СТРАНА‑САВАННА

Жирафам достаточно того, что есть в жизни вокруг них. Они вегетарианцы, за мясом не гоняются. Листву деревьев обгладывают, обстоятельно пережевывая, словно читали книжки по китайской древней медицине – более двадцати жевательных движений на каждый листик. Когда они едят, ни на что не отвлекаются. По их спокойным «лицам» видно: во время еды они не думают о том, что куда‑то опаздывают. Жирафы – не скоробуды.

Бояться им тоже нечего. Их задние ноги хорошо известны в саванне даже хищникам. Львы, и те редко нападают на жирафов. Канительное и хлопотное это дело. До шеи сразу не допрыгнешь, а под копыта попасть не очень‑то хочется. К тому же любое приближение врага жираф замечает со своей «вышки» раньше, чем у врага созреет мысль о нападении.

Жирафами можно не только любоваться. На них можно медитировать. Они успокаивают. Особенно красиво жирафы бегут. С замедленной границей ансамбля синхронного плавания. Их туловища вытягиваются в прыжках, как у хороших балетных танцоров. Бегущие по саванне жирафы похожи на выпущенные из лука стрелы.

Если душа человека, как утверждают восточные философии, действительно может возрождаться в других телесных оболочках, в следующей жизни я бы хотел быть жирафом. Чтобы моим бегом любовались и чтобы от еды не отвлекал ни телевизор, ни мобильный телефон, а нижний мир суеты был где‑то подо мною.

Вообще, в саванне, как в отдельно взятом государстве, есть свои чиновники – шакалы, львы – олигархи… Желания львов для шакалов святы. Есть обыватели: кроты, мыши… Чуть что, они тут же по норам. Птицы – представители искусства саванны. Это менестрели, поэты, музыканты… Уголовные элементы – коршуны, стервятники… Путаны – гиены…

Вообще, все звери и птицы похожи на кого‑то из людей.

Буффало очень смахивают на культуристов. Точнее, на расплодившихся в последнее время перекачанных охранников‑секьюрити. У буффало тоже выпученные, ничего не понимающие глаза, и шея поворачивается только вместе с грудью. Однако, в отличие от наших охранников, они, как и жирафы, вегетарианцы. Пасутся в саванне всей своей буффаль‑ской деревней. В этой деревне их буффалята‑культу‑ристики в безопасности. Потому что, если буффало займут круговую оборону, это будет кронштадтская крепость. Чтобы растерзать какого‑нибудь бычка, хищники должны отогнать его в сторону, выманить, загипнотизировать… Хищники – политики саванны! Им иногда удается выманить из стада даже слона. Но это бывает редко. Совсем от безнадеги поймать какую‑то более легкую добычу.

Слоны тоже пасутся своей компанией, и не дай бог эту компанию разозлить. Затопчут, забьют хоботами. Впрочем, разозлить их не так легко. Они как деревенские силачи‑увальни. В них, как и в истинных богатырях, нет того страха, который перерастает у слабаков в агрессию. Для меня в слонах есть две загадки. Первая – как вегетарианское существо, которое ест траву, вымахало до таких размеров, вторая – почему уши у африканских слонов имеют точную форму африканского континента, а у индийских – контур Индии. Раньше, когда я в юности читал о слоновьих ушах‑картах, думал – байка. Но шли годы, и мне самому удалось удостовериться в этом как в Африке, так и в Индии.

Интересно, что в животном мире гораздо больше вегетарианцев, чем среди людей. Причем, несмотря на свои богатырские размеры, животные‑вегетарианцы очень мирные. Может, и правда, как утверждают древние восточные философии, с мясом убитого животного передается энергия страха, которая выделяется у жертвы в момент ее убийства. Шакал по сравнению со слоном – козявка, а мясоед. Только и думает, кого бы еще замочить, разорвать. Корейские воины перед сражением ели не просто собачье мясо, они подвешивали живую собаку и долго избивали ее палками, чтобы как можно больше в ней скопилось энергии страха, а значит, и агрессии. И чтобы эта энергия вошла в них с едой. Так что не корейские воины приготавливали собачье мясо, а собачье мясо приготавливало воинов.

Слоны – не воины. Хотя в древности, когда они впервые появились в индийской армии, казались врагу универсальным оружием. Недолгое время благодаря слонам индийская армия считалась в Азии сильнейшей. Но отнюдь не из‑за того, что слоны направо‑налево укладывали врагов хоботами. Враги пугались самого их вида и бросались бежать, как наскоро собранная из крестьян пехота с граблями и лопатами от танковой дивизии. Правда, вскоре все поняли, что за безобидные увальни эти «тяжелые самоходные орудия», и армия Индии тут же навсегда потеряла свою непобедимость.

Слоны опасны, только когда они защищаются. Опасны даже для львов. Единственные, кого действительно слоны боятся, – это всякого рода грызуны, в том числе мыши. Короче, Розенгаузы! Согласно русской поговорке, грызуны маленькие, да удаленькие. Они залезают в морщины и складки слоновьих ступней. Живут там, как в комфортабельно устроенных фьордах, разъедая их. На примере слонов природа как бы показывает нам, что для богатырей не опасны хищники, для них опасны паразиты. И не врагов надо бояться, а тех, кто забирается в складки души!

Грызуны, как и шакалы, тоже чиновники, но только более низкого ранга. Этакая чиновничья мелочь. На уровне домоуправлений, жэков, районных администраций… Грызуны – это и налоговая полиция, и таможня, и ГАИ. Грызуны непобедимы! Потому что, даже если грызунам выбить зубы, они станут сосунами.

Меня поражало зрение моего гида. В совершенно безжизненной для меня саванне он чуть ли не у горизонта замечал каких‑то животных. И мы на джипе направлялись к ним. Правда, через пару дней я тоже начал кое‑что угадывать. И даже пару раз удивил своего гида. Не потому, что у меня улучшилось зрение, нет. Просто я всегда любил по жизни создавать собственные приметы. Например, если мужчина обедает с женщиной в ресторане и она при нем ест мало, вилку и ложку берет стесняясь, боясь сделать что‑то не так, значит, он ей очень нравится, независимо от кошелька. Если же она навернула три блюда и попросила еще добавки, значит, как бы ни уверяла, что любит его, мужчине следует поскорее с ней расстаться. Не прокормит. Раскрутит!

Создал я свои приметы и в саванне. Если два джипа долго стоят возле какой‑то лужи и объективы фотоохотников дулами гаубиц направлены в эту лужу, не шелохнутся, словно ожидают артподготовки, значит в луже бегемот! Он должен когда‑нибудь показаться или хотя бы показать какую‑то часть своего паровозного туловища. Особая радость охватит владельцев «гаубиц», если это будет его пасть, притом зевающая. Достанут телезумом до самых гланд паро‑возно‑бегемотной топки.

Если дула фотоаппаратов, как зенитки, поползли в небо, значит там кружат орлы или коршуны. Если где‑то коршунов прибавляется, значит там скоро кого‑то съедят. В саванне кастовость – как в религиозной Индии. Сначала едят хищники. То, что они не доели, разрывают на части гиены. Гиены нападают только по двое и только на поверженных. На больных и слабых. После гиен к делу приступают шакалы. Дольше всех приходится ждать стервятникам. С высоты птичьего полета они порой часами наблюдают за трапезой «высших каст саванны».

Если все джипы, которые есть в пределах видимости, стягиваются к какому‑то холмику, а вокруг никого из животных нет, значит, за холмиком нежатся львы, изредка показывая рыжие загривки. В отличие от сказочных и мультяшных львов, дикие львы – настоящие семьянины. Они не изменяют своим львицам. При этом, как, ехидно посмеиваясь, похвастал гид, занимаются за холмиками любовью до сорока раз в день. Может, поэтому и появилось выражение «львиное сердце»!

Главная мечта всех фотоохотников – увидеть львов. Ради этого они готовы часами следить объективами, нацелив их в далекие заросли. И только появится взбаламученный львиный загривок, тут же раздаются крики: «Вон он, смотрите – лев, лев!» Но вот, наконец, царь зверей выходит из своего укрытия, потягивается, зевает, фотоаппараты стрекочут, как на пресс‑конференции с политиком высшего эшелона.

Раньше все гиды рассказывали туристам о том, какие хорошие семьянины львы, теперь, по некоему негласному соглашению, об этом умалчивают. Ведь среди туристов есть семейные пары. И, как объяснил наш гид‑водитель, все так же посмеиваясь, у них после такой информации по вечерам в гостинице зачастую вспыхивают семейные ссоры… И мужчины никак не могут объяснить своим половинкам, что женская доля отличается от львиной! Львиная – то, что достается львице от любви, а женская – то, что остается женщине после развода.

Больше всего мне запомнилось, как семья гепардов шла на охоту. Вернее, мама вела своих гепардят‑тинейджеров обучаться уму‑разуму.

Шла гепардиха не торопясь. Ступала бесшумно. Глаза ее были, как два прицела, наведены четко на жертву. Хотя саму жертву мы не видели, даже через суперзумы наших объективов. Детишки, как и подобает подрастающему поколению с неокрепшей гормональной системой, нехотя тащились за ней, глазея по сторонам. Головы их то и дело вертелись, как флюгеры на ветру. Они совершенно не хотели ничему обучаться. Тем более самостоятельности. Отвлекались на пение птиц, другие далекие загадочные звуки

саванны. По дороге успевали обнюхивать неведомые им травы. Точь‑в‑точь, как наша современная поросль – нюхали травку!

Иногда мама резко оборачивалась, строго, по‑гепардовски, делала им телепатический выговор. Гепардята тут же послушно, подражая маме, вытягивались, пытались напружинить свою походку и очень старались навести еще неопытные, болтающиеся, будто на шарнирах, глаза на жертву. Однако стоило маме отвернуться, как у них снова начиналась «болтанка» во всех частях неокрепших туловищ и они опять отвлекались на пение птиц, стрекотание цикад и… травку! Как и у человеческих детенышей, у них было современное клиповое мышление.

Мы медленно и осторожно следовали за ними на джипе. Постепенно к нам присоединялись другие джипы. Все ощущали себя режиссерами и операторами телепрограммы «Discovery».

Неожиданно для всех мама остановилась. Села на задние лапы. Вытянулась вверх. Получилась такая пирамидка с головой‑флюгером на вершине. Практически не поворачивая туловища, обернулась посмотреть на детишек – ровно на 180 градусов. Из чего я сделал вывод, что остеохондроза у нее никогда не было! В мануалисте она не нуждалась. Гепардята тоже уселись пирамидками. Все внимательно смотрели вперед. Там, метрах в двухстах, паслись в траве два молоденьких кабанчика. Совсем поросята. Дурошле‑пы отбились от стада. Они тоже были тинейджерами и тоже не слушались своих родителей. Они ковырялись пятачками в траве и совершенно не чувствовали опасности. Обедали, не зная, что сами уже практически стали обедом.

Я вспомнил одну из мудростей великого китайского философа Конфуция: «Те молодые птицы не попадают в силки, которые летают со старыми птицами».

Остановились все джипы. Объективы видеокамер замерли. Гепардиха не торопилась. То ли ей не очень хотелось есть, то ли она считала поросят не самой вкусной едой. Может, выжидала: а вдруг проскользнет мимо какой‑то более изысканный десерт? Так они и продолжали сидеть, контролируя своими взглядами поляну и закрепляя за собой юридическое право на поросят. Ни одному шакалу уже не дозволялось вступить на эту поляну.

Мы все простояли, как в стоп‑кадре, минут двадцать.

Вдруг вся семья гепардов, как по команде, развернула головы‑флюгеры на 90 градусов и еще выше вытянулась. Вдали появилось стадо косуль – возможное спасение для поросят! Поодаль, отстав от стада, паслись две одинокие косули. Такие же ти‑нейджеры‑дурошлепы, которые тоже не читали Конфуция.

Теперь все зависело от мамы‑гепардихи. Она поворачивала голову то в сторону стада косуль, то в сторону поросят. Настраивалась то на одну цель, то на другую, видимо, сравнивала, от какого наведения вкус приятнее. С мечтой об объедках в небе появились коршуны. Значит, скоро должна была начаться охота! Водитель сказал мне, что в таком ожидании могут пройти часы. А поскольку мы не коршуны и не шакалы, мы уехали, оставив прочие джипы на месте будущего кровопролития. Эти джипы выстроились друг за другом и издали напоминали электричку, остановившуюся в саванне.

Если б не эта сцена охоты гепардов, саванна могла бы остаться в моей памяти как вполне мирный мегаполис. За холмиками милуются львы, неподалеку бычатся буффало. Изредка в лужах всхлипывают бегемоты. Совсем рядом пасутся матросы саванны – зебры. Чуть подальше деликатно бродят деликатесные косули. Розовым выцветили берега озера миллионы фламинго.

Самое жалкое зрелище – это стада антилоп гну. Если продолжать тему возможных перерождений, то невольно напрашивается вопрос: какие грехи совершили эти горбатые создания в прошлых жизнях, что в этой они родились такими уродливыми, неграциозными и обреченными быть съеденными? По всей саванне больше всего обглоданных костей антилоп гну. Как теперь модно говорить, «по закону кармы» они были убиты и съедены за то, что в прошлых жизнях сами убивали, обирали, завоевывали. Я бы советовал многим нашим олигархам, бизнесменам и политикам понаблюдать за тем, с какой грустной обреченностью пасутся гну в саванне, и подумать, хочется ли им такой жизни в будущем?

Впрочем, нельзя всех политиков, бизнесменов и королей стричь под одну гребенку. Например, для наших реформаторов будущая жизнь в оболочке антилоп гну будет слишком роскошным подарком Всевышнего. Да, я понимаю, что, по сравнению с бывшими коммуняками, наши демократы‑реформаторы гораздо более образованные и, я бы сказал, даже более талантливые. А некоторые из них просто гениальны. Разве не гениальные реформы им удалось претворить в жизнь, если при коммуняках мы все были нищими, а они нас еще сумели обокрасть? Нет, их наказание должно быть жестче, чем жизнь в оболочке антилопы гну. Что касается меня, мне бы хотелось, чтобы некоторые из них стали многодетными учителями средних школ в северных городах, где нет воды, газа, отопления и зарплат. Чтобы кто‑то родился в роддоме, в котором отключено электричество, а врачи и акушерки, чтобы как‑то согреться, все перепились. Другие пускай станут врачами районных поликлиник и вынуждены будут подрабатывать, делая уколы и ставя клизмы богатым. Ну, а те, кто затеял все наши реформы, должны родиться в Корее собаками, из которых корейцы будут долго выбивать грехи их демократических реформ.