СТАРЫЕ ВЛАДЕЛЬЦЫ САДА.

Когда мы впервые видим и слышим Раневскую, все в ней кажется нам милым и привлекательным. Ее радость, ее слезы при воспоминании о детстве, о погибшем сыне искренни и трогательны. Но уже в первом действии Чехов несколькими штрихами дает почувствовать легковесность бурных переживаний Раневской. Чувства ее выражаются чуть-чуть преувеличенно, и это заставляет усомниться в их силе и глубине: Я не могу усидеть, не в состоянии. (Вскакивает и ходит в сильном волнении.) Я не переживу этой радости... Смейтесь надо мной, я глупая. Шкафик мой родной... (Целует шкаф.) Столик мой...

Раневская умна и способна иногда сказать горькую правду о себе самой. Не способна она только ничего изменить и исправить: жизнь за чужой счет испортила ее, сделала рабой обстоятельств, собственных капризов, рабой негодяя, который обманул и обобрал ее. Она упрекает себя за то, что бессмысленно тратит деньги, в то время как бедная Варя из экономии кормит всех молочным супом, на кухне старикам дают один горох, и тут же продолжает сорить золотыми. Она решительно рвет телеграммы из Парижа, сначала не читая их, а потом читая,- и в итоге едет в Париж. Она так привязана к Ане, к Варе и уезжает, оставив их на произвол судьбы, забрав последние деньги. Ее, казалось бы, оправдывает любовь, но эта ! любовь к человеку несомненно подлому, бесчестному вряд ли может быть названа высоким чувством, в этой любви есть что-то смешное, отталкивающее. Раневс-ская действительно ниже любви, как она сама говорит о себе.

И все же в образе Раневской многое вызывает симпатию. При всей сентиментальности, безволии в ней есть широта натуры, способность к бескорыстной доброте, к искреннему, горячему чувству. Это привлекает к ней Петю Трофимова. Хороший она человек. Легкий, простой человек,- говорит и Лопахин, вспоминая, как Любовь Андреевна пожалела и обласкала его.

Гораздо мельче Раневской брат се -Гаев. И он способен иногда сказать простые, искренние слова и со стыдом, хоть на мгновение, понять собственную глупость и пошлость. Но недостатки сестры - легкомыслие, непрактичность, безволие - доходят у Гаева до карикатурных размеров. Любовь Андреевна только целует в порыве умиления шкаф, Гаев же произносит перед шкафом речь в высоком стиле и, взвинченный собственным красноречием, впадает в слезливый восторг. В Раневской чувствуется барыня, но она и проста, и терпима. Гаев в собственных глазах - аристократ самого высокого крута, ему мешают грубые запахи, Лопахипа он словно бы не замечает и старается поставить этого хама на место.

Гаев. Режу в угол! Когда-то мы с тобой, сестра, спали этой самой комнате, а теперь мне уже пятьдесят один год, как это ни странно...

Лопахин. Да, время идет. Гаев. Кого?

Это кого?, брошенное вполоборота, с миной презрительного недоумения, должно было бы уничтожить Лопахина. Но слишком уж жалок аристократ, проевший свое состояние на леденцах.

В конце первого действия Гаев, казалось бы, здраво рассуждает о положении вишневого сада: Если против какой-нибудь болезни предлагается очень много средств, то это значит, что болезнь неизлечима. Но, начав говорить и уже не имея сил остановиться, он произносит гадкие слова о своей сестре. Гаева нечаянно слышит Аня и с присущей ей прямотой упрекает дядю:

Аня. Что ты говорил только что про мою маму, про свою сестру? Для чего ты это говорил?

Гаев. Да, да... (Ее рукой закрывает себе лицо.) В самом деле, это ужасно! Боже мой! Боже, спаси меня! И сегодня я речь говорил перед шкафом... так глупо!

Вот, казалось бы, искреннее раскаяние и отрезвление. Где там! Желая как-то оправдаться в глазах племянницы, Гаев начинает разглагольствовать о спасении вишневого сада, сам мгновенно проникается верой в собственную выдумку.

Истинную цену громких обещаний Гаева Чехов раскрывает ма- ленькой деталью. Приходит Фирс: Леонид Андреич, бога вы не боитесь! Когда же спать? Но Гаеву не хочется слезать с пьедеста- ла. Отмахиваясь от Фирса, он говорит: Я уж, так и быть, сам раз- денусь. И далее - последний штрих в портрете Гаева. Подчеркивая социальные корни гаевского фразерства, Чехов вкладывает в его ус- та слова, характерные для либерального барина: Я человек вось- мидесятых годов... Не хвалят это время, но все же могу сказать, за убеждения мне доставалось немало в жизни. Недаром меня мужик любит. Мужика надо знать! Вряд ли случайно почти точное сов- падение этой реплики со словами Николая Ивановича Чимши- Гималайского (Крыжовник).. Перед нами - еще один вариант духовной деградации, пустота и пошлость.

На протяжение пьесы Раневская и Гаев переживают крушение последних надежд, большое душевное потрясение, лишаются семьи, дома, но оказываются неспособными что-либо понять, чему-либо научиться, сделать что-нибудь полезное. Эгоистичные, как дети, и дряблые, как старики,- говорит М. Горький,- они опоздали вовремя умереть и ноют, ничего не видя вокруг себя, ... мая, - паразиты, лишенные силы снова присосаться к жизни. Их эволюция на протяжении пьесы - это разорение, крах не только материальный, но и духовный. Раневская и Гаев вольно или невольно предают все, что, казалось бы, им дорого: и сад, и родных, и верного раба Фирса. Финальная сцена пьесы потрясает сочетанием комических черт и истинного трагизма.

Старый Фирс, преданно служивший еще отцу и деду Раневской и Гаева, остается умирать вместе с вишневым садом, забытый в запертом барском доме. А Леонид Андреич небось шубы не надел, в пальто поехал... (Озабоченно вздыхает.) Я-то не поглядел... Молодо-зелено. Над предсмертной заботой Фирса о барине если и можно улыбнуться, ТО С болью в сердце. Жизнь-то прошла, словно и не жил...- говорит Фирс.- Эх, ты... недотепа!.. Эти последние слова пьесы - окончательный приговор паразитическому укладу жизни, близкий конец которого так пророчески чувствовал Чехов.