ПРОБЛЕМА ПРОИСХОЖДЕНИЯ ЯЗЫКА В ТРУДАХ ОСНОВАТЕЛЕЙ ТЕОРЕТИЧЕСКОГО ЯЗЫКОЗНАНИЯ

В. Гумбольдт уделил проблеме происхождения языка сравнительно немного места. Однако нетрадиционная — в лингвистическом, психо­логическом, философском отношениях — постановка вопроса оказала сильнейшее влияние на последующее языкознание, и особенно на тех ученых, которые отводили значительное место в изучении языка психологическим процессам, сопровождавшим его функционирова-

13 Я-45 ³⁴⁵

ние. Это вполне понятно, если учесть, что генезис языка теснейшим образом связан с происхождением и историей человеческого мышле­ния, психологическими процессами и законами. Разносторонне исс­ледовавший эту проблему А.Л. Погодин писал следующее о вкладе Гумбольдта в ее изучение: «...От глубоких психологических изысканий Гумбольдта и его последователей ведет тот путь, который может привести к разрешению вековой проблемы о возникновении величай­шей способности человека, дара речи» (2, с. 459).

Глубокий разбор взглядов Гумбольдта на происхождение языка мы находим в труде Потебни «Мысль и язык». Потебня обнаруживает противоречия во взглядах Гумбольдта на происхождение языка. Но эти противоречия были отмечены и самим Гумбольдтом; они явились следствием логических выводов об условиях и предпосылках возник­новения и свойствах формирующегося языка. Эти противоречия По­тебня объяснял внутренне противоречивым характером самого предмета изучения. Думается, что идеи этих двух выдающихся языко­ведов-мыслителей не потеряли значимости и для современного язы­кознания, для которого, как и для науки прошлого, названная проблема остается неразрешенной.

Объясняя противоречия Гумбольдта, Потебня пишет, что «сам Гумбольдт признает их за противоречия теории и практики и тем самым заставляет считать их следствием ему лично свойственного развития мысли, сырым материалом, который он не мог переработать в научные положения» (12, с. 64). Гумбольдт,— пишет далее Потебня,— «великий мыслитель, который постоянно чувствует, что могучие порывы его мысли бессильны перед трудностью задачи, и постоянно останавлива­ется перед неизвестным...» (12, с. 64).

Одним из таких противоречий является противоречие между Бо­жественным и человеческим в языке. Это противоречие, по Гумбольдту, проявляется в том, что, с одной стороны, «разнообразие строя языка представляется зависимым от особенностей народного духа и должно объясняться ими» (12, с. 63). Но, с другой стороны, «язык возникает из таких глубин человеческой природы, что в нем никогда нельзя видеть намеренное произведение, создание народов. Ему присуще очевидное для нас, хотя и необъяснимое в своей сути самодеятельное начало (Selbstthatigkeit), и в этом плане он вовсе не продукт ничьей деятель­ности, а непроизвольная эманация духа, не создание народов, а доставшийся им в удел дар, их внутренняя судьба. Они пользуются им, сами не зная, как они его построили» (18, с. 49).

Язык и человеческий дух, по Гумбольдту, возводятся к высшему началу, и только этим можно объяснить возникновение человеческого языка как действие высшей силы (18, с. 51, ел.). Объясняя эти положения Гумбольдта, Потебня пишет: «...Язык есть дело Божествен­ное, притом не в том смысле, в каком могут быть названы Божествен­ными все произведения, необходимо возникающие из свойств

человеческого духа (например, поэзии): языку нет ничего равного, кроме самого духа; вместе с духом он возводится к Божественному началу» (12, с. 64). Отсюда следует важный для концепции языка Гумбольдта вывод: с самого зарождения языка наблюдается единство языка и духа и с самого начала язык представляет собой единство формы и содержания, заключающее в себе способность, возможно, бесконечного развития.

Гумбольдт понимал возникновение языка как порождение синте­тического процесса. Синтез материального и идеального создает новый феномен — язык, открывающий исключительные, неведомые дотоле и таинственные возможности развития человеческого мышления, по­знания мира. О порождении языка Гумбольдт писал: «Начиная со своего первого элемента, порождение языка — синтетический процесс, синтетический в том подлинном смысле слова, когда синтез создает нечто такое, что не содержалось ни в одной из сочетающихся частей как таковых» (18, с. 107).

Сам Потебня, как историк языка, глубоко исследовавший доступ­ную наблюдению эволюцию языка, установивший различные этапы развития его семантики, грамматической системы и др., не разделял теорию непосредственного Божественного откровения языка (науче­ние Богом языку первых людей, способность Адама давать имена животным, как и теорию сознательного изобретения языка, обществен­ного договора). Он категорически заявляет, что при исследовании проблемы происхождения языка «должны быть устранены взаимопро­тивоположные мнения о сознательном изобретении слова людьми и непосредственном создании его Богом» (12, с. 35).

Вся история формирования языка, свидетельствует о его человече­ском происхождении. Однако остается предположение, что язык не­посредственно вложен в природу человека. И тогда возможны два случая: «1) Если даны человеку только зародыши сил, необходимых для создания слова, и если развитие этих сил совершалось по законам природы, то начало языка вполне человеческое и Бог может быть назван творцом языка в том смысле, в каком Он — создатель мира; 2) поэтому остается только одно предположение, что совершенный язык непости­жимыми путями сразу внушен человеку. Тем самым вся сила теории Божественного создания сосредоточивается в утверждении превосход­ства первозданного языка над всеми позднейшими» (12, с. 40). Не обсуждая первый случай, поскольку он не отрицает человеческое происхождение языка, Потебня подвергает критике случай второй, считая его противоречащим историческому развитию языков. Прогресс в языке есть явление несомненное; поэтому достижения людей, заме­чает ученый, которым свойственно ошибаться и заблуждаться, в раз­витии языка по сравнению с первозданным языком не могут быть согласны с чистотой религиозных верований. Наблюдающееся до настоящего времени деление языков также не есть регресс в их

развитии. По этому поводу Потебня пишет: «Самое раздробление языков с точки зрения истории языка не может быть названо падением, оно не гибельно, а полезно, потому что, не устраняя возможности взаимного понимания, дает разносторонность общечеловеческой мыс­ли. Притом медленность и правильность, с которой оно совершается, указывает на то, что искать для него мистического объяснения было бы так же неуместно, как, например, для изменений земной коры или атмосферы» (12, с. 40).

Существенным достижением Гумбольдта в исследовании проис­хождения языка Потебня считает то, что Гумбольдт заложил основы психологического исследования этой проблемы, доказав единство психологических законов в доязыковом и языковом мышлении.

Предполагая постепенность и преемственность в душевном разви­тии человека, Потебня считает, что доязыковое психологическое раз­витие человека подготавливает такую его степень, когда возникновение языка становится возможным. Проблема происхождения языка ока­зывается, таким образом, проблемой преимущественно психологиче­ской.

«При всем этом,— пишет Потебня,— Божественность языка оста­ется в стороне и вопрос о его происхождении становится вопросом о явлениях душевной жизни, предшествующих языку, о законах его образования и развития, о влиянии его на последующую душевную деятельность, то есть вопросом чисто психологическим. Сам Гумбольдт не мог оторваться от метафизической точки зрения, но он именно положил основание перенесения вопроса на психологическую почву своими определениями языка как деятельности, работы духа, как органа мысли» (12, с. 70).

Гумбольдт понимал язык как творчество, как постоянно созидаю­щую деятельность; такое понимание языка накладывает определенный отпечаток на проблему происхождения языка. Ретроспективный анализ существующих языков, их история свидетельствует об их эволюции, восхождении к определенной языковой основе. Реконструкция строя языка прошлых эпох указывает на то, что он имел свое начало. Язык, таким образом, есть создание человеческой истории; это, по Гумболь­дту, вид человеческой деятельности, подчиненный, в свою очередь, деятельности человеческого духа, а точнее — это выраженная вовне на определенном этапе своего развития деятельность человеческого духа, нашедшего в артикулируемом звуке наиболее соответствующее своей природе воплощение.

В этом процессе образования языка Гумбольдт находит такое сцепление причин и следствий, такие «узлы», которые невозможно последовательно и объективно изучить и объяснить. В исследовании этой проблемы он выделяет две цепи объяснений или две части причин и следствий. «...В то время как одну часть развивающихся причин и следствий можно удовлетворительно разъяснить, как вытекающие одни 348

из других, тем не менее от времени до времени натыкаешься на «узлы», которых уже никак не развяжешь; это обнаруживается во всякой попытке дать культурную историю человеческого рода. Причина этого заключается в той духовной силе, которая не допускает полного проникновения в существо свое и не позволяет заранее предугадывать ее деятельность» (2, с. 438).

Гумбольдт говорит о непроизвольности, объективности и бессоз­нательности создания языка вследствие развития человеческого духа, тем самым ученый подчеркивает самостоятельность образования язы­ка, внутреннюю независимость его развития. Разумеется, такой подход исключает образование языка посредством общественного договора (Ж.Ж. Руссо), сознательное использование звуков для выражения мысли (И.Г. Гердер, Я. Гримм, позже Ф. Энгельс и др.).

Между тем Потебня пытается в общих чертах воссоздать первона­чальную картину образования слова, учитывая при этом, что «образо­вание слова есть весьма сложный процесс» (12, с. 113). Основанием для этого является общность психологических законов первобытного и современного человека. Необходимым условием для образования языка Потебня считает высокую степень развития мышления, достиг­нутую неязыковыми средствами общения. Какими? Этот вопрос не находит точного ответа у данных ученых.

И Гумбольдт, и Потебня утверждают, что человеку негде было взять в природе членораздельный звук, кроме как в междометии. Язык, согласно Потебне, предполагает такую степень развития, которой непосредственно предшествует ономатопоэтическая; здесь «впервые звуками изображаются мыслимые явления» (12, с. ПО). Но чтобы воспользоваться междометием для выражения мысли, нужно было изменить интеръекциональную (междометную) чувственную его при­роду как невольного средства выражения чувства. Междометия, заме­чал Потебня, должны были распасться на такие, которые «навсегда остались междометиями» (12, с. 110) и такие «которые с незапамятных времен потеряли свой интеръекциональный характер» (там же). Однако для такого разъединения необходимо было высокое развитие челове­ческого мышления и психологии.

Потебня, как и Гумбольдт, не рассматривает возможное использо­вание в первобытном обществе других знаковых средств (жестов, мимики, «выразительных движений» и пр.). Думается, это упущение ученых; свое внимание они сосредоточили на ономатопоэтической стадии звуков человека и последующем их использовании для выра­жения мысли. По нашему мнению, их суждения по этому поводу не потеряли значения и для современной науки.

Образование мысли сопровождалось внутренними и внешними ее субстратами или проявлениями. Причем у первобытного человека проявление внешних субстратов — в жесте, действии, движении, на­конец, в звуке — было более непосредственным и активным; мысль

была неотделима от поведения человека, отождествлена с этим пове­дением в широком смысле слова. О непосредственном внешнем про­явлении мысли у первобытного человека Потебня пишет: «Мысль о звуке, без сомнения не пройдет без следа, и невольно повлечет за собою свое осуществление, произнесение звука, потому что молчание есть искусство не давать представлению переходить в движение органов, с которыми оно связано — искусство, приобретаемое современным че­ловеком довольно поздно и совсем не заметное в детях» (12, с. 112).

Как для современного человека, так и — в еще большей степени — для человека первобытного были характерны стереотипы поведения. Надо думать, повторяющиеся, регулярные формы поведения и сопро­вождающие их мысли и их субстраты не могли в конечном счете не обратить внимание первых людей на связь поведения, мысли и ее внешних показателей. Одним из таких показателей-субстратов был звук. Превращение звука-междометия в знак мысли могло произойти в результате ослабления чувства при произнесении междометия и постепенного усиления связанной с ним мысли. И таким образом «междометие под влиянием обращенной на него мысли обращается в слово» (12, с. ПО). При этом «напряженность чувства, владеющего человеком, который произносит междометие, должна уменьшаться при переходе междометия в слово» (там же). По мере уменьшения чувства при произнесении междометия увеличивается связь последнего с пред­ставлением, образом предмета, вызвавшего это междометие. Далее Потебня пишет: «Звук, издаваемый человеком, воспринимается им самим, и образ звука, следуя постоянно за образом предмета, ассоци­ируется с ним. При новом восприятии предмета или при воспоминании прежнего повторится и образ звука, и уже вслед за этим (а не непосредственно, как при чисто рефлексивных движениях) появится и самый звук» (12, с. 111). Это весьма важный психологический этап в движении от непроизвольного, рефлексивного звука, сопровождаю­щего внешнее раздражение или восприятие, к осознанному произно­шению звука, вызванному воспринимаемым или воспоминаемым предметом без активного проявления чувства, страстности.

Потребность общения в человеческом обществе объективно суще­ствовала всегда. На начальных этапах истории общества она удовлет­ворялась другими, сравнительно с языком примитивными средствами — жестами, выразительными движениями (В. Вундт), действиями, мими­кой, интонацией, а также и звуками; последние, надо думать, перво­начально сопровождали выражение чувств, но на каком-то этапе развития общения они начали соотноситься с выражением мысли, выступая ее внешним субстратом. В развивающемся человеческом общении одно, как правило, выступает в единстве с другим. Усложне­ние отношений между людьми, развитие человеческой деятельности и мышления не могли в конечном счете удовлетворяться неязыковыми средствами. Потребовалось такое, которое в существующих условиях 350

более всего соответствовало природе самой мысли. Именно она вызвала к жизни и единству с собой для своего выражения и развития звук как наиболее подходящее для этого средство. О качестве звука Гумбольдт писал: «..В членораздельном звуке проявляет себя мыслящая сущность; в нечленораздельном — чувствующая... Вместе с тем звук допускает бесконечное множество модификаций, четко оформленных и совер­шенно обособленных друг от друга, что не свойственно в такой степени никакому другому чувственному восприятию» (18, с. 76). Возможность бесконечного числа обособленных модификаций звука необходима для знакового выражения и закрепления растущих образований мысли. В этом, наряду с другими качествами звука (см. гл. 1), видят Гумбольдт и Потебня органическую связь звука и мысли и возможность их синтеза в формирующемся языке.

Описанный выше переход междометия в слово — это не индиви­дуальный, а общественный процесс образования языка, предполагаю­щий внешнее восприятие звука не только говорящим, но и другими людьми; кроме того, выражение вовне звука как знака мысли нужно и говорящему для понимания самого себя. Потебня, приведя выска­зывание Гумбольдта о необходимости общества для возникновения языка («Язык в действительности развивается только в обществе, и человек понимает себя, только испытавши на другом понятность своих слов»), далее поясняет: «Вообще внешнее наблюдение предшествует внутреннему. В применении к языку это будет значить, что слово только в устах другого может стать понятным для говорящего, что язык создается совокупными усилиями многих, что общество пред­шествует началу языка (разрядка наша — В.Г.) (12,

с. 111-112).

Идеи Гумбольдта о происхождении языка оказали влияние на многих языковедов последующего времени. Важной посылкой после­дователей Гумбольдта (Потебни, М. Лацаруса, К. Гейзе, А.Л. Погодина и др.) является убеждение, что происхождение языка — это общий необходимый, закономерный процесс, охватывающий независимо от воли людей весь человеческий род и единственно возможный в усло­виях Земли. Как замечает в этой связи А.Л. Погодин, «противоречие между теориями Божественного и человеческого происхождения языка оказывается возведенным здесь (в этом взгляде) к высшему единству»

(2, с. 449).

Как Гумбольдт, так и его последователи отводили большую систе­мообразующую и языкообразующую роль форме. Именно поэтому они считали, что до возникновения языка человеческое мышление должно уже было иметь высокую степень развития. Только при таком условии возможно то преобразование мышления, которое происходит, когда оно становится вербальным. Такая степень развития была до­стигнута в результате усложняющейся деятельности человека, исполь­зованием в этой деятельности указанных выше простейших знаковых

систем, совместным трудом, приспособлением к окружающим усло­виям и др.

Продуктивные суждения о происхождении языка в ряду других авторов, во взглядах которых ощущается влияние В. Гумбольдта, высказал В. Вундт. Он сторонник эволюционной точки зрения на происхождение языка. Важным моментом его концепции происхож­дения языка является его понимание звука как «звукового жеста», реализуемого первоначально в единстве с целым рядом других, по его терминологии, «выразительных движений», представляющих собой средства выражения работы человеческого мышления (жест, мимика, гримасы, поведение...). Обособление звука речи шло постепенно и незаметно; звук весьма длительное время сосуществовал в единстве с другими «выразительными движениями». И для наблюдателя и иссле­дователя, замечает В. Вундт, нет той грани, когда начинается собст­венно звуковой язык и заканчиваются функции «выразительных движений» в первоначальной истории языка (2, с. 538 и ел.). Звук речи, по В. Вундту, явился естественным и неизбежным результатом тех психологических условий, в которых звук выступал в единстве с целым рядом «выразительных движений» (2, с. 592). Эти идеи В. Вундта можно сказать, предвосхитили результаты современных исследований, соглас­но которым мыслительная деятельность человека сопровождается со­путствующими ей внутренними и внешними субстратами (см. ниже).

Как говорилось выше, Потебня придерживался той точки зрения, что язык мог возникнуть только тогда, когда мышление человека должно было достигнуть без языка весьма высокой степени развития, чтобы то преобразование мысли, которое происходит с возникновени­ем языка, было возможно. «Слово возможно только тогда, когда мысль достигла совершенства уже и без него» (12, с. 39). Отсюда весьма важным моментом в исследовании происхождения языка Потебня считает «искомую величину», а именно: «высокое развитие человека, способного объективно и непроизвольно создать язык» (12, с. 35).

После трудов Гумбольдта намечаются решительные изменения в подходе к'проблеме происхождения языка.

Труды Гумбольдта и его последователей, несомненно, послужили толчком в научно доказательном, фактическом, а не чисто гипотети­ческом и умозрительном изучении проблемы происхождения языка.

Прежде всего стало, можно сказать, общим мнением, что язык не мог возникнуть на инстинктивной, аффективной основе.Но в то же время, сознательно строя свою речь, являясь субъектом речевой дея­тельности, говорящий, в том числе и современный, не отдает себе отчета при высказывании в подборе фонем, морфем, их связей, в каком значении употреблять слова и т. д. В этом отношении речевая деятель­ность, как функция человеческого организма, казалось бы, напоминает его функции — зрение, слух, осязание и т. д. Владея ими, человек также не отдает себе отчета в их природе, проявлениях, законах (см. ниже). 352

Надо думать, такая бессознательность в применении языка была еще в большей степени свойственна первобытному человеку, когда язык органически сливался с его предметной деятельностью, являясь одной из ее составляющих.