Слово о полку Игореве» в русской философии и культуре

В апреле-мае 1185 г. Новгород-Северский князь Игорь Святославич (1151 г. - 1202 г.) предпринял неудачный горестный поход против половцев. Несмотря на героизм, дружина Игоря потерпела жестокое поражение: «И из стольких людей мало кто смог по счастливой случайности спастись, невозможно было скрыться беглецам – словно крепкими стенами окружены были полками половецкими. Но наших русских мужей пятнадцать убежало, а ковуев и того меньше, а остальные в море утонули»[1].

Игорь воспринял свое поражение как наказание за грехи свои. В 1183/84г. во время совместного похода на половцев Игоря и Владимира Глебовича Переяславского под общим командованием Игоря между ними произошла ссора. Владимир Глебович попросил разрешения быть впереди, в авангарде, что обеспечивало приоритет и в славе, и в захвате трофеев (добычи). Игорь отказал, тогда Владимир Глебович напал на владения Игоря, а Игорь в отместку напал и разгромил город Глебов у Переяславля. Именно в этом и каялся Игорь после поражения на поле боя в 1185 году. Вот как говорится об этом в уже цитированной Ипатьевской летописи: «И так в день святого воскресения низвел на нас господь гнев свой, вместо радости обрек нас на плач и вместо веселья – на горе на реке Каялы. Воскликнул тогда, говорят, Игорь: «Вспомнил я о грехах своих перед господом богом моим, что немало убийств и кровопролития совершил на земле хри­стианской: как не пощадил я христиан, а предал разграб­лению город Глебов у Переяславля. Тогда немало бед ис­пытали безвинные христиане: разлучаемы были отцы с деть­ми своими, брат с братом, друг с другом своим, жены с мужьями своими, дочери с матерями своими, подруга с под­ругой своей. И все были в смятении: тогда были полон и скорбь, живые мертвым завидовали, а мертвые радовались, что они, как святые мученики, в огне очистились от скверны этой жизни. Старцев пинали, юные страдали от жестоких и немилостивых побоев, мужей убивали и рассекали, женщин оскверняли. И все это сделал я,— воскликнул Игорь,— и не достоин я остаться жить! И вот теперь вижу отмщение от господа бога моего: где ныне возлюбленный мой брат? где ныне брата моего сын? где чадо, мною рожденное? где бояре, советники мои? где мужи-воители? где строй полков? где кони и оружие драгоценное? Не всего ли этого лишен я те­перь! И связанного предал меня бог в руки беззаконникам. Это все воздал мне господь за беззакония мои и за жесто­кость мою, и обрушились содеянные мною грехи на мою же голову. Неподкупен господь, и всегда справедлив суд его. И я не должен разделить участи живых. Но ныне вижу, что другие принимают венец мученичества, так почему же я — один виноватый — не претерпел страданий за все это? Но, владыка господи боже мой, не отвергни меня навсегда, но какова будет воля твоя, господи, такова и милость нам, ра­бам твоим»[2].

Игорь оказался в плену у половецкого хана Кончака. Пребывание Игоря в плену было невольное, но привольное не потому, что Игорь был внуком половчанки (утверждение, что Игорь был на три четверти половцем, ошибочно, так как Игорь родился во втором браке отца и его матерью была новгородка). Игорь и Кончак хорошо знали друг друга, были накоротке. Не излагая подробно сложную историю их взаимоотношений, обратим внимание, что в 1180/81г., участвуя в междоусобной борьбе сопровителей Киевского княжества на стороне Святослава Всеволодовича против Рюрика Ростиславовича, Игорь осуществлял общее руководство русскими и союзными с ними половецкими отрядами Кончака и Кобяка. Будучи разгромлены, Игорь и Кончак бежали (спасались) в одной ладье по Днепру к Чернигову. Не исключено, что в это время Игорь и Кончак могли договориться (договорились) о браке сына Игоря Владимира и дочери Кончака.

Вернемся к 1185г., к пребыванию Игоря в плену: «Игорь же Святославич в то время находился у половцев, и го­ворил он постоянно: «Я по делам своим заслужил поражение и по воле твоей, владыка господь мой, а не доблесть поганых сломила силу рабов твоих. Не стою я жалости, ибо за зло­деяния свои обрек себя на несчастия, которые я и испытал». Половцы же, словно стыдясь доблести его, не чинили ему никакого зла, но приставили к нему пятнадцать стражей из числа своих соплеменников и пять сыновей людей именитых, и всего их было двадцать, но не ограничивали его свободы: куда хотел, туда ездил и с ястребом охотился, а своих слуг пять пли шесть также ездило с ним. Те стражи его слуша­лись и почитали, а если посылал он кого-либо куда-нибудь, то беспрекословно исполняли его желания. И попа привел из Руси к себе с причтом, не зная еще божественного про­мысла, но рассчитывая, что еще долго там пробудет»[3].

Обратимся к опере А.П. Бородина «Князь Игорь» (редакция Н.А. Римского-Корсакова) и мысленно сравним описание пребывания Игоря в плену в Ипатьевской летописи с либретто оперы. Начнем со знаменитой арии Игоря «Ни сна, ни отдыха измученной душе».

Князь Игорь

 

Ни сна, ни отдыха измученной душе:

Мне ночь не шлет отрады и забвенья.

Все прошлое я вновь переживаю,

Один, в тиши ночей:

И божья знаменья угрозу,

И бранной славы пир веселый,

Мою победу над врагом,

И бранной славы горестный конец,

Погром, и рану, и мой плен,

И гибель всех моих полков,

Честно, за родину головы сложивших.

Погибло все — и честь моя и слава,

Позором стал я земли родной.

Плен, постыдный плен, —

Вот удел отныне мой,

Да мысль, что все винят меня!

О, дайте, дайте мне свободу, —

Я мой позор сумею искупить:

Спасу я честь свою и славу,

Я Русь от недруга спасу!

Ты одна, голубка лада,

Ты одна винить не станешь,

Сердцем чутким все поймешь ты,

Все ты мне простишь!

В терему твоем высоком

Вдаль глаза ты проглядела:

Друга ждешь ты дни и ночи,

Горько слезы льешь.

Ужели день за днем влачить в плену бесплодно

И знать, что враг терзает Русь?

Враг, что лютый барс.

Стонет Русь в когтях могучих,

И в том винит она меня!

О, дайте, дайте мне свободу, —

Я свой позор сумею искупить:

Я Русь от недруга спасу!

Ни сна, ни отдыха измученной душе:

Мне ночь не шлет надежды на спасенье;

Лишь прошлое я вновь переживаю,

Один, в тиши ночей...

И нет исхода мне...

Ох, тяжко, тяжко мне, тяжко

Сознанье бессилья моего!

 

<…>

(Из-за шатров выходит хан Кончак.)

 

Кончак

 

Здоров ли, князь?

Что приуныл ты, гость мой?

Что ты так призадумался?

Аль сети порвались?

Аль ястребы не злы

И слёту птицу не сбивают?

Возьми моих!

 

Князь Игорь

 

И сеть крепка, и ястребы надежны,

Да соколу в неволе не живется.

 

Кончак

 

Все пленником себя ты здесь считаешь?

Но разве ты живешь как пленник,

А не гость мой?

Ты ранен в битве при Каяле

И взят с дружиной в плен;

Мне отдан на поруки,

А у меня ты — гость.

Тебе почет у нас, как хану,

Все мое — к твоим услугам,

Сын с тобой, дружина тоже;

Ты как хан здесь живешь,

Живешь ты так, как я.

Сознайся: разве пленники так живут? Так ли?

О нет, нет, друг,

Нет, князь, ты здесь не пленник мой,

Ты ведь гость у меня дорогой!

Знай, друг, верь мне,

Ты, князь, мне полюбился

За отвагу твою да за удаль в бою.

Я уважаю тебя, князь,

Ты люб мне был всегда, знай.

Да, я не враг тебе здесь,

А хозяин я твой,

Ты мне гость дорогой, —

Так поведай же мне,

Чем же худо тебе,

Ты скажи мне.

Хочешь — возьми коня любого,

Возьми любой шатер,

Возьми булат заветный,

Меч дедов. Немало вражьей крови

Мечом я этим пролил;

Не раз в боях кровавых

Ужас смерти сеял мой булат.

Да, князь, все здесь,

Все хану здесь подвластно;

Я грозою для всех был давно.

Я храбр, я смел,

Страха я не знаю,

Все боятся меня, всё трепещет кругом;

Но ты меня не боялся,

Пощады не просил, князь.

Ах, не врагом бы твоим,

А союзником верным,

А другом надежным,

А братом твоим

Мне хотелося быть,

Ты поверь мне!

Хочешь ты пленницу с моря дальнего,

Чагу-невольницу из-за Каспия?

Если хочешь — скажи только слово мне,

Я тебе подарю!

У меня есть красавицы чу́дные:

Косы, как змеи, на плечи спускаются,

Очи черные влагой подернуты,

Нежно и страстно глядят из-под темных бровей.

Что ж молчишь ты?

Если хочешь — любую из них выбирай!

Гей! Пленниц привести сюда! Пусть они песнями

и пляской потешат нас и думы мрачные рассеют.

 

(Приближенные хана приводят невольников и не­вольниц.)

 

Князь Игорь

 

Спасибо, хан, на добром слове,

Я на тебя обиды здесь не знаю,

И рад бы сам вам тем же отплатить.

 

(Жмет руку Кончаку.)

 

А все ж в неволе не житье,

Ты плен когда-то сам изведал.

 

Кончак

 

Неволя! Неволя!

Ну, хочешь, отпущу тебя на родину домой?

Дай только слово мне,

что на меня меча ты не поднимешь

и мне дороги не заступишь.

 

Князь Игорь

 

Нет, негоже князю лгать.

Скажу тебе я прямо, без утайки:

Такого слова я не дам!

Лишь только дай ты мне свободу,

Полки я снова соберу

И на тебя ударю вновь,

Тебе дорогу заступлю!

Испить шеломом Дона

Снова попытаюсь!

 

Кончак

 

Люблю! Ты смел

и правды не боишься.

Я сам таков!

Эх, когда б союзниками мы с тобою были,

— заполо­нили бы всю Русь!

Как два барса,

рыскали бы вместе,

кровью вражьей вместе упивались

и всё бы в страхе держали под пятой:

чуть что — так на кол иль голову долой!

Так ли? Ха-ха-ха-ха!

Да несговорчив ты! Садись!

 

<…>

 

Кончак

 

Видишь ли пленниц ты с моря дальнего,

Видишь красавиц моих из-за Каспия?

О, скажи, друг, скажи только слово мне,

Хочешь — любую из них я тебе подарю! [4]

Как отмечает А.Н. Дмитриев, в собрании автографов А.П. Бородина «имеется интереснейшая и очень значительная ария князя Игоря, иная, нежели широко известная и популярная «Ни сна, ни отдыха измученной душе»[5].

Приведем текст арии князя Игоря, не вошедшей в редакцию Н.А. Римского-Корсакова (первая публикация осуществлена А.Н. Дмитриевым):

Зачем не пал я на поле брани;

Да, зачем в бою в главе дружины

С моим полкой не пал?

Зачем ты, смерть, очей мне не закрыла?

Я тихо спал бы в песках Каялы

С полком погибшим.

Нет казни более лютой, как позор свой пережить,

И жизнь в плену влачить постыдно,

И знать, что ты всему виною сам.

Ах, вот пытка злее казни!

Да, хуже смерти мой плен.

Позором стал я земли родной,

Кают Игоря на Руси.

Князья Руси, отмстите мой позор,

Спасайте край родной!

Ты, Всеволод, — великий,

Ты веслами разбрызгать можешь Волгу,

Шеломом вычерпать весь Дон!

Ты русскими костьми Каялу не засеял!

Вы, Рюрик и Давид,

Как ярый тур, стрелою уязвленный,

Ломали копья у врагов.

Вы русской кровью Каялы не поили!

Вы, Мстислав и Роман,

Вы половцев и прежде воевали,

Боятся вас Ятваги и Литва.

Вы силы русской в Каяле не топили!

Вы, Ингварь да Всеволод,

Врагу дорогу заступите,

Вы шестокрыльцы славного гнезда.

Вы полков своих в Каяле не сгубили.

Князья, забудьте смуты и раздоры,

Дружины ваши соберите,

Разом ударьте на врага

И силу поганую сломите.

На вас укора нет,

Господь поможет вам,

И Русь святую вы спасете.

Вы ведь не Игорь-князь [6].

«Не вошедшая в редакцию Римского-Корсакова ария князя Игоря своей выразительностью, эпически суровой музыкой с неоспоримой очевидностью свидетельствует, как глубоко и в то же время эмоционально Бородин-художник понимал всю мудрость «Слова о полку Игореве»[7].

Теперь перейдем (приступим) к рассмотрению дискуссионных проблем соотношения язычества, христианства и двоеверия в «Слове о полку Игореве».

Н.М.Карамзин в третьем томе «Истории государства Российского» (1816 г.) писал: «Слово о полку Игореве сочинено в XII веке, и без сомнения мирянином: ибо Монах не дозволил бы себе говорить о богах языческих, и приписывать им действия естественные»[8].

В подлинности «Слова о полку Игореве» не сомневался и А.С. Пушкин. Об этом свидетельствует И.А. Гончаров, вспоминая посещение А.С. Пушкиным Московского университета 27 сентября 1832 года. «Он (профессор М.Т. Каченовский – Г.С.) отвергал также подлинность «Слова о полку Игоревом», считая его позднейшей подделкой, кажется XIV века, о чем однажды вошел в горячий спор с Пуш­киным, которого привез на лекцию министр Уваров.

Здесь я сделаю небольшое отступление по поводу этого приснопамятного мне — конечно, и всем тогдашним сту­дентам — посещения великого поэта, тогда уже в апогее его славы.

Когда он вошел с Уваровым, для меня точно солнце озарило всю аудиторию: я в то время был в чаду обая­ния от его поэзии; я питался ею, как молоком матери; стих его приводил меня в дрожь восторга. На меня, как благотворный дождь, падали строфы его созданий («Евге­ния Онегина», «Полтавы» и др.). Его гению я и все тог­дашние юноши, увлекавшиеся поэзиею, обязаны непосред­ственным влиянием на наше эстетическое образование.

Перед тем однажды я видел его в церкви, у обедни — и не спускал с него глаз. Черты его лица врезались у меня в памяти. И вдруг этот гений, эта слава и гордость Рос­сии — передо мной в пяти шагах! Я не верил глазам. Чи­тал лекцию Давыдов, профессор истории русской литера­туры.

«Вот вам теория искусства,— сказал Уваров, обра­щаясь к нам, студентам и указывая на Давыдова,— а вот и самое искусство»,— прибавил он, указывая на Пуш­кина. Он эффектно отчеканил эту фразу, очевидно, зара­нее приготовленную. Мы все жадно впились глазами в Пушкина. Давыдов оканчивал лекцию. Речь шла о «Слове о полку Игоревом». Тут же ожидал своей очереди читать лекцию, после Давыдова, и Каченовский. Нечаянно между ними завязался, по поводу «Слова о полку Игоре­вом», разговор, который мало-помалу перешел в горячий спор. «Подойдите ближе, господа,— это для вас инте­ресно»,— пригласил нас Уваров, и мы тесной толпой, как стеной, окружили Пушкина, Уварова и обоих профессоров. Не умею выразить, как велико было наше наслаждение — видеть и слышать нашего кумира.

Я не припомню подробностей их состязания,— помню только, что Пушкин горячо отстаивал подлинность древ­нерусского эпоса, а Каченовский вонзал в него свой беспощадный аналитический нож. Его щеки ярко горели алым румянцем, и глаза бросали молнии сквозь очки. Может быть, к этому раздражению много огня прибавлял и известный литературный антагонизм между ним и Пушкиным. Пушкин говорил с увлечением, но, к сожалению, тихо, сдержанным тоном, так что за толпой трудно было рас­слушать. Впрочем, меня занимал не Игорь, а сам Пушкин.

С первого взгляда наружность его казалась невзрач­ною. Среднего роста, худощавый, с мелкими чертами смуг­лого лица. Только когда вглядишься пристально в глаза, увидишь задумчивую глубину и какое-то благородство в этих глазах, которых потом не забудешь. В позе, в жестах, сопровождавших его речь, была сдержанность светского, благовоспитанного человека. Лучше всего, по-моему, на­поминает его гравюра Уткина с портрета Кипренского. Во всех других копиях у него глаза сделаны слишком откры­тыми, почти выпуклыми, нос выдающимся — это неверно. У него было небольшое лицо и прекрасная, пропорцио­нальная лицу, голова, с негустыми, кудрявыми волосами»[9].

В тексте А.С. Пушкина «Песнь о полку Игореве» (1836г.) содержится обоснование вывода о подлинности «Слова о полку Игореве». «Других доказательств нет, как слова самого песнотворца. Подлинность же самой песни доказывается духом древности, под которого невозможно подделаться. Кто из наших писателей в 18 веке мог иметь на то довольно таланта? Карамзин? Но Карамзин не поэт. Держ.<авин>? Но Державин не знал и русского языка, не только языка Песни о плку Игореве. Прочие не имели все вместе столько поэзии, сколь находится оной в плаче Яр<ославны>, в описании битвы и бегства. Кому пришло бы в голову взять в предмет песни тем<ный> поход неизвестного князя? Кто с таким искусством мог затмить некоторые места из своей песни словами, открытыми впоследствии в старых летописях или отысканными в других сл.<авянских> наречиях, где еще сохранились они во всей свежести употребления? Это предполагало бы знание всех наречий славянских. Положим, он ими бы и обладал, неужто таковая смесь естественна? Гомер, - если и существовал, искажен рапсодами.

Ломоносов жил не в XII ст.<олетии >. Л. <омоносова > оды писаны на русском языке с примесью некоторых выражений, взятых им из Библии, которая лежала перед ним. Но в Ломоносове вы не найдете ни польских, ни сербских, ни иллирий<ских>, ни болг.<арских>, ни богем.<ских >, ни молд. <авских > и других наречий слав.<янских >»[10].

С.П.Шевырев, рецензируя (1843 г.) второй том полного собрания русских летописей (Ипатьевская летопись), опубликованный в 1843 году, подчеркнул, что «Слово о полку Игореве» единственный по характеру своему памятник «Словесности нашей XII века, который потому и дошёл до нас в единственном экземпляре, погибшем в пожаре 12-го года, что не имел характера исключительно Христiянскаго, а носил яркiе живые следы язычества и писан, как видно, с целiю политическою»[11]. Чуть позже данные положения были развиты С.П. Шевыревым в публичных лекциях по истории русской словесности. Приведем соответствующий фрагмент: «Извѣстно, что съ XIII и особенно XIV вѣка, вся литература наша принимаетъ характеръ чисто духовный. Въ монастыряхъ, которыхъ размноженiе относится особенно къ XIV и XV столѣтiямъ, переписываются тѣ произведенiя, которыя носятъ на себѣ печать религiозную. Слово о полку Игоревѣ, напротивъ, по цѣли своей есть произведенiе чисто политическое. Характеръ свѣтскiй на немъ явенъ; даже ярки воспоминанiя язычества; упоминается о четырехъ божествахъ: Велесѣ, Дажьбогѣ, Стрибогѣ, Хорсѣ; самъ народъ Русскiй названъ внукомъ Дажьбога (солнца); замѣтны многiя древнiя суевѣрiя. Все это заставило думать и Карамзина, что оно писано мiряниномъ. Только обращенiе къ братьямъ, упоминанiе въ концѣ Слова о Святой Богородицѣ Пирогощей, Хрiстiянахъ, поборающихъ поганые полки, и заключительный Аминь – могли бы свидѣтельствовать въ пользу духовнаго лица, какъ автора; но эти признаки не столько ярки, какъ другiе, какъ весь духъ Слова, какъ мысль его проникающая»[12].

А.С.Орлов писал (1946г.): «Незыблемо одно: полный языческой традиции своей родины, он (автор «Слова о полку Игореве» – Г.С.) нигде не оставил следов религиозной сентиментальности, свойственной христианству, не обмолвился ни одним намеком на грех и искупление»[13]. По мнению А.Ф.Замалеева, автор «Слова о полку Игореве» «сознательно принимал традиционные верования, становился язычником по убеждению»[14].

Д.С.Лихачев в противовес цитированным авторам утверждает: ««Слово» явно написано поэтом – христианином»[15]; автор «Слова о полку Игореве» – «несомненный христианин»[16]. Правда, в одной из давних работ (1952 г.) мы встретили такое высказывание Д.С.Лихачева: ««Слово о полку Игореве» написано поэтом христианином, не слишком, впрочем, проявившим свое христианство»[17].

Отметим известный априоризм, встречающийся в некоторых рассуждениях авторов, полагающих, что «Слово о полку Игореве» является христианским произведением. «Несмотря на то, - подчеркивает Е.Н.Сырцова, - что автор «Слова о полку Игореве» был христианином [что сегодня, пожалуй, уже ни у кого из исследователей не вызывает сомнений], в «Слове» достаточно широко упоминаются языческие боги, присутствуют вполне различимые элементы языческой мифопоэтической картины мира. Отрицание принадлежности автора «Слова» к христианской культуре противоречило бы всей логике развития духовной жизни Киевской Руси XII в., отрицание же языческих образов в поэтике «Слова» – очевидным реальностям»[18].

Если исходить из логики цитированного нами автора, то не надо читать текст «Слова о полку Игореве» (и любого другого произведения XII века), чтобы утверждать, что оно принадлежит к христианской культуре, ибо «отрицание принадлежности автора «Слова» к христианской культуре противоречило бы всей логике развития духовной жизни Киевской Руси XII в.».

Кстати, отметим, что по мнению А.Н.Робинсона: ««Слово» вступило в прямое противоречие с литературным процессом второй половины XII в, как только поэт воспел языческих богов, образы которых были органично связаны и с его идеалами, и с эпической традицией»[19].

По мнению Ю.М.Лотмана (а также М.Н.Громова, Б.В.Сапунова, А.Н.Робинсона, А.И.Макарова и других): «В «Слове» … отразилась система двоеверия»[20]. «При этом в нем («Слове о полку Игореве» – Г.С.), - по утверждению В.В.Милькова, - не содержится выпадов против язычества и совершенно отсутствуют черты какого-либо возвеличения и пропаганды христианства»[21].

В исследовательской литературе подсчитывается количество элементов язычества и количество элементов христианства в тексте «Слова», что само по себе очень важно и интересно. Но что это дает для решения вопроса о мировоззрении автора поэмы? Если количество элементов (хотя бы приблизительно) равное, то следует ли отсюда вывод о двоеверии? Если количество элементов одного мировоззрения превышает (насколько??!) количество элементов другого мировоззрения, то следует ли отсюда вывод в пользу этого (количественно) внешне доминирующего мировоззрения? Даже если мы точно подсчитаем количество элементов язычества и количество элементов христианства, то все равно никакого вывода о характере мировоззрения автора «Слова» сделать нельзя. Почему? Потому что нельзя сказать, что какой-то конкретный элемент язычества имеет точно такую же значимость в системе языческого мировоззрения, какую какой-то конкретный элемент христианства имеет в системе христианского мировоззрения. Или другими словами, имеющиеся в тексте «Слова» языческие и христианские элементы нельзя поставить во взаимнооднозначное соответствие. Что же остается делать исследователю? Констатировать наличие элементов язычества и элементов христианства в тексте «Слова» и этим ограничиться?

Нам представляется, что нужно исходить из кульминации всей поэмы, каковой, по мнению исследователей, является «Плач Ярославны». ««Плач Ярославны» не что иное как кульминация всей семантики этого многопланового и полифонического повествования. Именно здесь сплетаются воедино все основные семантические линии «Слова», связанные со стержневой организующей и смыслообразующей осью. Исходным здесь является представление о «Слове» как о целостном художественном произведении с единым замыслом и общей структурой»[22].

Но что представляет собой «Плач Ярославны»? ««Плач» Ярославны в своей основной части является типичным языческим заговором, который повторяет обычную четырехчастную форму заговоров, сохранившуюся до XIX в. Сначала идет обращение к высшим силам природы, затем прославляется их могущество, далее следуют конкретная просьба и заключение. В минуту смертельной опасности, когда дружина Игоря погибла в степях, Ярославна не вспоминает могущественного и милостивого христианского бога или небесную заступницу – Богоматерь. С просьбой о помощи она обращается к Ветру, к реке Днепру Словутичу, к главному божеству древних славян – светлому, трижды светлому солнцу…. Что это – просто художественный приём или вызов господству церковной идеологии и открытое признание дееспособности языческих богов?»[23]. Разумеется, это открытое признание дееспособности языческих богов. Ибо ситуация меняется принципиально. Игорь бежит из плена. Инстанции, к которым обратилась Ярославна, удовлетворили ее просьбу. Можно ли в таком случае не считать «Слово о полку Игореве» произведением языческим? И ещё. «Русскую землю, крещение которой состоялось около двух столетий назад, автор («Слова о полку Игореве» - Г.С.) определяет как землю языческого бога Трояна»[24]. О чем это свидетельствует? Характеристика русской земли (после принятия христианства!!!) как земли языческого бога Трояна – это не просто один из элементов язычества в тексте «Слова», а сущностная характеристика (сущностный и убедительный показатель) языческого мировоззрения автора поэмы.

В заключение противопоставим «Слову о полку Игореве» как языческому произведению классическое христианское произведение «Задонщину» (конец XIV века). На 7-ой строке «Задонщины» читаем: «православный русский народ»[25]. Обратим внимание на формулировку автором цели произведения (своей цели): «Воспоем деяния князей русских, постоявших за веру христианскую!»[26]. Обратим внимание на формулировку цели великого князя Дмитрия Ивановича: «Испытаем храбрецов своих и реку Дон кровью наполним за землю Русскую и за веру христианскую!»[27]. Обратим внимание на оценку морального состояния русских воинов: «Все как один готовы головы свои положить за землю Русскую и за веру христианскую»[28].

Обратим внимание на то, как выражается скорбь, печаль: «Жалостно ведь, брат, видеть столько крови христианской»[29]; «Страшно и горестно, братья, было в то время смотреть: лежат трупы христианские словно сенные стога у Дона великого на берегу»[30].

И завершающий фрагмент «Задонщины»: «И помиловал бог Русскую землю…. И сказал князь великий Дмитрий Иванович: «Братья, бояре и князья и дети боярские, .… Положили вы головы свои за святые церкви, за землю за Русскую и за веру христианскую. Простите меня, братья, и благословите в этом веке и в будущем. Пойдем, брат, князь Владимир Андреевич, во свою Залесскую землю к славному городу Москве и сядем, брат, на своём княжении, а чести мы, брат, добыли и славного имени!» Богу нашему слава»[31].

 

ПРИМЕЧАНИЯ:

[1] Летописные повести о походе князя Игоря. Из Ипатьевской летописи//Памятники литературы Древней Руси. XII век. М., 1980. С. 357.

[2] Там же.

[3] Там же. С. 361.

[4] А.П. Бородин «Князь Игорь». Оперное либретто. Музыка, 1965, 2-ое изд. С. 56-57, 59, 60-61, 62, 63.

[5] А.Н. Дмитриев. А.П. Бородин в работе над оперой «Князь Игорь». В книге: Памятники культуры. Новые открытия. Письменность. Искусство. Археология. Ежегодник 1976. М., Наука, 1977. С. 312.

[6] А.Н. Дмитриев. «Слово о полку Игореве» и опера А.Н. Бородина «Князь Игорь». В кн.: Культурное наследие Древней Руси. М., Наука, 1976. С. 216.

[7] Там же. С. 217.

[8] Карамзин Н.М. История государства Российского. Т.Т. II-III . М., 1991. С. 475.

[9] Гончаров И.А. Собр. соч.: в 8 тт. Т. 7. Очерки, повести, воспоминания. М., 1954. С. 207-208.

[10] Пушкин. Т.12. Критика. Автобиография. Изд-во Академии наук СССР. 1949. С. 147-148

[11] Москвитянин. 1843. Часть VI. №12. С.452.

[12]Шевырев С.П. Исторiя русской словесности, преимущественно древней. Том

I. Часть вторая. Москва. 1846. С. 263-264.

[13] Орлов А.С. Слово о полку Игореве. 2-е изд. М.-Л., 1946. С.37.

[14] Замалеев А.Ф. Философская мысль в средневековой Руси (XI-XVI вв). Л., 1987. С.137.

[15] Лихачев Д.С. «Слово о полку Игореве» - героический пролог русской литературы. Л., 1967. С.77.

[16] Лихачев Д.С. «Слово о полку Игореве» и культура его времени. Л.,1985. С.81.

[17] Лихачев Д.С. Возникновение русской литературы. М.-Л., 1952. С.191.

[18] Сырцова Е.Н. Философско-мировоззренческие коннотации поэтики «Слова о полку Игореве» // «Слово о полку Игореве» и мировоззрение его эпохи. Киев, 1990. С.42.

[19] Робинсон А.Н. Литература Древней Руси. // История всемирной литературы. Т.2. М., 1984. С.427.

[20] Лотман Ю.М. «Слово о полку Игореве» и литературная традиция XVIII – начала XIX в. // «Слово о полку Игореве» - памятник XII века. М.-Л., 1962. С.375.

[21] Мильков В.В. Мировоззренческие основания поэтической образности «Слова о полку Игореве».// «Слово о полку Игореве» и древнерусская философская культура. М., 1989. С.31.

[22] Парахонский Б.А. Семантика коммуникативных отношений в «Слове о полку Игореве». // «Слово о полку Игореве» и древнерусская философская культура. М., 1989. С.76.

[23] Сапунов Б.В. «Слово о полку Игореве» в культуре Московской Руси. // «Слово о полку Игореве»: комплексные исследования. М., 1988. С.232.

[24] Сапунов Б.В. Ярославна и древнерусское язычество. //«Слово о полку Игореве» - памятник XII века. М.-Л., 1962. С.329.

[25]Памятники литературы Древней Руси (XIV- середина XV века).М., 1981. С.97.

[26] Там же. С.99.

[27] Там же.

[28] Там же. С.103.

[29] Там же. С.107.

[30] Там же С.111.

[31] Там же.