ТАЙНА СУПРУЖЕСКОЙ ПЕРЕПИСКИ

 

Кто ей внушал и эту нежность,

И слов любезную небрежность?

Кто ей внушал умильный вздор…

A.C. Пушкин

 

«Между тем пишите мне… – ваши письма всегда дойдут до меня».

Пушкин – невесте

 

«В собственные руки»

 

«Я не люблю писать писем. Язык и голос едва ли достаточны для наших мыслей – а перо так глупо, так медленно – письмо не может заменить разговора», – признавался двадцатилетний поэт. Ему не раз пришлось изменить собственное суждение, а письма его к Натали, пожалуй, не менее увлекательны, чем любой из пушкинских романов.

Невесте, «мадемуазель Натали Гончаровой», адресовано четырнадцать писем; жене, «милостивой государыне Наталье Николаевне Пушкиной» – шестьдесят четыре! И это за семнадцать месяцев разлуки, выпавших на их недолгую супружескую жизнь. Разлуки физической, но не духовной – Пушкин пишет жене отовсюду, где оказывается волей прихотливой судьбы: из Москвы и Казани, Петербурга и Болдина, Михайловского и Торжка, Нижнего Новгорода и Оренбурга.

Так часто поэт никогда и никому не писал, разве что князю Петру Вяземскому: дотошные исследователи подсчитали, что своему приятелю Пушкин отправил 72 письма. Но с ним Пушкина связывала почти двадцатилетняя дружба. С Натали жизнь свела поэта всего на восемь неполных лет, начиная со дня встречи. Он писал ей, своей Наташе, иногда делая приписку: «В собственные руки. Самонужнейшее», писал все, что лежало на сердце, словно исповедовался. И был крайне зол, когда полиция вскрывала его письма.

 

«Смотри, женка: надеюсь, что ты моих писем списывать никому не дашь; если почта распечатала письмо мужа к жене, так это ее дело, и тут одно неприятно: тайна семейственных сношений, проникнутая скверным и бесчестным образом…»

«Пожалуйста не требуй от меня нежных, любовных писем. Мысль, что мои распечатываются и прочитываются на почте, в полиции, и так далее – охлаждает меня, и я поневоле сух и скучен».

«Я пишу тебе, не для печати…»

Письма невесте – лишь на французском, жене Пушкин пишет только по‑русски. Как тут не вспомнить собственных его признаний: «Жена не то, что невеста. Куда! Жена свой брат»!

«Целую кончики Ваших крыльев, как говаривал Вольтер людям, которые вас не стоили» – это невесте.

«Поцелуй‑ка меня, авось горе пройдет. Да лих, губки твои на 400 верст не оттянешь» – это жене.

«Моя дорогая, моя милая Наталья Николаевна, я у ваших ног» – это невесте.

«…Если ты поплакала, не получив от меня письма, стало быть, ты меня еще любишь, женка. За что целую тебе ручки и ножки» – это жене.

 

 

«Друг мой женка»

 

Бумажный лист, самый вечный на свете материал, донес в своей первозданности все оттенки чувств, отголоски былых страстей и житейских забот, сохранив легкость и «свободу разговора».

Письма – как естественное течение жизни. Та фантастическая река безвременья, куда можно войти не единожды. Как легко открыть томик пушкинских писем к жене, изданный в серии «Литературные памятники», читать и перечитывать знакомые строки, забывая, что предназначались они не для чужих глаз, а лишь одной Натали!

Но, может, коль она их сберегла – не выбросила, не растеряла, не сожгла – значит, разрешила прикоснуться и к своей жизни, давно принадлежащей истории. На то была ее воля!

В письмах – живой Пушкин.

Он объясняется в любви:

 

«Тебя, мой ангел, люблю так, что выразить не могу…»

 

Дает наставления:

 

«Душа моя, женка моя, ангел мой! сделай мне такую милость: ходи 2 часа в сутки по комнате, и побереги себя»;

«Пожалуйста не стягивайся, не сиди поджавши ноги, и не дружись с графинями, с которыми нельзя кланяться в публике»;

«Верхом не езди, а кокетничай как‑нибудь иначе»;

«…Смотри, не сделайся сама девочкой, не забудь, что уж у тебя двое детей… береги себя, будь осторожна; пляши умеренно, гуляй понемножку…»

 

Порою хандрит – и его раздражение тотчас выливается в сердитые строки:

 

«И про тебя, душа моя, идут кой‑какие толки…»;

«Не сердись, что я сержусь»;

«Ты, кажется, не путем искокетничалась. Смотри: недаром кокетство не в моде и почитается признаком дурного тона».

 

Спохватывается и в следующем письме просит прощения:

 

«Друг мой женка, на прошедшей почте я не очень помню, что я тебе писал. Помнится, я был немножко сердит – и кажется, письмо немного жестко».

 

Спрашивает о детях:

 

«Что‑то моя беззубая Пускина? Уж эти мне зубы! – а каков Сашка рыжий? Да в кого‑то он рыж? не ожидал я этого от него»;

«Ради Бога, Машу не пачкай ни сливками, ни мазью».

 

Беспокоится о ней, своей Наташе:

 

«Милый мой друг, ты очень мила, ты пишешь мне часто, одна беда: письма твои меня не радуют. Что такое vertige? (головокружение. – фр‑)у обмороки или тошнота?., пустили ли тебе кровь? Все это ужас меня беспокоит»;

«…Что, если у тебя опять нарывы, что, если Машка больна?»

 

Учит хозяйствовать:

 

«Ты пляшешь по их дудке; платишь деньги, кто только попросит; эдак хозяйство не пойдет».

 

Поручает ей деловые встречи, издательские дела:

 

«При сем пакет к Плетневу, для Современника…»;

«Что наша экспедиция? виделась ли ты с графиней Канкриной, и что ответ?»;

«Что записки Дуровой? пропущены ли Цензурою?»

 

Жалеет:

 

«Живо воображаю первое число. Тебя теребят за долги, Параша, повар, извозчик, аптекарь… у тебя не хватает денег, Смирдин перед тобой извиняется, ты беспокоишься – сердишься на меня – и поделом»;

«И как тебе там быть? без денег… с твоими дурами няньками и неряхами девушками… У тебя, чай, голова кругом идет»;

«Очень, очень благодарю тебя за письмо твое, воображаю твои хлопоты и прошу прощения у тебя за себя и книгопродавцев»;

 

Спрашивает у жены совета:

 

«Слушая толки здешних литераторов, дивлюсь, как они могут быть так порядочны в печати и так глупы в разговоре. Признайся: так ли и со мною? право, боюсь».

 

Хвалит:

 

«…Ты здорова, дети здоровы, ты пай дитя; с бала уезжаешь прежде мазурки…»

 

Скучает:

 

«Мне без тебя так скучно, так скучно, что не знаю, куда головы преклонить».

 

Шутит:

 

«Что касается до тебя, то слава о твоей красоте достигла до нашей попадьи…»;

«Как я хорошо веду себя! как ты была бы мной довольна! за барышнями не ухаживаю, смотрительшей не щиплю, с калмычками не кокетничаю – и на днях отказался от башкирки, несмотря на любопытство, очень простительное путешественнику».

 

Выговаривает:

 

«Спасибо и за то, что ложишься рано спать. Нехорошо только, что ты пускаешься в разные кокетства; принимать Пушкина[3]тебе не следовало… не должно свету подавать повод к сплетням. Вследствие сего деру тебя за ухо и целую нежно, как будто ни в чем не бывало».

 

Оправдывается:

 

«Честь имею донести тебе, что с моей стороны я перед тобою чист, как новорожденный младенец»;

«Я перед тобой кругом виноват, в отношении денежном. Были деньги… и проиграл их. Но что делать? я так был желчен, что надобно было развлечься чем‑нибудь».

 

Делится замыслами:

 

«Теперь надеюсь многое привести в порядок, многое написать и потом к тебе с добычею»;

«Я пишу, я в хлопотах, никого не вижу – и привезу тебе пропасть всякой всячины»;

«Я привезу тебе стишков много, но не разглашай этого: а то альманашники заедят меня»;

(Ей обещает стихи, словно пряники, что привозит купец своей «половине», возвращаясь с ярмарки!)

«Погода у нас портится, кажется, осень наступает не на шутку. Авось распишусь»;

«…A стихи пока еще спят»;

«…Не хочу к тебе с пустыми руками явиться, взялся за гуж, не скажу, что не дюж»;

«До тебя мне осталось 9 листов. То есть как ещё пересмотрю 9 печатных листов и подпишу: печатать, так и пущусь к тебе…»

 

Жалуется:

 

«Прощай, душа. Я что‑то сегодня не очень здоров»;

«Все эти дни голова болела, хандра грызла меня; нынче легче. Начал многое, но ни к чему нет охоты; Бог знает, что со мною делается».

 

И даже гневается:

 

«…Черт догадал меня родиться в России с душою и с талантом!»

 

Неправдоподобно, но… звучит голос поэта. Легко различимы малейшие его интонации, тембр. Слышится знаменитый пушкинский смех, о котором современники писали, что тот «так же увлекателен», как и его стихи.

И одна, обычная вроде бы фраза в письме к жене: «Машку, Сашку рыжего и тебя целую и крещу. Господь с Вами. Прощай, спать хочу» – мгновенно разрушает мощный временной барьер. Эта загадочная сиюминутность, словно некий пароль – ты узнаваем, входи, живи в пушкинском мире! Живые письма, не тронутые тленом времени.

 

«Чтоб не пропала ни строка…»

 

И как не покажется странным, но именно Наталия Николаевна, а не пушкинисты Павел Анненков и Петр Бартенев, что так и не смогли поделить меж собой почетное первенство, стала первым биографом поэта.

«Коли Бог пошлет мне биографа», – словно посмеиваясь, но и с надеждой, записал некогда Пушкин. И не дано было знать поэту горькую истину, что судьба готовила Натали к этой тяжелой и, казалось бы, несвойственной ей миссии – стать хранительницей его духовного наследства. И его памяти.

Из письма П. В. Анненкова (конец 1849 – начало 1850):

«…В это время Ланская, по первому мужу Пушкина… пришла к мысли издать вновь сочинения Пушкина, имевшие только одно издание 1837 года. Она обратилась ко мне за советом и прислала на дом к нам два сундука его бумаг. При первом взгляде на бумаги я увидал, какие сокровища еще в них таятся, но мысль о принятии на себя труда издания мне тогда и в голову не приходила. Я только сообщил Ланской план, по которому, казалось мне, должно быть предпринято издание».

Именно Павлу Васильевичу Анненкову, издателю пушкинского собрания сочинений в 1855–1857 годах, она отдала часть фамильного архива. Павел Анненков вернул ей далеко не все полученные им документы – некоторые из них оказались у его брата. Надо полагать, что подобная недобросовестность издателя доставила Наталии Николаевне в свое время немало горьких минут.

Много позже эти семейные документы будут приобретены И. А. Шляпкиным и опубликованы им в своей книге «Из неизданных бумаг Пушкина» в 1903 году.

Из письма И. В. Анненкова[4]– брату П. В. Анненкову (19 мая 1851):

«Генеральша (H.H. Ланская. – А. Ч.) по возвращении из‑за границы дает мне переписку Пушкина с сестрою, когда ему было 13 лет».

Какое важное свидетельство! Она хранила письма Пушкина‑лицеиста! (Ныне, к несчастью, утраченные).

Вела Наталия Николаевна и переговоры с издателями, и, видимо, со знанием дела. Сказывались полученные прежде, еще при жизни с поэтом, навыки.

«…Чтоб не пропала ни строка пера моего для тебя и для потомства», – наставлял прежде жену, то ли в шутку, то ли всерьез, Александр Сергеевич. Она сохранила все письма поэта, его рукописи и дневники – все, вплоть до расписок и счетов. Сберегла и письма друзей к Пушкину.

 

И всё ей кажется бесценным,

Всё душу томную живит

Полу‑мучительной отрадой…

 

И ведь Пушкин знал, что его Наташа, подобно всем Гончаровым (вот уж истинно «гончаровская кровь»!), трепетно относилась ко всем семейным бумагам. Письма друзей и родственников, адресованные ей, были разложены по отдельным конвертам, и на них Наталия Николаевна имела обыкновение проставлять годы, надписывать имена и фамилии своих корреспондентов. Переписка со вторым супругом была собрана и сшита ею в отдельные тетради.

А пушкинские письма она, эта «легкомысленная красавица» и «бессердечная кокетка», как злословили о ней в свете, хранила особенно бережно. Знала их ценность для новых поколений.

И даже перед кончиной, на пороге вечности, Наталия Николаевна заботилась о дальнейшей судьбе дорогих посланий: просила Марию, старшую дочь, уступить все письма отца, предназначенные первоначально ей младшей – Наталии, оставшейся после развода с мужем с тремя малыми детьми на руках и за чью будущность она так тревожилась.

Но еще прежде, с самых первых лет вдовства, она воспитала в детях, знавших отца по ее рассказам (лишь старшие – Мария и Александр – сохранили неясные отрывочные воспоминания о нем), любовь к нему и такое же трепетное отношение к его памяти. Наталия Николаевна научила детей беречь все, связанное с его именем, – священную память об отце только мать могла взрастить в детских, еще неокрепших умах.

И не благодаря ли этому внушенному Наталией Николаевной чувству все рукописи поэта, семейные реликвии и письма, составляющие бесценную часть его наследства, собраны ныне воедино в Пушкинском Доме, в его сердце – рукописном отделе, и в музее‑квартире на Мойке? Большинство раритетов – дары ее детей, внуков и даже далеких, никогда не ведомых ей праправнуков.

Можно ли сомневаться, что письма покойного мужа и вовсе не имели для нее цены?

 

«Твое премилое письмо»

 

А письма самой Натали? Как радовался им Пушкин, как целовал несчетное количество раз, по свидетельству княгини Веры Вяземской, эти драгоценные листки, и как тревожился, когда не было подолгу вестей от жены.

 

Читаю с тайною тоскою

И начитаться не могу.

 

«С нетерпением ожидаю твоего письма из Новагорода…»;

«Ангел мой женка! сей час получил я твое письмо из Бронниц – и сердечно тебя благодарю. С нетерпением буду ждать известия из Торжка».

Она писала мужу часто, и ее письма летели ему вослед. Иногда Пушкин получал сразу несколько ее посланий:

«Оба письма твои получил я вдруг…»;

«Вчера только успел отправить письмо на почту, получил от тебя целых три. Спасибо, жена».

Порой даже выговаривал ей:

«У тебя нарывы, а ты пишешь мне четыре страницы кругом. Как тебе не совестно! Не могла ты мне сказать в четырех строчках о себе и о детях».

А потом сам же просил: «Пиши мне как можно чаще; и пиши все, что ты делаешь, чтоб я знал, с кем ты кокетничаешь, где бываешь, хорошо ли себя ведешь…»;

«Пишу тебе из Тригорского. Что это, женка? вот уж 25‑е, а я все от тебя не имею ни строчки. Это меня сердит и беспокоит. Куда адресуешь ты свои письма? Пиши Во Псков, Её высокородию Прасковье Александровне Осиповой для доставления A.C. П., известному сочинителю – вот и все. Так вернее дойдут до меня твои письма, без которых я совершенно одурею».

Да и сама Натали волновалась, если вдруг почему‑то дня два или три не могла ответить мужу.

Успокаивал жену, но тревожился сам. И был счастлив, когда приходила очередная почта:

«Я получил от тебя твое премилое письмо…»;

«Сей час получил от тебя письмо, и так оно меня разнежило…»

 

«Души доверчивой признанье»

 

Сохранились письма жены поэта к брату Дмитрию, сестрам. И теперь они действительно бесценны, ведь в них слышен голос Натали, мягкий и любящий, безыскусная мелодика ее речи.

Поистине гражданский подвиг совершили писатели, ныне уже почившие, И. М. Ободовская и М. А. Дементьев, подготовившие к печати письма Наталии Николаевны. Подобно реставраторам удалось пожилой писательской чете снять многолетние аляповатые наслоения. И вот проглянул милый образ, робко заговорила сама Наташа, – ведь ее надолго лишили права голоса.

«Я тебе откровенно признаюсь, – пишет она брату Дмитрию в июле 1836‑го, – что мы в таком бедственном положении, что бывают дни, когда я не знаю как вести дом, голова у меня идет кругом. Мне очень не хочется беспокоить мужа всеми своими мелкими хозяйственными хлопотами, и без того я вижу, как он печален, подавлен, не может спать по ночам, и, следственно, в таком настроении не в состоянии работать, чтобы обеспечить нам средства к существованию: для того, чтобы он мог сочинять, голова его должна быть свободна… Мой муж дал мне столько доказательств своей деликатности и бескорыстия, что будет совершенно справедливо, если я со своей стороны постараюсь облегчить его положение…»

Это письмо, как и другие письма Натали (почти все они на французском), ныне – в Российском Государственном архиве древних актов.

Кажется, что эти торопливо исписанные листы фамильной гончаровской бумаги, с вензелями и водяными знаками, и по сей день хранят ее усталость и сердечную тоску. Две строки из послания к брату, написанные по‑русски, могут сказать больше, чем тома биографических исследований о жене поэта: «Мочи нет, устала…» Вечный женский вздох! Так могла вымолвить и крестьянка, утирая рукой пот со лба, и блистательная красавица, обремененная иными заботами: вечными долгами, бесконечными переездами, родами и болезнями – своими и детей, перепиской рукописей мужа и хлопотами по его издательским делам.

Много‑много позже, уже в другой своей жизни, будучи госпожой Ланской, Наталия Николаевна в шутку признавалась:

«…Я очень много болтаю в письмах и… марать бумагу одна из моих непризнанных страстей». Письма ее к поэту, надо полагать, были обстоятельны и подробны, нежны и трогательны, полны любопытных суждений и признаний – ведь порой месяцами у нее не было иного способа разговаривать с мужем, откровенничать с ним.

Но писала Натали супругу не только о домашних делах, но и о вопросах, весьма далеких от чисто житейских. Об этом говорят ответные пушкинские письма:

«…Впрочем, твое замечание о просвещении русского народа очень справедливо и делает тебе честь, а мне удовольствие».

«Ты спрашиваешь меня о Петре? идет помаленьку; скопляю матерьялы – привожу в порядок – и вдруг вылью медный памятник…»

Пушкину всегда, с первых дней семейной жизни, хотелось ввести Натали в круг своих интересов, приобщить ее к высоким духовным сферам – литературе, живописи, театру. И к политике.

Так, в одном из писем он делится с ней предположением:

 

«Мы без европейской войны не обойдемся…»

 

В другом просит:

 

«Пиши мне также новости политические. Я здесь газет не читаю – в Английский Клоб не езжу и Хитрову не вижу. Не знаю, что делается на белом свете. Когда будут цари? и не слышно ли чего про войну?..»

 

Что отвечала Пушкину его Наташа? Верно, добросовестно стараясь исполнить наказ мужа, писала о своем разумении злободневных вопросов – тех, что занимали тогда общество. И как любопытно сопоставить необычную просьбу поэта и ответные строки Наталии Николаевны, обращенные уже… к Ланскому, второму супругу:

 

«Ты совершенно прав, что смеешься над тем, как я говорю о политике, ты знаешь, что этот предмет мне совершенно чужд».

 

А ведь Пушкин не потешался над неискушенностью своей молоденькой супруги в вопросах, ей несвойственных – напротив, поощрял ее, не желая ограничить Натали привычным семейным кругом. И как опытный учитель наставлял, развивал любознательность, с радостью отмечая робкие движения ее души. С юной женой, которую сам же называл порой «совершенным ребенком», поэт разговаривал на равных.

И вот любопытная деталь: Пушкин жалеет, когда что‑либо интересное видит без своей Наташи. Будто это чувство не дает ему сполна насладиться удивительным зрелищем.

 

Пушкин – жене из Петербурга (18 мая 1834):

 

«Вчера я был в концерте, данном для бедных в великолепной зале Нарышкина, в самом деле, великолепной. Как жаль, что ты ее не видала».

 

И вновь, в следующем письме, сообщая жене о приезде известного чревовещателя, «который смешил меня до слез», тут же добавляет: «мне право жаль, что ты его не услышишь». Пушкин – жене из Михайловского (14 сентября 1835): «Писать не начинал, и не знаю, когда начну. Зато беспрестанно думаю о тебе, и ничего путного не надумаю. Жаль мне, что я тебя с собою не взял».

Без нее он чувствовал пустоту. Скучал. И столько раз признавался ей в том. Ему, великому и прославленному поэту, так не хватало его Наташи, ее голоса, ее милых писем…

 

«Прощай, жена. У меня на душе просветлело. Я два дня сряду получил от тебя письма и помирился от души с почтою и полицией»;

«Жду от тебя писем порядочных, где бы я слышал тебя и твой голос…»

 

(Лишь одно упоминание современников о голосе Натали – его назвали волшебным).

«…Перечел твое письмо и ложусь спать».

Ведь не просто прочитал, а перечитал! Как целительны были ее послания, словно бальзам для души…

«В его (Пушкина) переписке так мучительно трогательно и так чудесно раскрыта его семейная жизнь, его любовь к жене, что почти нельзя читать это без умиления, – восхищался Александр Куприн. – Сколько пленительной ласки в его словах и прозвищах, с какими он обращается к жене! Сколько заботы о том, чтобы она не оступилась, беременная, – была бы здорова, счастлива! Мне хотелось бы когда‑нибудь написать об этом… Ведь надо только представить себе, какая бездна красоты была в его чувстве, которым он мог согревать любимую женщину, как он при своем мастерстве слова мог быть нежен, ласков, обаятелен в шутке, трогателен в признаниях!..»

 

«Письма моей жены»

 

Письма Наталии Николаевны в духовном наследстве поэта. По сути, это целый непознанный пласт в пушкиноведении. К слову, ведь и большинство писем Александра Сергеевича к Натали (драгоценная часть эпистолярного наследства поэта!) ответные, а значит – вызваны к жизни ее же посланиями.

«Мне пришел в голову роман, и я вероятно за него примусь», – сообщает он супруге в сентябре 1832‑го. Вне сомнений, речь идет о будущем романе «Дубровский», к которому Пушкин приступил в октябре того же года и завершил в феврале следующего. И первой, кому поэт сообщил о новом замысле, стала жена!

Обратимся к тексту романа. Итак, глава VI. Последний вечер Владимира Дубровского в отчем доме:

«Владимир отпер комоды и ящики, занялся разбором бумаг покойного. […] Между ими попался ему пакет с надписью: письма моей жены. С сильным движением чувства, Владимир принялся за них: они писаны были во время Турецкого похода и были адресованы в армию из Кистеневки. Она описывала ему свою пустынную жизнь, хозяйственные занятия, с нежностию сетовала на разлуку и призывала его домой, в объятия доброй подруги, в одном из них она изъявляла ему свое беспокойство насчет здоровья маленького Владимира; в другом она радовалась его ранним способностям и предвидела для него счастливую и блестящую будущность. Владимир зачитался, и позабыл все на свете, погрузясь душою в мир семейственного счастия, и не заметил, как прошло время. Стенные часы пробили одиннадцать…»

Не было ли и у поэта такого пакета, возможно, с подобной надписью: «Письма моей жены»? Был, бесспорно был! Есть тому и свидетельство. И довольно‑таки необычное. Петр Плетнев, приятель поэта, чуть ли не пасквиль пишет на Пушкина. И кому? Общему их другу – Василию Жуковскому!

«Вы теперь вправе презирать таких лентяев, как Пушкин, который ничего не делает, как только утром перебирает в гадком сундуке своем старые к себе письма, а вечером возит жену по балам».

Не удивительно ли, что написаны эти строки 17 февраля 1833 года, в самый канун годовщины свадьбы поэта! И по времени совпадают с написанием Пушкиным романа!

И как созвучно настроение поэта с переживаниями Владимира Дубровского. Пушкин, как и его герой, перечитывая старые письма, погружался душой в такое недавнее счастливое прошлое. И не есть ли в этом кратком отрывке романа отголоски писем самой Наталии Николаевны?

«Она описывала ему свою пустынную жизнь…»

Все это было, бесспорно, и в посланиях Наталии Николаевны, которые если и возможно восстановить, то только по ответным письмам Пушкина.

«Какая ты умнинькая, какая ты миленькая, какое длинное письмо! как оно дельно! благодарствуй, женка!»

И Наталия Николаевна подробно и обстоятельно писала мужу обо всех житейских делах, обо всем, что с нею происходило, где бывала и с кем встречалась. Как много позже признавалась она сама: «Я… рассказываю все, как было… только в силу привычки описывать все мельчайшие подробности…»

Сообщала мужу о здоровье детей, подмечая особенности характера каждого, радовалась их успехам и ранним способностям, смеялась над шалостями, беспокоилась об их будущности.

Об этом вновь говорят ответные письма поэта:

«Помнит ли меня Маша, и нет ли у ней новых затей?»

«…C нежностию сетовала на разлуку и призывала его домой…»

Да ведь и Наталия Николаевна торопила мужа с приездом, звала его. И просьбы эти были частыми, порой настойчивыми. Из шести лет супружеской жизни полтора года прошли в разлуке!

«Не жди меня в нынешний месяц, жди меня в конце ноября»;

«Ты хочешь непременно знать, скоро ли я буду у твоих ног? изволь, моя красавица»;

«Пожалуйста не сердись на меня за то, что я медлю к тебе явиться. Право, душа просит; да мошна не велит»;

…Изо всех семейных реликвий Дубровский взял из родного дома лишь материнские письма. Заветные листки не должны были попасть в чужие руки, а о том, чтобы сжечь их, он не мог и помыслить.

«Владимир положил письма в карман, взял свечу и вышел из кабинета…»

 

«Отданы г‑же Пушкиной»

 

В кабинете, в доме на набережной Мойки, после кончины поэта был проведен «посмертный обыск», составлена опись бумаг покойного, и в ней под номером 41 значилось: «Письма госпожи Пушкиной».

Писем Наталии Николаевны к супругу насчитывалось не менее сорока.

 

А. Х. Бенкендорф – В. А. Жуковскому (6 февраля 1837):

«Бумаги, могущие повредить памяти Пушкина, должны быть доставлены ко мне для моего прочтения… По прочтении этих бумаг, ежели таковые найдутся, они будут преданы немедленно огню в вашем присутствии…

Письма вдовы покойного будут немедленно возвращены ей, без подробного оных прочтения, но только с наблюдением о точности ее почерка».

 

H.H. Пушкина – В. А. Жуковскому (8 февраля 1837):

«Надеясь вскоре уехать, я буду просить Вас возвратить мне письма, писанные мною моему мужу… мысль увидеть его бумаги в чужих руках прискорбна моему сердцу…»

Письма Наталии Николаевны действительно находились в запечатанном сундуке вместе с другими бумагами. Он был вскрыт в присутствии свидетелей – генерал‑майора Леонтия Дубельта и поэта Василия Жуковского. Видимо, именно об этом потайном сундучке со старыми письмами упоминал некогда Плетнев.

Свои письма к мужу Наталия Николаевна получила – в описи сохранилась пометка: «Вручены г‑ну действительному статскому советнику Жуковскому». А уже после его рукой приписано: «Отданы г‑же Пушкиной».

Но вот письма поэта, адресованные жене, хранились, что, впрочем, и понятно, у самой Наталии Николаевны, а не в кабинете мужа.

И когда Жуковского обвинили, что он вынес тайком некие пакеты с бумагами покойного поэта, пришлось ему объяснять эту загадочную «историю с похищением» самому генералу Бенкендорфу:

«Эти пять пакетов были просто оригинальные письма Пушкина, писанные им к его жене, которые она сама вызвалась дать мне прочитать; я их привел в порядок, сшил в тетради и возвратил ей».

Наталия Николаевна сохранила письма мужа, но не сумела сберечь собственные. Не захотела? Или причиной тому, по ее же собственным словам, «стыдливость сердца»?

По одной из версий, старший сын поэта Александр Александрович по просьбе матери сжег ее письма. Как тут не вспомнить, что и Екатерина Николаевна, в девичестве Ушакова, давняя соперница Натали, перед кончиной просила дочь сжечь все послания поэта к ней. Сама, по доброй воле. Не хотела, чтобы ее любовь стала предметом обсуждения досужих потомков. Неужели эта печальная история повторилась словно в зеркальном отражении?

Нет, это уж верно, не в «гончаровской» природе – уничтожать письма или документы: рядные записи, свидетельства, заводские книги. Казалось бы, старые и вовсе ненужные…

 

«Будь осторожен с моими письмами»

 

Искать письма Наталии Николаевны стали лишь в начале двадцатого века. Непростительно поздно? Нет. Ведь живы были еще все ее дети, все семеро. И вряд ли они согласились бы с публикацией писем покойной матери, зная наверное, что это не пришлось бы ей по душе.

Да и памятен был громкий скандал, вспыхнувший после того, как графиня Наталия Меренберг, младшая дочь поэта, передала для печати письма отца Ивану Сергеевичу Тургеневу, который и опубликовал их в «Вестнике Европы» в 1878 году. Сыновья Пушкина Александр и Григорий были настолько этим возмущены, что собирались ехать в Париж, чтобы поквитаться с писателем. И как жаловался сам Тургенев, «поколотить меня за издание писем их отца!»

 

Из воспоминаний Александры Араповой:

«Целую бурю негодования вызвало опубликование писем Пушкина к ней. Чутким сердцем она (Наталия Николаевна. – Л. Ч.) ее предугадала и поставила непременным условием, чтобы они появились только по смерти моего отца, боготворившего ее светлую память. Нам, ее детям, – как Пушкиным, так и Ланским, – эта газетная травля принесла много тяжелого горя».

И сама Наталия Николаевна, оберегая память мужа, противилась публикации частных писем Пушкина, не предназначенных для публики.

Оберегала от чужих любопытных глаз и свою переписку со вторым супругом, генералом Ланским, что так счастливо сохранилась.

 

Наталия Николаевна – П. П. Ланскому:

«Я пишу тебе доверительно, имея привычку делиться с тобой самыми сокровенными мыслями…»;

«…Я, как и всегда, пишу тебе под первым впечатлением, с тем чтобы позднее раскаяться».

Надо думать, что привычке своей она следовала и прежде, будучи женой поэта. И предупреждала своего второго супруга:

«…Будь осторожен с моими письмами…»

Точно так же наставлял ее некогда и сам Пушкин!

«…Запирай их, как только прочтешь», – пишет она далее. Как это важно, и как обнадеживающе ныне звучит ее просьба! Ведь не приходит же ей в голову просить супруга сжечь адресованные ему письма, а всего лишь спрятать от чужих недобрых глаз.

Все семейные бумаги и пушкинские рукописи Наталия Николаевна завещала сыну Александру, и долгие годы он хранил отцовское наследие.

В 1880 году Александр Александрович передал Румянцевскому музею «на вечные времена» бесценный дар – фамильный пушкинский архив. А еще через два года и письма поэта к жене.

 

A.A. Пушкин – В. А. Дашкову, директору Московского Публичного и Румянцевского музеев (3 мая 1882):

«Милостивый государь Василий Андреевич!

Прилагая при сем 64 письма покойного моего отца Александра Сергеевича к моей покойной матери, Наталии Николаевне, пожертвованные… сестрой моей графиней Натальей Александровной Меренберг, обращаюсь к Вашему Высокопревосходительству с покорнейшею просьбою… чтобы эти письма в течение пятидесяти лет в чтение никому выдаваемы не были».

Александр Александрович, как и полагалось доброму сыну, делал все, чтобы охранить память матери от возможных насмешек и обвинений.

Из беседы A.A. Пушкина с корреспондентом газеты «Русская молва» (от 31 марта 1913):

 

«Вскоре после открытия памятника отцу в Москве сестра передала мне всю хранившуюся у нее переписку. Я их принес в дар Румянцевскому музею и поставил условием, чтобы эта переписка не стала общественным достоянием и не была опубликована ранее смерти последнего члена нашей семьи, считая и младшую сестру Елизавету от второго брака моей матери».

 

Возможно, тогда же были переданы и ответные письма Наталии Николаевны. Ведь сын поэта говорит о переписке! Исследователи уже обращали внимание на некоторую странность: он ставит жесткое условие – переписка родителей не должна быть ныне опубликована, хотя к тому времени письма поэта к жене уже тридцать пять лет как были напечатаны. Значит, речь может идти лишь о письмах матери!

Неслучайно Александра Александровича заботит, чтобы и дочери Наталии Николаевны от второго брака, сестры Ланские, не могли пострадать от недобросовестности издателя или новых нападок в адрес их матери, коих и так было предостаточно. Иначе к чему было тогда упоминать имя Елизаветы Ланской – ведь она дочерью Пушкина не была!

«Мне сдается, по простой женской логике, – полагала Александра Арапова, – что именно эта супружеская переписка должна была восстановить в полном блеске добрую память матери, а не вызвать той жестокой оценки, тех комьев грязи, которые безжалостно осыпали ее священную для нас могилу».

В июле 1914‑го, через год с небольшим после публикации в «Русской молве», завершил свой земной путь боевой генерал Александр Пушкин – всю жизнь, до седых волос, слывший любимцем поэта. Да и Наталия Николаевна отличала старшего сына своей особой душевной привязанностью.

Борис Львович Модзалевский, хранитель рукописного наследства поэта в Пушкинском Доме, писал в том печальном году:

 

«Александр Александрович Пушкин приобрел право на вечную благодарность русских людей за сохранение и за передачу в общее пользование черновых тетрадей поэта, пожертвованных им в… Московский Румянцевский музей, куда передал он по соглашению с братом и сестрами и под известным строгим запретом и переписку своих родителей, могущую без сомнения пролить свет на взаимные их отношения и на до сих пор смутную историю последних лет многострадальной жизни поэта…»

 

Заветное слово «переписка» было произнесено дважды: и сыном поэта, и замечательным ученым‑пушкинистом!

 

«Жду… с нетерпением»

 

Писем Наталии Николаевны нет. И все‑таки их можно прочесть. Прочесть «духовными глазами», меж строк пушкинских писем. Там даже есть особо повторенные поэтом ее фразы:

«Что ты путаешь, говоря: о себе не пишу, потому что не интересно. Лучше бы ты о себе писала, чем о S. (графиня Надежда Соллогуб, к ней Наталия Николаевна ревновала мужа. – Л. Ч.), о которой забираешь в голову всякий вздор – на смех всем честным людям и полиции, которая читает наши письма. Ты спрашиваешь, что я делаю».

А вот и сам поэт задает тот же вопрос в одном из первых писем к невесте:

«Что вы поделываете? Кого видите? Где гуляете? Поедете ли в Ростов? Напишете ли мне? Впрочем, не пугайтесь всех этих вопросов, вы отлично можете не отвечать на них, – потому что вы всегда смотрите на меня как на сочинителя».

Конечно же, молоденькая девушка, к слову сказать, начитанная благодаря богатой дедушкиной библиотеке в Полотняном Заводе, не могла устоять от соблазна особого рода – ей было лестно внимание знаменитого Пушкина. Его появление всегда становилось сенсацией, и приезд поэта в Москву, после михайловской ссылки, обратился в настоящий триумф.

«Завидую Москве, она короновала Императора, теперь коронует Пушкина», – писал свидетель тех дней.

Как тут было устоять юной барышне, почти девочке, только что увидевшей свет! Даже и не свет, а сразу «солнце русской поэзии», буквально ослепившее ее. Уже тогда Пушкина величали «любимейшим поэтом России».

Разумеется, она не могла не смотреть на Пушкина иначе, как на знаменитого сочинителя. И тут уже были не важны ни внешняя некрасивость поэта, ни его малый рост – все меркло в лучах торжествующей славы, в ее неземном сиянии. Потом придет и любовь, и Натали Гончарова станет невестой первого поэта России. «Она меня любит», – как дорого стоит признание Пушкина‑жениха!

«Передал ли вам брат мое письмо, и почему вы не присылаете мне расписку в получении, как обещали? – летит письмо невесте из Петербурга. – Я жду ее с нетерпением, и минута, когда я ее получу, вознаградит меня за скуку моего пребывания здесь».

И вновь вопрос: «Пришлете ли вы мне расписку?»

 

И письма тайные, награды долгой муки…

 

Несомненно, какой‑то тайный уговор существовал между Пушкиным и Натали. Поэт настойчиво требовал ее расписок в получении писем. Для чего? Прежде всего – удостовериться, что его письмо попало ей в руки, а не к маменьке или кому‑то из домочадцев. И, конечно же, – иметь счастье получить несколько строк от невесты, пусть даже и формальных. Или, быть может, Пушкин придумал некий тайный шифр, ведомый только им обоим? И с его помощью Натали могла сообщать жениху важные новости или открывать свои чувства без боязни, что строгая матушка – семейный цензор – сможет узнать ее сокровенные мысли?

 

Самая близкая подруга Натали Катенька Долгорукова, посвященная в ее девичьи тайны, много позже вспоминала:

«Когда он (Пушкин) жил в деревне, Наталия Ивановна не позволяла дочери самой писать к нему письма, а приказывала ей писать всякую глупость и, между прочим, делать ему наставления, чтобы он соблюдал посты, молился Богу и пр. Наталия Николаевна плакала от этого».

 

Не подтверждением ли тому и пушкинские строки, адресованные князю Петру Вяземскому в ноябре 1830‑го из Болдина:

«Отправляюсь, мой милый, в зачумленную Москву – получив известие, что невеста ее не покидала… Она мне пишет очень милое, хотя бестемпераментное письмо».

Но одно письмо Натали‑невесты, отправленное ею, видимо, втайне от маменьки, не осталось безвестным. Болдинской осенью 1830‑го Пушкин делает пометку в дневнике:

«9 сентября. Письмо от Natalie». И в тот же день сообщает Плетневу: «Сегодня от своей получил я премиленькое письмо; обещает выйти за меня и без приданого. Приданое не уйдет. Зовет меня в Москву…»

 

И в необдуманном письме

Любовь невинной девы дышит…

 

Но ведь и это девичье письмо Натали, пересказанное поэтом приятелю, стало известно опять‑таки благодаря ей, сохранившей всё эпистолярное наследие мужа.

«Ваше письмо прелестно, оно вполне меня успокоило», – отвечает Натали Пушкин.

 

…Роман в письмах, длившийся шесть лет – от первого письма поэта к невесте и ее к жениху, и до последних, как оказалось, прощальных их посланий.

И вот почти мистические совпадения – свое письмо к жене из Москвы, перед самым отъездом в Петербург в мае 1836‑го Пушкин начинает так:

«Жена, мой Ангел, хоть и спасибо за твое милое письмо, а все‑таки я с тобою побранюсь: зачем тебе было писать: Это мое последнее письмо, более не получишь».

Но ведь так оно и случилось: действительно, оба письма – и неизвестное ныне послание Наталии Николаевны к мужу, и его ответное – оказались последними!

 

«Готовы к печати»

 

История поисков писем Наталии Николаевны – настоящий детектив. Вернее, неоконченная научно‑приключенческая повесть длиною почти полтора столетия.

Надо отдать должное одному из самых активных участников поиска писем жены поэта Владимиру Ивановичу Сайтову, члену‑корреспонденту Академии наук. Еще в 1902 году он спрашивал у П. И. Бартенева, издателя «Русского архива», о судьбе исчезнувших писем и получил неутешительный ответ:

«Писем Наталии Николаевны к мужу не сохранилось, как говорил мне недавно старший сын их».

Сайтов вновь запрашивает – уже главного хранителя рукописного отдела Румянцевского музея Г. П. Георгиевского. И тот весьма осторожно отвечает: «Мне кажется, что я не имею права выдавать секреты Пушкина и поэтому ссылаться на меня как на источник сведений нельзя». «Будьте покойны, – заверяет Сайтов, – на Вас я не сошлюсь, хотя никакого секрета тут и не может быть…»

Почти в то же самое время, в 1903 году, именно Владимир Сайтов по поручению великого князя Константина Константиновича, президента Академии наук, снял копию с неопубликованного дневника Пушкина, владельцем которого был старший сын поэта.

«Мемуары эти, – как сообщал Александр Александрович Пушкин, – незадолго до смерти передала мне моя мать».

 

 

 

^{Усадебный дом Загряжских, где родилась Наталия Гончарова. Знаменка. Фотография. 1997 г.}

 

 

 

^{Герб рода Гончаровых. Конец XVIII века}

 

 

 

^{Наташа Гончарова. 1810‑е гг. Неизвестный художник}

 

 

 

^{Страница из ученической тетради Наташи Гончаровой (сочинение о просодии). Начало 1820‑х гг.}

 

 

 

^{Надежда Платоновна Мусина‑Пушкина. 1780‑е гг. Из частного собрания. Неизвестный художник}

 

 

 

^{Афанасий Николаевич Гончаров. 1780‑е гг. Из частного собрания. Неизвестный художник}

 

 

 

^{Николай Афанасьевич Гончаров. 1800‑е гг. Из частного собрания. Неизвестный художник}

 

 

 

^{Наталия Ивановна Гончарова.1800‑е гг. Из частного собрания. Неизвестный художник}

 

 

 

^{A.C. Пушкин. 1831 г. Портрет написан в Царском Селе. Неизвестный художник}

 

 

 

^{H.H. Пушкина. Конец 1831 г. – начало 1832 г. Художник А. П. Брюллов}

 

 

 

^{«На холмах Грузии». Черновой автограф. 1829 г.}

 

 

 

^{Церковь Живоначальной Троицы на Арбате, приходской храм Пушкиных. Фотография из альбома H.A. Найдёнова. 1880‑е гг.}

 

 

 

^{Мадонна с младенцем («Бриджуотерская мадонна», с ней сравнивал свою невесту Пушкин). Художник Рафаэль Санти}

 

 

 

^{Дача Китаевой в Царском Селе. Современный вид}

 

 

 

^{Дворец Загряжских‑Гончаровых в Яропольце. Современный вид}

 

 

 

^{Наталия Пушкина. Рисунок поэта. 1833 г. Из записной книжки A.C. Пушкина. Портрет атрибутирован автором}

 

 

 

^{H.H. Пушкина. 1841 г. Художник В. И. Гау}

 

 

 

^{H.H. Пушкина. 1842–1843 гг. Художник В. И. Гау}

 

 

 

^{Александр Александрович Пушкин, сын поэта. Фотография. Конец 1850‑х – начало 1860‑х гг.}

 

 

 

^{H.H. Пушкина. 1844 г. Художник В. И. Гау}

 

 

 

^{Мария Александровна Гартунг, дочь поэта. Фотография. 1863 г.}

 

 

 

^{Графиня Наталия Александровна Меренберг, дочь поэта. Фотография. Конец 1860‑х – начало 1870‑х гг.}

 

 

 

^{Григорий Александрович Пушкин, сын поэта. Фотография. Середина 1860‑х гг.}

 

 

 

^{Петр Петрович Ланской. 1849 г. Художник В. И. Гау}

 

 

 

^{H.H. Пушкина‑Ланская. Из альбома Лейб‑гвардии конного полка. 1849 г. Художник В. И. Гау}

 

 

 

^{Дом на Екатерининском канале (ныне – канал Грибоедова), где умерла вдова поэта. Современный вид}

 

 

 

^{Могила H.H. Пушкиной‑Ланской в Александро‑Невской лавре. Современный вид}

 

 

 

^{H.H. Пушкина‑Ланская. Ницца. Фотография. 1863 г.}

 

 

 

^{Графиня Софи де Торби (внучка поэта) с мужем великим князем Михаилом Михайловичем. Фотография. 1891 г.}

 

 

 

^{Ольга и Георг фон Меренберг; внуки Александра II и правнуки A.C. Пушкина. Фотография, 1903 г. Из собрания Клотильды фон Ринтелен}

 

 

 

^{«На фоне Пушкина снимается семейство…» Первый Всемирный съезд потомков Александра Сергеевича и Наталии Николаевны Пушкиных в Москве. 2009 г.}

 

 

 

^{Отец Николай (Солдатенков) в мемориальной квартире поэта на Старом Арбате. 2009 г.}

 

 

 

^{Мемориальная доска работы скульптора Григория Потоцкого в память 200‑летия со дня рождения Наталии Гончаровой}

 

Георгиевский вспоминал, что когда великий князь обратился к сыну поэта с просьбой прочесть пушкинский дневник, «Александр Александрович просто не знал, что делать, был в отчаянии, за голову хватался…». Ведь в нем упоминались персоны, которых поэт не жаловал и потомки коих благополучно здравствовали в начале двадцатого века.

«Будьте покойны, все, что вас смущает, останется в тайне» – последовал великокняжеский ответ.

И несмотря на подобные заверения, сына поэта пригласили на Пушкинское заседание в Исторический музей, где прилюдно, вслух был зачитан дневник его отца. С той самой копии, что он разрешил снять Сайтову.

«Когда Александр Александрович услышал те слова, которые его так мучили, он сорвался с места и демонстративно вышел, хлопнув дверью».

Может быть, эта злополучная история и настроила Александра Александровича на более решительный лад – читать письма матери, а тем более их переписывать, он никому не позволит. Хотя имелся у него и более ранний «горький опыт».

 

A.A. Пушкин – великому князю Константину Константиновичу (6 марта 1905):

«Когда же сестра моя, в 1882 году, поручила мне передать в Румянцевский музей эти письма, я, наученный горьким опытом, по соглашению с братом и сестрами, признал необходимым обусловить этот дар запрещением пользоваться им в течение 50 лет».

Именно в Румянцевском музее не только хранились, но и готовились к печати письма Наталии Николаевны Пушкиной.

Документ необычайной важности обнаружил пушкинист М. А. Дементьев, целенаправленно занимаясь поисками исчезнувших писем. То было письмо Российской книжной палаты от 30 октября 1920 года в Госиздат, где среди перечня изданий, готовых к печати «в первую очередь», шла строка: «Письма H.H. Пушкиной – 3 печ. листа».

С. В. Житомирская, одно время возглавлявшая Рукописный отдел «Ленинки», давала свое объяснение: инициалы H.H. нужно раскрывать иначе, и читать следует как «Письма Наталье Николаевне». И весьма убедительно доказывала, что письма жены поэта никогда – ни прежде в музей, ни позднее – в библиотеку не поступали, и что речь шла о письмах, не написанных Наталией Николаевной, а ей адресованных – пушкинских.

Кажется, никто из исследователей не взял на себя труд подсчитать, – соответствуют ли трем печатным листам по нормативам того времени пушкинские письма к жене (послания к невесте не в счет – они находились тогда за границей)? Если нет, то речь определенно шла о письмах самой Наталии Николаевны.

 

Сусанна Энгель, посвятившая не одно десятилетие поискам пропавших писем, приводит и вовсе удивительное свидетельство:

«А. Л. Гришунин, доктор филологических наук, сообщил мне недавно, что в 1977 году Николай Федорович Бельчиков – крупнейший знаток архивного дела, много лет занимавший пост директора ИРЛИ в Ленинграде, – уверял его, Гришунина, что в начале 20‑х годов он, Бельчиков, не только сам видел набранный для печати текст писем H.H. Пушкиной, но и сделал из них для себя выписки. Однако разыскать их в своем огромном архиве пока не может».

Другая исследовательница ссылается и на вдову ученого, Зинаиду Федоровну Бельчикову, подтверждавшую правоту слов мужа.

 

Нельзя не вспомнить и важнейшее свидетельство замечательного поэта Валерия Брюсова, относящееся к 1919 году (в тот год он возглавлял библиотечный отдел Наркомпроса):