РАЗРЫТАЯ МОГИЛА

 

Однажды глобусоголовая девочка Зиночка нашла красный чемодан и принесла его домой. Чемодан был пустой, но на дне были зеленые пупырышки. Девочка Зиночка посадила в чемодан кошку и закрыла крышку. Когда она открыла крышку, кошки уже не было.

«Странное явление! На ком бы еще испытать?» – подумала Зиночка и позвала младшего братика.

– Коль, иди сюда! Залезь в чемодан!

Братик залез в чемодан. Крышка захлопнулась, и братик исчез. Зиночка поняла, что это чемодан-пожиратель, и, позвав папу, все ему рассказала.

Папа взял охотничье ружье, два кухонных ножа и полез в чемодан за братом. Чемодан захлопнулся и проглотил папу. Зиночка подождала папу до вечера, но он так и не вернулся. Тогда Зиночка взяла из кухни банку с молотым перцем и стала засыпать его чемодану в замки.

Чемодан страшно раздулся и чихнул. Вначале он вычихнул кошку, потом маленького брата, а потом и папу с ружьем и двумя ножами. Вычихнув всех, он завертелся на одном углу и исчез...

Правдивые истории про девочку Зиночку

 

 

 

Филька притаился в кустарнике, не отрывая глаз от пролома в ветхом заборчике кладбища. Несколько раз ему казалось, что в проломе он видит широкое колеблющееся пятно – не то размазанный человеческий силуэт, не то причудливый лунный отблеск на влажных стволах.

Ночной парк был полон таинственных шорохов и скрипов. Земля клубилась прозрачной белой дымкой, отчего казалось, что между деревьями в немой невыразимой тоске скользят бесплотные призраки. Глухо, безнадежно кричала в отдалении неведомая птица. Кто-то шуршал, быстро пробегая, в кустарнике.

Кладбище было окутано многозначительной, сосущей тишиной. Все живое – если и было там что-то живое – отступило в страхе перед кем-то и чем-то, чье присутствие ощущалось, буквально висело в воздухе.

Анька опаздывала уже на полчаса. Лишь в половине третьего Филька услышал, как шуршат на аллее шины ее велосипеда. Около кладбищенской ограды Анька остановилась и, не слезая с велосипеда, стала озираться, оперевшись одной ногой. Спрятавшегося Хитрова она пока не видела. Иванова была в светлой дутой куртке с накинутым на голову и туго завязанным под подбородком капюшоном. Окутанная белой дымкой тумана, она сильно смахивала на современный вариант спортивного привидения.

– Эй! Призрак одинокого велосипедиста! – негромко окликнул ее мальчик.

Анька резко повернулась на его голос.

– Это ты, Филька? – спросила она нервно.

– Нет, я призрак одинокого хорошиста! Тридцать лет назад я потерял тут свой дневник, и до сих пор дух мой бродит и ищет его! – провыл Хитров.

– Я почти ничего не вижу в темноте. Еле доехала. У меня же очки минус семь, – с облегчением сказала Анька.

– Минус семь – это как?

– А так. Без очков с пяти шагов яблоко от груши не отличишь, а от человека только смазанные контуры остаются, – вызывающе, словно ожидая, что он засмеется, произнесла Анька.

Но Филька не засмеялся, хотя лишь теперь осознал, зачем Иванова носит такие телескопы. Раньше это его почему-то не занимало: ну носит и носит. Теперь же он ощутил, что его уважение к Ивановой возросло вдвое. Какую же храбрость нужно иметь этой хрупкой девочке, чтобы ночью одной ехать в лес на велосипеде, и куда – на кладбище, где Красноглазый палач мерзнет в могиле без своей простыни!!!

 

 

Кладбище встретило их мертвой тишиной. Казалось, стук их сердец повисает в воздухе и, как удары набатного колокола, разносится между безмолвными могилами. Филька шел чуть впереди, держа в руке черную простыню. За ним, придерживая его за локоть, двигалась Анька. Старинные надгробия были покрыты тонкой белой изморозью. На некоторых из них виднелись следы птичьих и собачьих лап, но лишь следы: ни птиц, ни собак видно не было. Казалось, из живых на этом огромном кладбище только они двое, все же остальное безраздельно принадлежит царству смерти.

– Мы не заблудимся? – шепотом спросила Анька.

Говорить громко она не осмеливалась – и так казалось, их слова слышны повсюду и даже проникают под землю, где белеют в гробах давно погребенные кости.

– Все время прямо... Тш-ш! Пришли уже!

Филька свернул на узкую тропинку, ведущую между двумя рядами оградок. Вскоре впереди забелел знакомый обелиск. Плакальщица, согбенная все в той же неестественной, немного театральной позе, продолжала нести свой скорбный караул. Только теперь Хитров заметил, что край носа у нее отбит. Давно ли? Он не мог вспомнить, было ли так в прошлый раз.

Невольно он перевел взгляд дальше, где, окруженный с трех сторон разросшимся кустарником, лежал массивный необработанный камень с высеченными на нем страшными буквами. Казалось, те, кто хоронил палача, специально выбрали ему такое массивное надгробие, чтобы плотнее вдавить его в землю, исключить новое явление его миру.

Друзья подкрались ближе и остановились, притаившись в тени, отбрасываемой большим гранитным монументом, из которого, словно из тлена земли восставшие, рвались три оперные дивы с растрепанными каменными волосами. Схематично высеченный на нижней части монумента самолетный винт позволял судить об обстоятельствах их гибели.

Земля на могиле у палача оставалась нетронутой. Ямы, в которую Хитров угодил вчера, не было. Но что самое странное – исчез и след от ноги Петьки, который он оставил сегодня днем. Могила засосала его, как трясина засасывает свою добычу, и так же, как и трясина, разгладилась над ней...

Фильке это совсем не понравилось, и он предпочел держаться от оградки на почтительном расстоянии. Черная простыня в его руке слабо трепетала и то тянулась к могиле, то вяло обвисала.

– Смотри, все зарыто. Он не выходил еще, – с облегчением сказал Филька, надеясь про себя, что Красноглазый мертвец, писавший им грозные послания, останется в могиле. В конце концов, до рассвета оставалось всего несколько часов, а самый пик ночи уже минул. Не может же он выходить наружу каждую ночь? Или может?

Неожиданно Анька напряглась. Ее ладонь, привлекая внимание, скользнула по рукаву Филькиной куртки.

– Ты слышишь? Слышишь?

Мальчик честно прислушался.

– Не-а.

– А я слышу... Земля дрожит. Чавкает что-то, сопит, хрипит... Все ближе! Я боюсь!

Анька неотрывно, с почти физически ощущаемым ужасом смотрела на камень. Филька не обладал таким тонким слухом, но доверял тому, что слышала Иванова. У людей со слабым зрением все другие чувства – обоняние, слух – обостряются, словно спеша заполнить образовавшийся пробел.

Черная простыня слабо замерцала в темноте, потянулась к могиле всеми четырьмя своими краями. С каждым мгновением свечение ее усиливалось. Это выглядело так зловеще, что Филька готов был бросить ее, но внезапно понял, что не может разжать ладонь. Пальцы, вцепившиеся в простыню, больше ему не повиновались.

Мальчик ощущал, как простыня против его воли влечет его к могиле, притягивает к мертвой, словно из белого гипса вылепленной траве, под которой что-то чавкало, упорно продиралось наружу...

 

 

– Помоги же! Да помоги! Меня притягивает! – полушепотом крикнул Филька, стремясь разжать пальцы.

Рука ему уже не принадлежала – начиная от локтя она была уже чужая. Затруднительно было сказать, то ли побелевшие костяшки пальцев сжимали теперь простыню, то ли простыня сама с потусторонней силой обвилась вокруг ладони...

– Нет! Не хочу!

Хитров едва узнал свой голос, осипший, истончившийся от страха. Он попытался пошевелить другой рукой, и ему почудилось, будто и другая рука тоже... нет, другая рука еще слушалась. Борясь с простыней, он рванулся назад и успел вцепиться свободной рукой в ограду ближайшего памятника.

Он ожидал сильного сопротивления, ожидал, что простыня потянет его, но она внезапно прекратила увлекать его к могиле и развернулась в воздухе, точно скатерть-самобранка...

«ПРОБИЛ ЧАС! СЕЙЧАС ВЫ УВИДИТЕ МЕНЯ!» – расползлась светящаяся зеленая надпись.

В следующий миг огромный гробовой камень, подминая траву, откатился в сторону. Земля на могиле провалилась – вначале в центре, а потом и по краям...

Анька дико завопила и, чтобы не видеть, закрыла ладонями стекла своих очков. Филька же, напротив, словно оцепенел и, находясь в этом странном скованном состоянии – полусна-полуяви, – не мог оторвать глаз от могилы. Он увидел, как из-под разверзнувшейся земли высунулась белая раздувшаяся рука со следами тления. Вслед за рукой показался потемневший саван и белое, круглое, как шар, лицо. Черты лица как-то сразу ускользнули, смазались из памяти. Он запомнил лишь устремленные на него красные неподвижные глаза, горевшие не злобой даже, а холодной как лед ненавистью...

Губы мертвеца чуть шевельнулись, но очень вяло, словно звук шел не из губ, а откуда-то еще.

– Верните мне мою простыню! Без нее я не могу спокойно спать в могиле! – просипел он.

Мертвец вырастал из могилы и становился все выше, все огромнее. Несмотря на то, что ноги все еще оставались под землей, его широкая, с синими ногтями рука, удлиняясь, как резиновая, потянулась к Фильке. Почти коснувшись его лица, рука вдруг круто пошла вниз и стала, причудливо изгибаясь, как никогда не изогнется рука живого человека, окружать мальчика кольцом.

– Отдай мне черную простыню! Отдай мне ее сам, или ляжешь со мной в узкую холодную могилу! – клокотал мертвец.

Его лицо было синим и раздутым изнутри, словно мяч, без единой морщинки, без единой прожилки. Но даже такое, упитанное, гладкое, оно было в десятки раз более отвратительным, чем все сочащиеся слизью монстры, которых показывают на экране. Не выдумкой, не режиссерской фантазией веяло от него, но могилой. Седые волосы словно прилипли ко лбу, огибая большую выпуклую бородавку, похожую на шлепок красного крема с торта. Зубы у мертвеца были мелкими, искрошенными и совсем не походили на ослепительно белые вампирские клыки, выскакивающие, как лезвие пружинного ножа. Но оттого они и были такими, что это были настоящие зубы – зубы реального, а не воображаемого мертвеца.

Сразу несколько мыслей, словно резиновые мячики, сталкиваясь и мешая друг другу, заметались в голове у Фильки. Нет, он не хочет в могилу! Зачем она ему вообще сдалась, эта черная простыня? И почему мертвец его не растерзает? Почему рука только обвивается вокруг, но не хватает? К чему угрожать, когда можно их убить? Зачем он вообще ввязался в эту историю? Дурацкий спор! Да отдать ему простыню – и дело с концом!

– Мне нужна простыня! Ты забрал мою простыню! Ты поплатишься за это! – настойчиво хрипел мертвый палач.

Его раздутое лицо надвигалось. Красные зрачки впивались мальчику в переносицу, лишая его воли. Мысли, и без того случайные, мечущиеся, все сильнее путались, смешивались, сливались в единственное желание: «Только бы поскорее все закончилось!»

– Забирай свою простыню и уходи! – непослушными губами вымолвил Филька.

– Не-ет! Нет! Не надо! – словно сквозь кирпичную стену услышал он крик Аньки Ивановой.

«Как – не надо? Почему? Зачем она нам? Все неприятности из-за нее», – расслабленно подумал Филька, чувствуя, что не может даже оглянуться на девочку: красные зрачки мертвеца, пустые и неподвижные внутри, не отпускали его.

– Дай! Дай ее сюда! – Мертвец нетерпеливо затрясся, протягивая ладони, но не смел отчего-то прикоснуться к самой простыне, словно что-то удерживало его на расстоянии.

– На!

Филька поднял руку с простыней и попытался разжать ее, но пальцы по-прежнему были как чужие.

– Не могу. Не... не получается. Бери ее сам, – пробормотал он.

Красноглазый мертвец качнул головой, едва не свалившейся от этого движения с его плеч.

– Скажи: «Я отдаю черную простыню своей волей!» – потребовал он.

– Я отдаю простыню... своей... – непослушным языком стал повторять Хитров.

– Дальше, дальше!

– Во...волей...

Филькины пальцы разжались. Черная простыня, выскользнув, развернулась в воздухе и медленно опустилась на плечи Красноглазому мертвецу. Мерзкий, похожий на бульканье смех склизкими брызгами разлетелся по кладбищу.

– Нет! – еще раз крикнула Анька.

– Да! – сказал мертвец. – ДА! Ты угадала, порождение крови и плоти. Пока простыня была у него, я ничего не мог вам сделать. Совсем ничего. Отнять же ее было не в моей власти. Но так было лишь до тех пор, пока не были произнесены слова, что он отдает ее по своей воле.

– Я же... я же говорила! Спорим, что говорила! – с болью воскликнула Анька.

«Поздно спорить... Какой я дурак!» – подумал Филька.

Мертвый палач кивнул, словно мог слышать его мысли.

– Точно, поздно... Теперь нас будет трое в могиле. А завтра мы пойдем в город, и все, кого мы встретим и в кого вопьются наши клыки, тоже станут мертвецами!.. Ржавая покорная кровь потечет в их жилах... Пора!

Палач протянул руки. Все произошло так быстро, что Филька не успел даже отпрыгнуть. Замерев, он видел, как ладони палача неощутимо проходят сквозь его тело и пальцы сжимаются, но не могут схватить его.

– Проклятье! Я опоздал. Скоро рассвет! – сказал мертвец. – Ну ничего! Завтра ночью мы снова встретимся. Я приду к вам сам.

Красноглазый палач шагнул к могиле и, завернувшись в простыню, стал медленно опускаться в нее. Яма сама собой засыпалась землей. Последней скрылась голова, но, даже когда и она исчезла, из-под плиты долго слышен был сиплый хохот.