

Если бы Егор Егорыч требовал квартирную плату нахально, я бы, конечно, не дал, так как у нас с Кимом оставалось всего двадцать рублей. Но президент краснел, что-то мямлил; видно, ему было очень стыдно просить. А я не выношу, когда люди стесняются.

– Ким, – сказал я, – дай десятку.

– Зачем? – спросил капитан, не поднимая головы от книги.

– Егор Егорыч расширяется.

– Ну и пусть расширяется, – ответил Ким спокойно.

– Да вы не беспокойтесь, ребята! – замахал руками хозяин. – На нет и спроса нет! В другой раз как-нибудь. – Егор Егорыч, пятясь, открыл задом дверь и вышел.

Минут пять мы сидели молча.

– Свинья ты, Ким!

– Это почему же? – удивился капитан.

– Умеешь унизить человека.

– Этот вымогатель-то – человек?

– Как тебе не стыдно! Таких хозяев, как Егор Егорыч, поискать! За квартиру почти не платим, свет жжем сколько влезет!

По длинному лицу Кима скользнуло подобие улыбки.

– Индюк ты ощипанный! «За квартиру не платим»… – Капитан «Летучего Голландца» взял ручку. – Сколько он у тебя в этом месяце занял?

– Ну, пять.

– У меня семь с полтиной. У Кобзикова шесть. Что получается? Восемнадцать и пять десятых? Теперь, ты ему два дня помогал рыть? Помогал. Работник из тебя плевый, но, допустим, два с полтиной в день ты заработал. На мерине бревна три раза привозил? Любой дурак взял бы с него по трояку. Я ему электропроводку делал и воду подводил. За коммунальные услуги не менее десятки. Приплюсуй еще десятку, которую ты ему чуть было не отдал.

– Сминусуй стоимость петуха, которого мы чуть было не съели.

Но Ким всегда был неуязвим для иронии.

– Для нашей клетки это неплохо?! Если помножить эту сумму на число квартир, то получится около четырехсот рублей. Заработок профессора! Таких хозяев действительно поискать.

– Если возвысить эту сумму в квадрат, то можно достигнуть еще более поразительных результатов.

– А ты смог бы?

– Получше тебя.

– По-моему, это для тебя непосильная задача.

– А сам-то? Двух слов связать не можешь. Ванек!

– А по харе не хочешь?

– Хочу.

– Ну, иди, я тебе дам.

– Иди ты. Уж это у меня лучше получится.

– Индюк ощипанный! Ему перышки выдергивают, а он еще и благодарит.

– А ты свинья неблагодарная!

– А ты пес-подхалим. Сенбернар!

– Повтори!

– Сенбернар!

Я швырнул ботинок, но промахнулся. Ким запустил в меня подушкой. Полетел пух. Мы кинулись друг на друга.

– Болваны! – заревел Вацлав Кобзиков, бросаясь грудью на только что вычищенный и отутюженный костюм. – С ума посходили? Два часа чистил, и опять чисть? Мумии египетского фараона!

На днях греку его рок опять подстроил гадость. Видно, он все же подслушал наш разговор в ресторане. В самый разгар поисков дочери министра рок напустил на Кобзикова вирусный грипп. Врач под страхом вечной глухоты и менингита запретил Вацлаву появляться на улице в течение недели.

Два дня Вацлав метался по комнате, как тигр, пойманный в ловушку в тот самый момент, когда он уже настигал трепетную лань. Потом грек смирился. Он попросил у меня стопку бумаги, химический карандаш, копирку и уединился в уголке. Я, грешным делом, подумал, что Кобзиков засел за диплом, но через два часа Вацлав попросил меня расклеить на остановках городского транспорта объявление следующего содержания:

При этом ветврач сказал:

– Если Магомет не может прийти к горе по причине вирусного гриппа, то гора придет к нему сама.

– Чепуха, – сказал я, прочитав это объявление. – Ничего не ясно: где потерял, что потерял и кто потерял. И потом, может быть уже год никто ничего не терял.

– Ты не знаешь женщин, – усмехнулся грек. – Они страшные растеряхи. А психология? Ты не знаешь психологии женщин. Даже если женщина ничего не потеряла, она все равно придет посмотреть.

Сейчас Вацлав готовился к приему первой посетительницы. Он проспал и теперь в одних трусах метался по комнате, одновременно бреясь, выдавливая прыщи и гладя костюм. С минуты на минуту могла войти девушка с остреньким носиком и сказать: «Я потеряла сумочку. Мой папа – министр».

Раздался стук в дверь.

– Это ко мне! Не пускайте! – пискнул грек и юркнул за шкаф.

Вошла Тина. Она с удивлением осмотрела комнату.

– Мальчишки! Что случилось? Вы похожи на петухов.

– Подсчитываем чужие доходы, – пробурчал я,

– Чьи?

– Егор Егорыча.

Тина улыбнулась:

– Ну, какие у него доходы…

– Четыреста рублей в месяц, вот какие, – ответил капитан, косясь на меня.

– Четыреста? – Тина заинтересовалась. – Откуда же? Он ведь бедно живет. Мне его иногда жалко становится.

– Вот-вот. Жалость – его основной капитал. Не удивлюсь, если у этого кровопийцы на книжке тысчонок пять окажется.

Тина вздохнула.

– Нам бы с тобой, Кимочка, эти деньги, мы бы купили сервант. Я сегодня видела в комиссионном. Чешский. Прелесть!

– Только серванта и не хватало, – пробурчал капитан. – Ну, хватит болтать! За работу!

– Работа… Работа… Работа… Мы когда-нибудь пойдем в театр? Сейчас как раз приехал московский. А, капитан?

– Восемьсот на тридцать пять и плюс восемнадцать, – пробормотал Ким в ответ.

От Тины шел едва уловимый запах не то сирени, не то ландышей, и я никак не мог сосредоточиться. Сегодня Тина выглядела особенно элегантно. На ней был отлично выглаженный, без единой складки кремовый костюм, облегавший ее фигуру, и белые босоножки на каблучках-иголочках. Мне редко приходилось видеть такую красивую фигуру, как у Тины. Маленькие покатые плечи, тонкая талия, стройные длинные ноги в золотом пушке и стянутые на затылке в тугой узел огненные волосы. Издали в Кимову невесту можно было влюбиться с первого взгляда, но вблизи поражало ее лицо. Оно имело своеобразное выражение и в первый момент действовало странно – отталкивая и притягивая одновременно. Это было плоское, величественное, изъеденное временем лицо языческой богини, простоявшей на степном кургане тысячи лет. Первое время я не мог смотреть на нее без содрогания, но потом привык и даже стал находить не лишенным своеобразной красоты, красоты, которой поражают нас неожиданно встречающиеся посреди цветущей степи голые одинокие утесы. Может быть, поэтому мы стали с Тиной друзьями.

Дело в том, что у меня была целая теория, по которой считалось, что наружность накладывает на духовный мир человека отпечаток. Поэтому я и надеялся найти в своей сокурснице с лицом древней богини редкий оригинальный ум и не ошибся. Мы беседовали с Тиной, не стесняясь, на самые различные темы, и наши мнения редко совпадали, что, однако, не раздражало нас, а, наоборот, доставляло удовольствие.

Когда появился Ким, наши с ней отношения поохладели, что, конечно, было вполне естественно.

Ким, я думаю, избрал объектом своей любви именно Тину потому, что она просто оказалась в данный момент под рукой (ибо мой друг твердо решил ехать на место назначения вместе с женой), а искать кого-либо у него не было времени.

Ухаживания Кима Тина приняла благосклонно, и, я думаю, правильно сделала. Конечно, мой друг не ахти какой красавец. У него грубое лицо с крупными чертами и нескладная фигура, но это с лихвой компенсируется полнейшим отсутствием склонности к спиртным напиткам и детски нетронутой чистотой души. Кроме того, учитывая его трудолюбие и настойчивость, можно смело сказать, что Ким добьется кое-чего в жизни.

Сегодня завхоз поехал на нашем мерине за дровами, и мы решили посвятить весь день расчетам. Я достал со шкафа кипу чертежей и папок. Заметив на наших лицах каменную решимость, Вацлав Кобзиков заволновался.

– Опять расселись, мумии египетских фараонов! Сегодня комната нужна мне! Понятно? Я тоже плачу десятку! Проваливайте в читальный зал!

Ким ответил на нервные выкрики презрительным молчанием. У них с Кобзиковым с самого начала установилось что-то наподобие взаимной любви с минусом. Вацлав никогда не упускал случая поиздеваться над капитаном.

– Хотя бы рубашки надели, фараоны! – кричал ветврач. – Будут девушки приходить, а они устроили здесь физкультурный парад! У Кима пятно сзади масляное на майке!

– Что ты говоришь? – елейным голосом спросил Ким. – Придется снять. Неудобно перед дочерью министра.

Он стащил майку и бросил ее на кровать.

– Ну хорошо же! Я вас все равно выкурю! – пообещал грек. – Я вам создам условия!

И началось. Вацлав стал свистать, пытался петь, двигал мебель с места на место и вообще вел себя безобразно.

– Это мы еще посмотрим: кто – кого! – сказал Ким. – Как, ребята?

Мы с Тиной выразили согласие. В самом деле безобразие: люди изобретают сеялку, а тут будут девицы шляться.

Мы стали выкрикивать вслух расчеты, бить рейсшиной мух, подражать петуху.

Сражение было в полном разгаре, когда раздался стук в дверь. Грек погрозил нам кулаком, сдунул с рукава пушинку и на цыпочках подкрался к двери. Стук повторился. Похоже, стучала женщина.

Кобзиков отскочил к кровати.

– Войдите, пожалуйста, – пропел он голосом змия-искусителя.

Мы невольно затаили дыхание. Даже Ким перестал щелкать рейсшиной и уставился на дверь.

– Разрешите? – прозвучал голосок, и на пороге возникло нечто кисейное. Этакая игрушечная фея (только не производства Центрально-Черноземного совнархоза).

Первым встретился взглядом с феей я – по причине своей экстравагантной внешности (у меня в волосах после стычки с Кимом торчал пух, а на носу сочилась крупная царапина).

– Простите. Вацлав Кобзиков здесь живет?

В глазах девушки я не заметил иронии, но это, наверное, было делом чертовски трудным: смотреть без иронии на мою рожу.

– Здесь.

Фея улыбнулась мне. Я улыбнулся ей. Потом она улыбнулась Киму, и я стал свидетелем, как у капитана полезли вверх уши. Такого никогда еще я не видел. Затем девушка повернулась к Тине, отпустила ей не менее обворожительную улыбку, на что древняя богиня ответила такой гримасой, какая бывает разве только у человека, укусившего зеленый лимон. Увы, при всех своих достоинствах Тина всего-навсего женщина, а женщина не любит, когда другим что-то удается больше, чем ей. Улыбка у этой девчушки, безусловно, получалась лучше.

Следующая улыбка предназначалась Вацлаву Кобзикову. Но грека в комнате не оказалось. Чрезвычайно удивленный, я принялся вертеть головой и, наконец, обнаружил ветврача за шкафом.

– Вацлав, – сказал я, – к тебе пришли.

Хмурый Кобзиков нехотя появился.

– Здрасте! – буркнул он.

Мы были удивлены. Только что грек сиял, как кастрюля из нержавеющей стали. Сейчас он смахивал на председателя профкома, озабоченного отчетным докладом.

Увидев Кобзикова, девушка обрадовалась.

– Я вас не узнала! Вы сегодня такой…

«Ага, вот оно что! Любовный конфликтик! Сейчас будет сентиментальная сцена с уклоном в трагедию».

– Как поживаете?

– Ничего.

«Поигрался, негодяй, а теперь „ничего“?! Такую симпатичную девчушку бросил!»

– А я иду, смотрю – объявление: «Обращаться к Кобзикову». Дай, думаю, проведаю… Вылечились от лунатизма?

«Что?!»

Гладко выбритые щеки Кобзикова стали вишневыми.

– Встречаю недавно Ивана Ивановича и спрашиваю о вас. Оказывается, у вас редкая форма. Он долго расписывал. Что-то там связано с боязнью высоты. Лунатики обычно ведь не боятся высоты?

Кобзиков уже пылал, как настольная лампа, и старался на нас не смотреть. Мы слушали, разинув рты. Неужели в довершение ко всему вечный жених еще и лунатик? О боги!

Мне никогда еще не приходилось наблюдать Вацлава Кобзикова смущенным. И Киму, разумеется. Я видел, что капитан колеблется. Подложить греку свинью или нет? Соблазн был слишком велик. Наверно, перед глазами Кима в это время проходили вереницей все обиды, насмешки, издевательства, на которые Вацлав Кобзиков отнюдь не был скуп. В то же время месть была слишком жестокой. Капитан заерзал на стуле. Капитана одолевали мучительные раздумья. Жажда крови, наконец, победила.

– Вы не знаете, лунатикам разрешают жениться? – выпалил он.

– Жениться? Право, не знаю… А что, разве Кобзиков до сих пор…

– Да.

Мы уставились на девчушку. Как она воспримет этот удар?

Глаза у феи заблестели. Но увы, в них было лишь одно любопытство. Или это игра?

Лицо капитана стало жестким. Наступила минута, которой мой начальник ожидал долго. Стало ясно, что Ким расскажет все, ибо он уже догадался: сегодняшняя гостья играет в жизни Кобзикова какую-то немалую роль. Может, это одна из «невест»? Тем лучше!

Ким был простым малым, и мысли легко читались на его высоком челе. Кобзиков, видно, тоже все прочитал, потому что, забыв про самолюбие, пискнул:

– Не надо!..

– Конкретной невесты пока нет, – медленно и обстоятельно, как и все, что он делал, сказал капитан. – Есть цель абстрактная – дочь министра.

– Вот как!

– Да. Во имя этого приносятся жертвы, одна из которых – вы. Найденный предмет дамского туалета не был потерян.

– Это правда, Кобзиков? – спросила голубоглазая фея.

Кобзиков встал и вытянул руки по швам.

– Нет, – соврал он нагло. – Они треплются. Они изобретают сеялку и немного того…

– А то смотрите, у меня есть подружка. Правда, не дочь, а племянница министра. Могу познакомить.

– Нет, нет! – испугался грек. – У меня и в мыслях не было…

Вид у Вацлава был пришибленный и жалкий. Фея взяла его под руку.

– До свидания. Вацлав меня немного проводит.

Они ушли.

– Наглая особа! – сказала Тина, когда захлопнулась дверь. – Туда же, в любовь играет!

– Ах, Тиночка, Тиночка, никак не можешь простить улыбки!

– Натворил, наверно, что-нибудь, а теперь…И чего они в нем находят? Как можно преуспевать с такими вульгарными манерами?!

– Эрудиция, талия, интеллект.

– У меня тоже все это есть, – обиделся Ким. – Однако меня никто не любит!

Мы с Тиной переглянулись. Нашего капитана потянуло на лирику! Вот так, не мсти другим.

– А я, Кимочка?

– И ты. Я же вижу. Все с Рыковым да с Рыковым.

– Ах ты, дурачок лысый!

Начались нежности.

– Пусти! – ворчал Ким, отбиваясь от Тины. – Я не ревную, я предупреждаю!..

Распахнулась дверь. В комнату быстро вошел Вацлав. Я ожидал скандала, но грек, остановившись у окна, принялся барабанить пальцами по стеклу.

– Ты-ры-ры-ры! – запел он мерзким голосом, задумчиво вертя банку с суриком.

Бывают такие моменты, когда к человеку вдруг приходит прозрение.

– Берегись! – крикнул я Киму, бросаясь грудью на чертеж.

В ту же секунду мимо моего уха просвистела банка, распространяя противный запах краски…

Вацлав рыскал по комнате.

Это уже был не Кобзиков, а вождь племени краснокожих, вступивший на тропу войны. В нас летели щетки, помидоры, хлеб, книги. Сначала мы, ошарашенные бурным и непонятным натиском, лишь подставляли бока и спины предметам, защищая чертежи, а потом сами перешли в наступление. Через десять минут отчаянной борьбы жених был запеленат в одеяло, связан бельевой веревкой и уложен на кровать.

– Гады! Крокодилы! Паразиты! – изрыгал обезвреженный ветврач. – Остригу ночью, как овец!

Лишь после того как Ким пообещал заткнуть ему рот тряпкой, грек замолчал. С полчаса он зло сопел и бубнил себе под нос, но скоро отошел: Кобзиков был не злопамятным человеком.

– Ладно, – сказал он. – Развязывай. Не буду рвать вашу кретиническую сеялку.

Мы распутали вечного жениха и сели за расчеты. Наступила тишина. Только Вацлав нервно расхаживал из угла в угол. Всем было немного неловко. Я не выдержал первый.

– Слышь, брось мотаться! Расскажи лучше, кто была она?

– Секретарь горкома комсомола, вот кто!

– Кончай!..

Кобзиков взвился.

– «Кончай», «кончай»! Раньше вам, харям, кончать надо было. Натрепались! Я сгореть могу за милую душу. Ты знаешь этого человека? Нет? А я знаю! Бантики, челочки, ямочка, кисочка!.. Под маменькину дочку работает. А у самой рука, как у тигра. Цапнет – не пикнешь!

Я невольно рассмеялся. У этой-то девчурки – рука тигра?1

– Во-во, смейся! Все сначала смеются. И я смеялся. Рассказать, как она меня от лунатизма вылечила?

– Валяй!

Грек присел на кровать.