БОЛЕЗНЬ

Естественно, Ханыч был привит, как и подобает щенку. Но… ветеринария в начале девяностых годов ещё не успела стать такой процветающей и прибыльной отраслью бизнеса, как теперь. Неопрятное помещение с облупившимся кафелем, тусклая лампочка, мужик в замызганном халате — вот что представляла собой государственная ветстанция, где делали прививки и выписывали собачьи паспорта. И мы — неизбалованный постсоветский народ — считали это нормальным. Если помнишь, нас человеческая-то «бесплатная» медицина не особенно баловала… Вот и я только задним числом сообразил, что вакцина была довольно сомнительной марки, да и хранилась явно не в холодильнике, как ей полагалось бы, а на тумбочке, при комнатной температуре… «Заднее число» наступило очень скоро. В один далеко не прекрасный день у малыша потекло из носа и глаз. Я тогда жил в Сосновой Поляне, совсем рядом с ветеринаркой. Завернув Ханыча в первую попавшуюся тряпку, я бросился с ним к врачу. Врач поставил диагноз с первого взгляда:

— Чума. Собака не выживет.

Он предложил усыпить щенка, чтобы тот хотя бы не мучился, но я отказался. Тогда ещё не было таких, как сегодня, справочников с адресами и телефонами ветеринарных клиник, и я стал действовать методом «язык до Киева доведёт» — поехал оттуда в другую ветклинику, которую знал, там мне рассказали ещё про одну… и так далее. Добрался аж до Озерков — через весь город по диагонали. Ни в одной ветеринарке мне реальной помощи не предложили, только стремились поскорее выставить за дверь — ведь мой питомец был ещё и заразен. В общем, топайте умирать в другое место и не мешайте людям работать. Между тем Ханычу на глазах становилось всё хуже, утром я посадил его в машину почти нормального, с первыми признаками заболевания, а когда ехал с ним обратно домой, он уже хрипел…

Спасли его особенности моей собственной биографии. Дело в том, что немногим ранее я вернулся со службы на Северном Флоте в инвалидной коляске, в которой, по мнению официальной медицины, мне и предстояло провести остаток дней. Я с этим решительно не согласился… и через полтора года активного самолечения снова начал ходить. Соответственно, по ходу дела были прочитаны горы книг по медицинской тематике. В том числе и весьма далёкие от моего конкретного случая, о том, например, как лечили чуму у людей. Терять было нечего, и от безысходности я стал пользовать Ханыча теми же методами. Надо сказать, методы были свирепые. Уколы сульфокамфокаина в область сердца, капельницы с сорокапроцентной глюкозой… Не говоря уже об антибиотиках, которые на всю жизнь изувечили ему пищеварительную систему… На венах обеих передних лап не осталось живого места, я их капельницами и шприцами попросту «распахал». При этом выглядел бедный пёс попросту жутко: морда в пене, из носа текла мерзкая зелень, шерсть лезла клочьями, глаза, кажется, хлюпали, когда он моргал. Он лежал на матрасике и даже не мог самостоятельно повернуться на другой бок. Только дыхание булькало и клокотало в груди.

Идя в очередной раз из аптеки, я совершенно случайно разговорился с дядечкой, который выгуливал возле нашего дома дворняжку. И надо же такому случиться — дядечка оказался компетентным ветеринарным специалистом. Он сразу сказал мне, что пса я, может быть, и спасу, но все потроха — сердце, лёгкие, пищеварительный тракт — пострадают очень серьёзно. Придётся ещё и их потом восстанавливать. Или смириться с тем, что собака останется инвалидом. Выслушав, я повернулся и побежал обратно в аптеку за добавочными снадобьями…

Так проходил день за днём… И вот однажды я заметил, что дыхание пса начало выравниваться. По крайней мере, он явно перестал задыхаться. Потом наметились более серьёзные признаки улучшения. Ханыч начал приподнимать голову и наконец попробовал встать. Кое-как «облокотился» на передние лапы, но заднюю часть тела поднять так и не смог. Я сначала подумал — ослаб, мышцы не справляются. Но оказалось, что задние лапы его просто парализовало. Чума-то, как выяснилось, прошлась по нему по полной программе — одновременно в лёгочной, нервной и желудочной формах. Соответственно, задними лапами он не только шевелить не мог — он их даже не чувствовал. Поэтому, когда мы с ним в первый раз выбрались на прогулку, выглядело это так: передние лапы пытаются идти, всё остальное висит на полотенце, продетом под пузо.

Тут надо сказать, что к нему практически сразу вернулась прежняя непрошибаемая наглость, которую кто-нибудь другой, возможно, назовёт несгибаемым присутствием духа. Нет, он не был отморозком — ни тогда, ни позже ни на кого попусту не бросался, даже не рычал. Просто, если уж он шёл — так ОН ШЁЛ, а на четырёх лапах или только на двух — не имеет значения. Вплоть до открывания лбом двери в подъезде. Видимо, она тоже обязана была посторониться: Ханыч идёт!

Я сам тогда ещё ходил плоховато, так что совместные прогулки служили «лечебной физкультурой» нам обоим. И вот однажды, заводя, а вернее, наполовину занося Ханыча в подъезд, я по неловкости прищемил ему заднюю лапу. Беспомощно волочившийся палец с когтем угодил под железную дверь… и мой пёс взвизгнул от боли. Для меня этот жалобный визг прозвучал музыкой, ведь он говорил, что к парализованным лапам стала возвращаться чувствительность. Значит, есть надежда снова заставить их двигаться! Благо я знал на собственном опыте, как это происходит.

И я взялся за дело! Перво-наперво я потащил Ханыча плавать. Собаки все от природы умеют плавать, даже те, которые об этом и не догадываются. У меня тогда был автомобиль «Нива», позволявший выезжать на Финский залив и добираться через пески прямо к воде. Я всё на том же длинном вафельном полотенце затаскивал Ханыча в воду и вынуждал плыть, он грёб передними лапами, а я то страховал его, то подныривал снизу — посмотреть, что там у него делается с задними, не начали ли шевелиться. Стелил ему ипликатор Кузнецова на голые камни, чтобы воздействовать на нервные окончания… Народ на пляже над нами украдкой посмеивался: собрались, мол, два инвалида, хозяин еле ноги переставляет — и кобель у него такой же. А потом я сделал вот что. Привёз однажды с собой детскую надувную лодочку, посадил в неё Ханыча, отбуксировал на глубину и… вытащил пробку. Лодочка сдулась, ротвейлер, привыкший к моей постоянной поддержке, неожиданно оказался в воде. И без полотенца под брюхом. Глаза у него натурально полезли на лоб, он принялся судорожно грести в сторону берега…

Вот тут у него и дёрнулась впервые задняя лапа.

Помню, как он плыл к берегу, тараща глаза и отчаянно скуля. Не от страха, он вообще по жизни ничего не боялся, просто, как видно, пробуждавшиеся нервы причиняли ему очень серьёзную боль. Полноценно выйти на берег он, конечно, не смог, выполз на передних, но задние уже шевелились, пытались поддерживать тело, и это было отчётливо видно. Победа!

У меня сразу прибавилось энтузиазма. Гуляя с ним, я начал понемногу ослаблять полотенце, чтобы задние лапы понемногу принимали нагрузку. Дело шло на лад, а когда мне стало казаться, что полотенце вот-вот можно будет вовсе убрать, произошло следующее.

Я в очередной раз отправился с Ханычем на пляж и по дороге остановился купить сигарет. Припарковал «Ниву», выгрузил пса наружу и отправился к ларьку, накинув поводок на фаркоп. «Пусть, — думаю, — хоть полежит инвалид, воздухом подышит…» Стояночный тормоз при этом я включить поленился: место было ровное, да и вышел я всего на минутку. Только-только встал в очередь, и тут народ кругом как-то странно заволновался, начал пальцами указывать куда-то назад… Оборачиваюсь — мама дорогая! — мой калека плетётся ко мне, да не просто идёт, а ещё и «Ниву» за собой буксирует. Горбится, пыхтит от усердия — и тащит автомобиль!

А ведь «Нива», если кто не знает, в снаряжённом состоянии весит без малого полторы тонны.

С того момента я не только выбросил полотенце, но и приступил с Ханычем к серьёзной физической подготовке. Задние ноги у него хотя и ожили, но походка оставалась, что называется, дебильной — спина горбом. Да как ей не горбиться, если всю работу делали передние лапы, а задние вместо какого следует толчка просто переступали, подламываясь и вихляя? Начали мы с Ханычем таскать старое автомобильное колесо.

— Совсем собачку замучил, — попрекали меня доброжелатели, которые в таких случаях всегда как из воздуха материализуются. — Вон он у тебя аж сгорбился, нормально идти не может, уже надорвался, наверное!

Я сначала им объяснял, что не осанка такая из-за тяжёлой работы, а, наоборот, упражнения служат для её исправления… потом стал думать, как решить эту проблему. И придумал. Успела наступить зима, и я начал надевать Ханычу на передние лапы полиэтиленовые пакеты. Зачем? А чтобы лапы скользили. Тогда ему ничего другого не оставалось, кроме как всё больше пускать в ход задние. И это подействовало… А может, у него и без моих ухищрений начали как следует восстанавливаться пострадавшие нервные соединения? Наверняка сказать невозможно, я просто делал всё, что, на мой взгляд, было способно хоть как-то помочь. Некоторые мышцы у него так и остались атрофированными, зато другие их скомпенсировали, да как! По-видимому, в подобных случаях организм входит в особый режим, с лихвой возмещая всё отнятое болезнью. Это называется гипервосстановлением. Любители спорта ещё не забыли «чёрную газель» Вилму Рудольф, олимпийскую чемпионку по бегу, которая в детстве не могла ходить из-за паралича ног. Вот и мой Ханыч в итоге не только сравнялся по физическим данным с нормальными представителями своей породы, но и стал превосходить очень многих. Ростом он на несколько сантиметров зашкаливал за верхний предел, положенный ротвейлерам по стандарту, и к тому же обладал исключительно мощным костяком. Объём груди, например, у него был более метра. Добавьте огромную мышечную массу, наработанную нашими тренировками… Однажды, когда он стал уже совсем взрослым, матёрым кобелём, я поставил его на весы в аэропорту «Пулково». Получилось больше девяноста килограммов… Это при том, что жир на нём совершенно не держался — так уж работал после болезни его повреждённый антибиотиками кишечник.

И вот тогда-то, когда он вернулся практически с того света не благодаря усилиям врачей, а вопреки их приговору, — на нашем пути и начали запоздало попадаться ветеринарные светила. Вплоть до профессора из Ветакадемии, который натурально выкручивал мне руки, допытываясь подробностей применявшейся к Ханычу «терапии». «Где ж вы все раньше-то были…» — думал я и… добросовестно рассказывал, что и как делалось. И, между прочим, не зря. Опыт, приобретённый тогда, впоследствии помог сохранить ещё не одну собачью жизнь.

На всякий случай я посетил с Ханычем и ту самую первую ветеринарку, где ему поставили диагноз.

— Чепуха, — сказали мне. — Это другая собака. Тот кобель не мог выжить… Идите отсюда и не мешайте людям работать!