Амстердам

 

Убедившись, что Герхарда в Амстердаме нет, и попросив служанку предупредить его об их визите, Саймон, Лео и Артур отправились в Брюссель, чтобы использовать вынужденную паузу для изучения карты, полученной у Антуана. Однако уже через день они вновь пересекали границу Голландии, двигаясь в обратном направлении. По дороге в Амстердам состоялся триумвират. Проблема выглядела просто: необходимо обследовать дом (а всего вероятнее, фасад дома) Герхарда, в надежде на то, что позднейшие переделки, реконструкции и ремонты не коснулись предмета поисков, идентифицировать его и достать. Сложнее было с решением. Дом – на канале, Герхард в нем днюет и ночует, незамеченными ползать по фасаду не удастся. Вариантов было несколько, но все – малоубедительны:

1. Прикинуться промышленными альпинистами или мойщиками фасадов (Саймон). Хлопотно – нужны разрешения, объяснения для Герхарда и т.д. Но возможно.

2. Пожарная команда (Лео). Невнятно и чревато. Не пожар же, в самом деле, организовывать?

3. Замаскироваться летучими мышами, уснувшими на стрелках часов (Артур). Отметается – в Амстердаме летучие мыши, тем более, такого размера, появляются только после длительного пребывания в кофешопе.

Были и другие, не менее креативные варианты. Когда поток иссяк, и охватило отчаяние, Лео внезапно воскликнул:

– Я знаю! Мы будем играть в фанты!

Поймав удивленные взгляды партнеров, он поспешил их успокоить:

– Не сейчас. С Герхардом. Слушайте…

Несколькими часами позже, бросив вещи в огромном жутковатом отеле «Краснопольски», обременяющем своим существованием площадь Дам, и перекусив чем-то коричневым и круглым под названием «голландская закуска», друзья направились прямиком в Красный квартал, как это и делает большая часть попавших в этот город праздных мужских компаний. Однако, в отличие от них, они занялись странным делом – расхаживая вдоль Большого канала, они, вооружившись в ближайшем магазинчике небольшим биноклем и стараясь не привлекать внимания, пытались внимательно разглядеть фасад одного из домов напротив. Дом, как и добрая половина соседних, был построен в шестнадцатом веке, о чем красноречиво свидетельствовали и архитектурный стиль строения и даты, камнем выложенные на фасаде. Насколько можно было судить, с тех пор он не подвергался радикальной перестройке, и все это обнадеживало.

Наконец, Саймон позвонил Герхарду. Потребовалось несколько минут, чтобы голландец вспомнил, с кем он разговаривает. Очевидно, что это был не лучший день для него, и он был никак не в состоянии проявить гостеприимство. С трудом удалось договориться на вторую половину следующего дня. Чертыхаясь по поводу бездарно потерянных суток, трое охотников за реликвиями провели время в скитаниях по Амстердаму и составлении детального плана визита.

На следующий день в назначенное время Саймон, Лео и Артур, как и собирались, появились у Герхарда в качестве фанатичных эротоманов, заинтересованных его коллекцией. Герхард по-прежнему был не в лучшей форме, но, уловив неподдельное, хотя и приписанное им другой теме, возбуждение визитеров, проникся и сделался адекватнее. Около двух часов ушло на беглую экскурсию по его коллекции, сопровождавшуюся показом избранных отрывков на стареньком проекторе. Когда гости осознали, что, если это продлится еще немного, они надолго приобретут стойкую идиосинкразию к сексу, они попросили сделать перерыв. Так как уходить из дома, хотя и по разным причинам, не хотелось никому, Герхард заказал по телефону пиццу, ненавидимую всеми, кроме него. В ожидании трапезы, естественно, было предложено отведать лучших сортов имеющихся у хозяина дома в изобилии курительных удовольствий. Отказаться было невозможно. Пожалуй, гости не слишком тщательно скрывали то, что они не курят, но так как сама мысль о возможности подобного перевода продукта не могла придти в голову потомку конкистадора, Герхард остался в уверенности, что все в одинаковой степени оценили качество предложенного эликсира счастья. Впав в этот раз в романтически-приподнятое состояние, историк кино попытался спеть отрывки из любимых арий, но отвыкший от подобных упражнений голос отказывался повиноваться. Однако нельзя было допустить фрустрации гостеприимного хозяина. Заметивший в углу видавшую виды гитару, Саймон принял огонь на себя. Он начал неторопливо и спокойно:

 

В Амстердамском порту

Пьют, дерутся и спят,

Подняв кружки ко рту,

Хором песни хрипят…

 

Возможно, есть универсально гениальные музыканты. Но как регги должен исполнять ямаец на том простом основании, что регги он не учил, у него это в крови с рождения, так и Бреля должен петь бельгиец.

 

Амстердам – это порт,

Где приходят к концу.

Здесь моряк, кончив спор,

Отойдет к праотцу.

Но в Амстердамском порту,

Как в начале начал,

Новый шкипер в бреду

Будет ночью зачат.

 

Это было стопроцентное попадание: Брель был бельгийцем, почти любая его песня существует в двух вариантах – на французском и фламандском, и Саймон, конечно, пел на языке Герхарда – о городе Герхарда и жизни Герхарда.

 

В Амстердамском порту

Вдруг пускаются в пляс,

В хохоте и в поту,

То ли спя, то ли злясь,

И, видав все в гробу,

И напившись здесь в хлам,

И луну и судьбу

Разгрызут пополам.

 

Голос Саймона окреп, и, срываясь на хрип, он заставлял не просто слушать мелодию, но чувствовать ее, резонируя каждой клеткой организма.

 

Окунув нос в кувшин,

Они пьют за блядей,

За рожденных грешить,

Что их ждут каждый день,

Что себя продают

Как товар, за гроши

В жарком смраде кают

В полуночной тиши.

 

Ритм стал рваным и быстрым, как будто мелодия не успевала за словами, и это было уже не пение, а крик, и Саймон бил по струнам, и было страшно оттого, что они сейчас порвутся.

 

Чтоб потом, как в бреду,

Выть на звездную сыпь

В Амстердамском порту,

Где по горло ты сыт.

Ошалев от утех

И мелькания лиц,

Вдруг заплакать о тех,

Что в любви им клялись

В Амстердамском порту!

 

На последнем слоге Саймон резко прижал струны, и вдруг накатила звенящая тишина.

С минуту продолжалась немая сцена, после чего Герхард, сидевший, спрятав голову в ладонях, встал, подошел к Саймону, обнял его и ушел в глубины дома.

– Хм… Это было сильно, – сказал Артур.

– Но нужно же держать себя в руках, – укоризненно прошептал Лео. – Я-то к тебе привык, Дэдди, но Герхарда мы можем и не вернуть.

К счастью, он ошибался. Герхард появился через несколько минут, неся в руках пыльную бутыль. Поставив ее на стол, он сообщил, делая большие промежутки между словами:

– Вот. Коньяк. Пятьдесят лет. Ему. Берег для случая. Откроем.

Открыли. Хороший.

Посидели. Стемнело.

За окном засветились, отразясь в черной воде канала, неоновые вывески бесконечных секс-заведений. Разномастные и разновозрастные девицы за кокетливо подсвеченными витринами нижних этажей активизировались, делая призывные пассы фланирующим вдоль них мужским особям с разной степенью замутненности сознания.

Настроение было меланхоличное, но, странным образом, одновременно тянуло на подвиги. Лео предложил сыграть в карты на фанты. Проигравшему все сообща придумывают задание, и дело чести – выполнить его. Поддержали. У Саймона в портфеле как раз оказалась нераспечатанная колода.

Он первым и проиграл. Учтя преподавательский опыт проигравшего, постановили: профессор встает у распахнутого на ночной канал окна и в течение десяти минут, как с кафедры проповедника, призывает прогуливающихся внизу к праведному образу жизни.

Саймон крякнул и, решительно встав, распахнул окно. В комнату ворвался прохладный осенний ветер, пропитанный сладковатым запахом марихуаны.

– Братья! – воззвал в полный голос Саймон.

Дальнейшие десять минут могли бы многому научить героев-миссионеров, последовавших за Писарро в край убежденных язычников. Нельзя сказать, что Амстердам стал за это время образцом нравственности, но с десяток человек, не отрываясь от пивных бутылок, расположились полукругом под окном у притороченных к деревьям и фонарному столбу велосипедов и завороженно внимали бельгийскому проповеднику. Лео и Артур к концу речи были больше не в состоянии смеяться и чувствовали себя, как после интенсивного занятия фитнесом. Герхард, отойдя от десятиминутного хохота, вновь обнял Саймона и предложил ему выпить на брудершафт. Разгоряченный собственной речью профессор хотел было отказаться, но, поймав взгляд Лео, расцеловался с радушным хозяином.

Следующим проигравшим был сам Герхард. Фант ему в считанные мгновения изобрели гости. Требовалось выйти на улицу и убедить какую-нибудь из хозяек неоновых витрин на четверть часа уступить ему в безраздельное пользование пространство за витриной на том основании, что ему «необходимо в тишине и одиночестве подумать о жизни». Учитывая, что в радиусе километра Герхард великолепно знал всех и каждого, это оказалось несложным, о чем он с гордостью сразу же и заявил. Собрались на улицу вместе, но у дверей Лео признался, что вынужден остаться по вполне объяснимой и уважительной причине. Саймон и Артур отправились сопровождать голландца, уверенно взявшего курс: по ближайшему мостику, на другую сторону канала, к некоей Ванде – «трепетной и романтичной польской девственнице». Массивной девственнице было, судя по виду, хорошо за пятьдесят, но Герхарда она действительно приняла с распростертыми объятиями и, выслушав его объяснения, на удивление быстро прониклась важностью миссии и, впустив новоявленного философа внутрь, сама удалилась через соседнюю дверь в неведомые задние пространства. Герхард появился на миг за стеклом с розовеющей подсветкой, и шторы задернулись.

Минут через двадцать Артур с Саймоном начали проявлять признаки беспокойства, а еще через некоторое время взялись стучать в толстое стекло витрины. Проходившая мимо компания здоровых подвыпивших голландцев остановилась рядом, громко обсуждая, что так поступать – это уже беспредел. Шторы задернуты, значит, девушка работает, и нечего кому-то ломать кайф. Обстановка накалялась, Саймон на фламандском неубедительно отбивался, и впереди уже маячил неприятный призрак скандала, когда штора, наконец, приоткрылась, и показалась заспанная физиономия Герхарда, воззрившегося на собственный дом по ту сторону канала и очевидно бывшего не в состоянии объяснить причины столь непривычного ракурса.

Возвращение домой прошло весело и непринужденно, и привело к полному осушению раритетной бутылки. Лео сообщил, что начал уже было волноваться, отвел в сторону Саймона и с минуту назидательно выговаривал ему шепотом. Артур вопросительно посмотрел на них через плечо Герхарда, но Саймон и Лео в ответ только отрицательно покачали головами.

Их диалог прервал окончательно проснувшийся хозяин, требовавший возможности отыграться. Третий тур привел к проигрышу Артура.

Фант родился редкостный, достойный насыщенных паров квартала красных фонарей. Ввиду хорошей спортивной подготовки американца, ему нужно было в течение четверти часа изображать дятла. Трудолюбивого городского дятла, выискивающего паразитов в средневековом каменном фасаде. Уже трудно сказать, кто именно придумал этот, приведший Артура в негодование, фант, но больше всех суетился Герхард, пришедший от задания в восторг: он, хохоча, метался по дому в поисках крепких веревок, которые должны были удерживать дятла за окном, а также молотка и долота, которые должны были послужить ему заменой клюва.

Когда все необходимое было найдено, компания по скрипучей лестнице поднялась на мансарду, где когда-то, в целях пущей сохранности продуктов на случай неожиданного наводнения, как и во всех старых домах Амстердама, располагался склад. Тщательно привязав Артура и соорудив для него некое подобие сидения, компаньоны помогли ему через мансардное окно выбраться наружу. Как только это было сделано, все трое сбежали вниз, на улицу, чтобы сполна насладиться зрелищем старательного дятла, уже начавшего свою дикую для непосвященного ночного наблюдателя работу. Не столько он сам, сколько веселящаяся троица внизу привлекла некоторое количество сочувствующих, на вопросы которых Герхард, совершенно счастливый происходящим, охотно рассказывал историю о поселившемся у него дятле, излечивающем фасады от паразитов, и настоятельно рекомендовал его с этой же целью знакомым и соседям.

Минут через двадцать, однако, это его утомило и он, получив свою порцию славы, крикнул Артуру, что «на сегодня достаточно».

– Нет уж, – сдавленно ответил сверху Артур, – еще две минуты! – чем вызвал приступ гомерического хохота собравшихся и комментарии по поводу неутомимости редкой птицы. Через две минуты, однако, Артур сам крикнул сверху, что время вышло, и его можно возвращать в клетку.

Вскоре он стоял уже в доме, растирая затекшие мышцы и старательно пряча глаза от Лео и Саймона.

– Ну что? – наконец, спросил Лео. – Как?

– Дятлы не вступают в объяснения, – ответил Артур и почему-то похлопал себя по нагрудному карману. – Они просто делают свое дело. Но есть повод выпить! Кажется, я самый крутой дятел в истории орнитологии! Герхард, покровитель долбаносиков, наливай!

 

* * *

 

Со стороны это представляло странное зрелище. Сидя в уличном амстердамском кафе под газовыми обогревателями, прямо на берегу одного из бесчисленных каналов, трое мужчин и две женщины, не обращая внимания ни на зябкий осенний ветер, ни на прохожих, едва не задевавших столики кафе, в течение часа, перебивая друг друга, шептались с круглыми от ужаса глазами, хохотали до слез, спорили, жестикулировали, замолкали и начинали все заново… Между приземлением самолета из Марракеша и вылетом в Кито было четыре часа. Саймон отправлялся в Марокко еще через полчаса, и они решили выбраться в город, чтобы обменяться новостями там, а не в суетливом здании аэропорта.

Случившееся в Марракеше внесло совершенно новые ноты в казавшееся таким увлекательным приключение. Теперь его никак нельзя было считать простой забавой. Саймон настаивал на том, чтобы Артур и Сэнди вернулись к своим обычным занятиям, говоря, что не чувствует никакого права втягивать их в историю с неизвестным финалом, в которой явно, кроме них всех, участвует кто-то еще. Артур взял Сэнди за руку и попросил прогуляться с ним немного вдоль канала.

– Послушай, – сказал он, как только они отошли на достаточное расстояние. – Все это действительно захватывает. Но у нас тоже были неплохие планы здесь в Европе… И я даже начинаю ревновать к этому испанскому разбойнику… Может быть, уже хватит тревожить его мятежный дух?

Сэнди молчала. Ей трудно было решиться на что-то – все так перемешалось в этой истории...

– Если я захочу продолжать… – спросила она, наконец, – ты поедешь… в Кито?

– Это шантаж, – попытался отшутиться Артур, но, увидев ее глаза, закончил очень решительно и серьезно: – Конечно.

Сэнди взглянула на него и, неожиданно для самой себя, поцеловала. Оба смутились –если не считать почти ритуальных поцелуев при встречах и расставаниях и одной-двух неловких попыток Артура, это было впервые. Через минуту они вернулись к остальным.

– Дэдди, – сказала Сэнди, беря под руку археолога. – Мне кажется, это то самое место и время, где даже ты не сможешь придумать причины, чтобы не показать нам с Николь талисман. Все же мы – члены команды.

– Нечем крыть, – ответил Саймон, разводя руками. – Сейчас поищу, кажется, он завалялся где-то в кармане.

Некоторое время он, картинно поднимая то одну, то другую бровь, рылся во всех карманах, и лишь когда Николь попросила прекратить эту клоунаду, бережно достал из портфеля деревянную коробочку, отдаленно напоминающую небольшой хьюмидор.

– Только, пожалуйста, не над каналом, – попросил Лео. – Ладно дятлов, но ихтиандров в Амстердаме изображать не хотелось бы.

Через минуту Сэнди держала шкатулку в руках и... боялась ее открыть. У нее сложился какой-то свой образ талисмана, и было страшно, что реальность не будет соответствовать ему. Будет прозаичнее, проще, банальнее...

– Сэнди, ты здесь? – услышала она откуда-то издалека голос Артура и… открыла футляр.

На темном бархате лежала половина матово отсвечивающего массивного диска. Он был грубым и изящным, простым и изысканным одновременно. Лучи-протуберанцы расходились от его центра по окружности, два-три из них были немного погнуты, сам диск имел царапины и вмятины, но они никак не портили впечатления, а лишь дополняли странную силу, исходившую от талисмана. Почти по центру горела голубым глазом бирюзовая вставка, обрамленная филигранной золотой вязью.

– Он совершенно такой, – тихо сказала Сэнди, проводя пальцами по шероховатой поверхности.