АКАДЕМИЯ НАУК СССР
ИНСТИТУТ ЯЗЫКОЗНАНИЯ
ЛЕНИНГРАДСКОЕ ОТДЕЛЕНИЕ
А.В. БОНДАРКО
ГРАММАТИЧЕСКОЕ
ЗНАЧЕНИЕ и
CMblCЛ
ЛЕНИНГРАД
«НАУКА»
ЛЕНИНГРАДСКОЕ ОТДЕЛЕНИЕ
Книга посвящена теоретическим проблемам соотношения собственно языкового и мыслительного (смыслового) аспектов семантического содержания в области грамматики. В работе анализируется соотношение языковых семантических функций и понятийных категорий, плана содержания текста и речевого смысла, характеризуется понятие категориального значения.
аи ^^ра*?я' вх°ДЯ1Чая в серию издаваемых Институтом языкознания аи bLLF работ по проблемам семантики, рассчитана на специалистов по общему языкознанию и по грамматике языков разных типов.
ПРЕДИСЛОВИЕ
БЗ-43-40-78 |
Б
70101-562 042 (02)-78
Ответственный редактор член-корр. АН СССР Б. А. СЕРЕБРЕННИКОВ
Издательство «Наука», 1978 г.
В лингвистической теории значения — как традиционной, так и современной — существует направление, проводящее различие между собственно языковым ж мыслительным (понятийным, смысловым, логическим) содержанием и стремящееся выявить взаимосвязи этих аспектов семантического содержания. Для данного направления существенно различие между представляющими языковое содержание значениями языковых единиц (в частности значениями грамматических форм) и представляющими мыслительное содержание понятийными категориями, а также конкретными смыслами, передаваемыми в речи. В общей- теории и в исследовательской практике важное значение придается существующим между языками различиям в содержании языковых единиц и их классов. При этом признается, что понятийное содержание является единым для всех языков, универсальным.
В грамматике, в грамматических категориях и единицах, с этих теоретических позиций, различаются две стороны — формальная и содержательная, причем содержательная сторона грамматических категорий и единиц не отождествляется с мыслительными, понятийными категориями и единицами.
Концепциям, ориентированным на языковое содержание, противостоит другое направление в теории значения, в частности применительно к грамматике. Это направление не проводит различия между указанными аспектами семантического содержания. Собственно языковые аспекты значения, особенно в грамматике, не выделяются или выделяются непоследовательно. Семантическое содержание трактуется исключительно или преимущественно в понятийном плане. Нередко утверждается или подразумевается (как нечто вытекающее из явно выраженных положений), что языки отличаются друг от друга (по крайней мере во всем основном) лишь с точки зрения распределения формальных элементов в их отношении к элементам содержательпым, а сами по себе эти содержательные элементы являются универсальными, едиными для всех языков. Во многих современных работах, относящихся к этому направлению, грамматика, в частности синтаксис, противопоставляется семантике. Если даже семантика включается в грамматику (в широком смысле), все же сохраняется противопоставление собственно грамматического (трактуемого как нечто формальное) и семантического. При генеративном подходе к грам-
матике вся семантика во многих работах относится к глубинному уровню, к глубинной структуре, а поверхностный уровень оказывается представленным лишь формальными структурами.
Направление, о котором идет речь, неоднородно. В частности, к нему относятся, с одной стороны, концепции генеративной грамматики, а с другой — логически ориентированные концепции, далекие от генеративистики (как предшествовавшие ей, так и развивающиеся в настоящее время).
Как нам представляется, актуальной задачей является соотнесение разных подходов к изучаемой лингвистами семантике, в частности в области грамматики. Необходимо сопоставление яе только общих позиций разных направлений, но и конкретных подходов к одному и тому же материалу.
Поясним наше истолкование некоторых понятий, существенных для последующего изложения.
Говоря о языковом содержании, мы имеем в виду выраженное средствами данного языка содержание, выступающее как грамматические, лексические и лексико-грамматические значения языковых единиц (системный аспект) и речевые реализации этих значений (речевой аспект языкового содержания). Вообще говоря, не всякое языковое содержание является семантическим, так как существует особый тип языкового содержания — структурное содержание (например, представленное функцией согласования), лишь косвенно связанное с выражением значений. Однако в дальнейшем изложении основное внимание уделяется языковым значениям, языковой семантике.
Мыслительное содержание, о котором идет речь в этой работе, представлено, с одной стороны, понятийными категориями (системно-категориальный аспект мыслительного содержания) , а с другой — конкретным смыслом того или иного высказывания, т. е. речевым смыслом (конкретно-смысловой аспект). Мыслительное содержание как особый аспект семантического содержания наиболее явно выступает при перифразировании и при переводе с одного языка на другой.
Разные стороны мыслительного содержания являются предметом разных наук, в частности логики и психологии. Мыслительное содержание в известной степени становится и предметом лингвистики — в той мере, в какой оно связано с языковым содержанием, реализуется в нем, находит в нем один из способов своего представления, оказывает влияние на функционирование языковых единиц.
В последующем изложении как синонимичные по отношению к термину «мыслительное содержание» используются сочетания понятийное, смысловое и логическое содержание. Тот же тип содержания имеется в виду, когда речь идет об отвлеченно-понятийном (логическом) аспекте семантики.
Говоря о мыслительном (понятийном, смысловом, логическом) содержании, мы включаем в это понятие и аффективный
(эмоционально-экспрессивный) компонент содержания. В дальнейшем это специально не оговаривается, но постоянно принимается во внимание.
Под семантическим содержанием (семантикой)^ мы имеем в виду то содержательное — мыслительно-языковое и мыслительно-речевое — целое, разными аспектами которого являются языковое и мыслительное содержание. Таким образом, понятие семантического содержания отражает единство мыслительного содержания и содержательной стороны языка.
Подчеркнем еще раз, что мыслительное и языковое содержание, не будучи тождественными, образуют единство. Языковое (семантическое) содержание есть мыслительное (понятийное, смысловое) в своей основе содержание, а) выраженное средствами данного языка, б) структурированное языковыми единицами и их соотношениями, в) включенное, таким образом, в систему данного языка и образующее его содержательную сторону, т. е. выступающее как содержание языковых единиц, их комплексов и сочетаний в системе языка и в процессе его функционирования, г) отражающее различие и взаимодействие аспектов и уровней языка (что выявляется в дифференциации лексических, словообразовательных, морфологических и синтаксических значений), д) социально объективированное в данном языковом коллективе, е) заключающее в себе определенный способ представления (языковую интерпретацию) понятийной основы содержания.
Таким образом, языковое содержание отнюдь не является немыслительным. Правда, как уже говорилось, есть и такая разновидность языкового содержания, которая не имеет мыслительной основы, хотя и может быть косвенно связанной с мыслительным содержанием и так или иначе способствует его структурации (речь идет о структурном содержании, заключающемся, например, в согласовательной функции категорий рода, числа и падежа). Однако языковое семантическое содержание (основной тип содержания языковых средств), повторяем, включает в. себя элементы мыслительного содержания, подвергнутого «языковой обработке» и выступающего как понятийная основа языкового содержания. Из сказанного выше ясно, что понятие языкового содержания нельзя сводить только к языковому способу представления мыслительного содержания, к той языковой внутренней форме, которая отличает один способ представления мыслительного содержания от другого (что особенно ясно выявляется при перифразировании и при переводе с одного языка на другой). Языковое содержание заключает в себе этот специфический элемент, но включает и мыслительную основу, слитую со . способом ее представления в единое целое.
Нередко подчеркивается, что мыслительное (понятийное, логическое, смысловое) содержание является внеязыковым. Действительные отношения представляются более сложными. Мысли-
тельное содержание имеет и такие формы существования, которые являются внеязыковыми, оно может опираться и на неязыковые средства выражения, и на сочетание взаимодействующих языковых и неязыковых средств. Но, выступая в преобразованном виде как понятийная основа языкового содержания, оно уже не является внеязыковым. Оно включается в языковое содержание, воплощается в нем.
Единство языкового и мыслительного содержания не исключает их относительной самостоятельности, которая выявляется, в частности, в том, что одно и то же мыслительное содержание может находить разные способы языкового представления (как в одном языке, так и в разных языках).
Исходные позиции автора этой книги выявляются в тех главах (I и II), где излагается и комментируется концепция языкового содержания в отечественной языковедческой традиции и в современных работах. Из проблемы соотношения языкового и мыслительного содержания применительно к грамматике выделены и рассмотрены (в III и IV главах) два вопроса: 1) о соотношении языковых семантических функций и понятийных категорий; 2) о плане содержания текста высказывания и речевом смысле. Первый из этих вопросов связан с отношением языковых значений главным образом к системно-категориальному аспекту мыслительного содержания. Второй вопрос касается «речевых проекций» языковых значений в их отношении к конкретно-смысловому аспекту мыслительного содержания, в частности к ситуативной информации. Последняя (V) глава посвящена собственно языковым грамматическим значениям. Основное внимание здесь уделяется понятию категориального значения. К этому понятию мы подходим на основе анализа концепции общих значений в грамматике.
Многие вопросы, обсуждаемые в этой книге, возникли при исследовании значения и употребления грамматических форм (в частности форм вида, времени, залога) в русском языке, а также в некоторых других славянских языках. Предлагаемая трактовка вопросов теории грамматического значения во многих отношениях опирается на исследование проблематики морфологических категорий и функционально-семантических полей (см. вышедшие ранее работы автора, в частности: Вид и время русского глагола. М., 1971; Грамматическая категория и контекст. Л., 1971; Теория морфологических категорий. Л., 1976).
Настоящая работа входит в серию монографий по проблемам семантики, подготавливаемых Институтом языкознания АН СССР. Работа представляет собой один из томов этой серии, посвященных теме «Типы языковых значений», под общей редакцией члена-корр. АН СССР Б. А. Серебренникова.
Глава I
КОНЦЕПЦИЯ ЯЗЫКОВОГО СОДЕРЖАНИЯ
В ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ГРАММАТИЧЕСКОЙ ТРАДИЦИИ
Позиции того направления в теории значения, которое проводит различие между собственно языковым и мыслительным (понятийным) аспектами семантического содержания, могут быть раскрыты на основе отечественной грамматической традиции.1 Труды таких языковедов, как А. А. Потебня, И. А. Бодуэн де Кур-тенэ, Ф. Ф. Фортунатов, А. А. Шахматов, А. М. Пешковский, Л. В. Щерба, И. И. Мещанинов, В. В. Виноградов, до сих пор не привлекали к себе достаточного внимания с точки зрения теории значения в грамматике.2 Между тем постановка и решение общетеоретических вопросов грамматической семантики в трудах этих и ряда других ученых представляет значительный интерес для современной лингвистической теории.
В рамках данной работы возможно и целесообразно изложить основные концепции, ориентированные на языковое содержание, лишь в пределах одной — русской и советской — грамматической традиции прежде всего потому, что в целом она еще недостаточно учитывается в современной лингвистической литературе. Эта традиция, разумеется, формировалась и развивалась не изолированно от зарубежной лингвистической мысли. Сложное соотношение разных аспектов семантического содержания нашло интерес-
1 Рассматривая старые и новые концепции семантического содержа
ния применительно к грамматике, мы сознательно предпочитаем цитиро
вание или близкий к тексту пересказ более свободному изложению, чтобы
представить рассматриваемые концепции более объективно. Это особенно
важно по отношению к лингвистической традиции, которая может быть
искажена при «свободном» истолковании с применением современной тер
минологии. Разумеется, самый отбор наиболее существенного в рассматри
ваемых работах, акценты на тех или иных положениях, система изложе-
ния — все это не может не отражать позиции автора.
2 В литературе по истории русского языкознания дана общая харак
теристика научного наследия крупнейших отечественных языковедов,
включая концепции соотношения языка и мышления. Из работ последнего
времени см., в частности: Верезин Ф. М. Русское языкознание конца
XIX—начала XX в. М., 1976. Таким образом, мы имеем возможность со
средоточить внимание лишь на тех вопросах языкового содержания в его
отношении к содержанию мыслительному, которые обсуждаются в этой
работе.
ное и поучительное отражение в работах таких ученых, как В. Гумбольдт, Г. Штейнталь, Ф. Брюно, Ф. де Соссюр, Ш. Балли, О. Есперсен, Л. Ельмслев, В. Матезиус, Э. Кошмидер. Грамматико-се-мантические концепции этих и ряда других лингвистов заслуживают специального анализа.
ИЗ РАБОТ КОНЦА XIX-ПЕРВОЙ ЧЕТВЕРТИ XX В.
(А. А. Потебня, Ф. Ф. Фортунатов, А. И. Бодуэн де Куртенэ, А. А. Шахматов, А. М. Пешковский)
КОНЦЕПЦИЯ А. А. ПОТЕБНИ
Важное теоретическое значение имеет выдвинутая А. А. Потеб-ней концепция, трактующая языковое содержание как форму по отношению к мыслительному содержанию, как способ представления мыслительного содержания. По мысли А. А. Потебни, «содержание языка состоит лишь из символов внеязычного значения и по отношению к последнему есть форма. Чтобы получить внеязычное содержание, нужно бы отвлечься от всего того, что определяет роль слова в речи, напр, от всякого различия в выражениях: „он носит меч", „кто носит меч", „кому носить меч", „чье дело ношенье меча", „носящий меч", „носитель меча", „меченоситель", „меченосец", „меченоша", „меченосный"».3
Принципиально важное значение имеет следующее положение А. А. Потебни: «Значение слов, в той мере, в какой оно составляет предмет языкознания, может быть названо внутреннею их формою в отличие от внешней звуковой, иначе — способом цред-ставления внеязычного содержания».4 Здесь раскрывается тот философский смысл, который А. А. Потебня вкладывает в понятие формы, говоря о содержании языка как форме по отношению к «внеязычному значению»: речь идет о форме как способе представления внеязычного содержания.
С нашей точки зрения, это положение А. А. Потебни верно отражает соотношение языкового и мыслительного содержания, если не мыслить способ представления, форму мыслительного содержания отдельно от самого этого содержания, а включать в понятие языкового содержания и само мыслительное содержание в языковом способе его представления.
3 П о т е б н я А. А. Из записок по русской грамматике. Т. I—II. М.,
1958, с. 72. А. А. Потебня противопоставляет эту точку зрения «старой
теории (логико-грамматической), для которой нет в слове ни собственно
язычного содержания, ни формы, а есть только нечто, по другому взгляду,
вовсе не заключенное в слове, именно понятие» (там же, с. 71).
4 П о т е б н я А. А. Из записок..., с. 47.
разграничение мыслительного и языкового содержания, осмыс-последнего как формы по отношению к первому, как «спо-ш§й представления внеязычного содержания» — это фундаментальная мысль А. А. Потебни, которая находит развитие и конкретизацию в целом ряде более частных положений. Приведем Й&воторые из них.
Из понимания языкового содержания как формы по отношению к содержанию «внеязычному» вытекает такое истолкование таяшматической формы, в котором на передний план выдвигается значение. Отсюда вытекает и широкое понимание формальности ааыка, охватывающее, в частности, распределение мысли по разрядам — грамматическим категориям: «Грамматическая форма, док было уже сказано, со своего появления и во все последующие Ввриоды языка есть значение, а не звук. Формальность языка есть существование в нем общих разрядов, по которым распределяется .частное содержание языка, одновременно с своим появлением » мысли».5 Ср. определение грамматической категории: «... слово заключает в себе указание на известное содержание, свойственное ему одному, и вместе с тем указание на один или несколько общих разрядов, называемых грамматическими категориями, под Которые содержание этого слова подводится наравне с содержанием многих других».6 Понятие формальности языка конкретизируется, в частности, в том, что А. А. Потебня называет «знанием места, которое занимает слово в целом, будет ли это целою Р«чью или схемою форм».7 С понятием формальности языка связана и характеристика «связи между отдельными явлениями языка», показывающая роль противопоставлений в грамматике: $Когда говорю: „я кончил", то совершенность этого глагола сказывается мне не непосредственно звуковым его составом, а тем, что в моем языке есть другая подобная форма „кончал", имею-. щая значение несовершенное. То же и наоборот... Следовательно, .говоря „женю" в значении ли совершенном, или несовершенном, я нахожусь под влиянием рядов явлений, образцами коих могут служить кончаю и кончу»}
С включением языкового содержания в понятие «язык» и пониманием этого содержания как формы «внеязычного значения» ■-связана идея неуниверсальности языковых значений в отличие от универсальных логических категорий: «Логическая грамматика не может постигнуть мысли, составляющей основу современного языкознания и добытой наблюдением, именно, что языки различны между собою не одной звуковой формой, но всем строем мысли, выразившимся в них, и всем своим влиянием на последующее развитие народов. Индивидуальные различия языков не
5 Там же, с. 61.
6 Там же, с. 35.
7 Там же, с. 66.
8 Там же, с. 45.
могут быть понятны логической грамматике, потому что логические категории, навязываемые ею языку, народных различий не имеют».9
А. А. Потебня обращает особое внимание на такие различия в собственно языковых функциях, которые не учитываются логической грамматикой. Он не согласен с утверждением, что косвенные падежи Палладою, мне, книг в предложениях Палладою любим Улисс; Мне не спится по ночам; У меня нет книг суть подлежащие, поскольку здесь говорится о том же лице или предмете, что и в предложениях Паллада любит Улисса; Я не сплю по ночам; У меня есть книги, а в этих предложениях именительные суть подлежащие. Таким суждениям А. А. Потебня противопоставляет тот взгляд, что «цель теоретического языка именно и состоит в сознании функций различных падежей».10
Одной из реализаций общего разграничения языкового и «вне-язычного» содержания в концепции А. А. Потебня является различение понятий ближайшего и дальнейшего значений слова. Эти понятия непосредственно связаны с интерпретацией языкового содержания как формы по отношению к содержанию мыслительному: «Пустота ближайшего значения, сравнительно с содержанием соответствующего образа и понятия, служит основанием тому, что слово называется формою мысли».11 Ближайшее значение, слова, «одно только составляющее предмет языкознания», по мысли А. А. Потебни, «делает возможным то, что говорящий и слушающий понимают друг друга», «ближайшее значение слова народно, между тем дальнейшее, у каждого различное по качеству и количеству элементов, — лично».12
Важно подчеркнуть, что понятие ближайшего значения. А. А. Потебня относит не только к лексическим, но и к грамматическим значениям: «Из ближайших значений двоякого рода, одновременно существующих в таком слове, первое мы назовем частным и лексическим, значение второго рода — общим и грамматическим».13
Раскрывая (вслед за В. Гумбольдтом) роль значения слова как средства объективирования мысли, средства понимания в процессе общения, А. А. Потебня в явной форме разграничивает представленное в актах речи «содержание мысли» (не одно и то же для говорящего и слушающего) и значение слова — общее, одинаковое для говорящего и слушающего, для всех говорящих на данном языке. «Слово, взятое в целом, как совокупность внутренней формы и звука, есть прежде всего средство понимать говорящего,
9 Там же, с. 69.
10 См. там же, с. 67—68. Ср. также суждения А. А. Потебни о соотно
шении предложений типа Мне думается — Я думаю; Его громом убило —
Гром его убил (с. 79—80).
11 Там же, с. 20.
12 Там же.
13 Там же, с. 36.
^[перципировать содержание его мысли».14 И далее: «Что касается до самого субъективного содержания мысли говорящего и •йысли понимающего, то эти содержания до такой степени различны, что хотя это различие обыкновенно замечается только при явных недоразумениях..., но легко может быть сознано и при так называемом полном понимании. Мысли говорящего и понимающего сходятся между собою только в слове».15
Разграничение языкового и мыслительного содержания и трактовка их соотношения тесно связаны с общим взглядом А. А. Потебни на соотношение языка и мышления. В полемике с В. Гумбольдтом по поводу высказываний о тождестве языка и духа ■ А. А. Потебня подчеркивает самостоятельность языка, а в мысли отмечает «многое не требующее языка».16 Вместе с тем он отрицает (в полемике с А. Шлейхером) «противопоставление сознания и языка», не соглашаясь с утверждением, что «отношенияпонятий существуют независимо от своего выражения в языке».17 А. А. Потебня обращает внимание на участие языка и речи в самом процессе формирования мысли. С языком он связывает «известное преобразование мысли говорящего».18 «Нельзя себе представить момента речи, который бы не был в то же время актом объективирования, сознания, толкования мысли».19 «Как вещественные значения, так и формы должны быть рассмотрены как средства и вместе акты познания».20 Развитием и специализацией этих общих положений о соотношении языка и мышления и является концепция А. А. Потебни о соотношении языкового и мыслительного содержания.
КОНЦЕПЦИЯ Ф. Ф. ФОРТУНАТОВА
Теория значения в трактовке Ф. Ф. Фортунатова основана на понятии знака, «знака для мысли». «Рассматривая природу значений в языке, — пишет Ф. Ф. Фортунатов, — я остановлюсь сперва на знаках языка в процессе мышления».21 Отсюда вытекает Такой подход к значениям, при котором они всегда связываются с определенными языковыми единицами. Это значения слов, значения форм («форм отдельных полных слов» — форм словоизменения, например форм наклонения, времени, лица, и форм слово-
14 П о т е б н я А. А. Мысль и язык. — В кн.: Потебня А. А. Эсте
тика и поэтика. М., 1976, с. 139.
15 Потебня А. А. Мысль и язык, с. 139—140.
16 См. там же, с. 66—69.
17 См. там же, с. 52—54, 68—69.
18 См.: Потебня А. А. Из записок..., с. 58.
19 См. там же, с. 58.
20 См. там же, с. 59.
21 Фортунатов Ф. Ф. Сравнительное языковедение. Общий курс.—
Э кн,: Фортунатов Ф, Ф. Избранные труды. Т. 1, М-, 1956, с, 111.
образования, например форм числа) ,22 Трактуя значение не в отвлечении от средств его выражения, а как значение определенных форм, Ф. Ф. Фортунатов всегда идет в направлении «от формы к значению».
Для теории знаков языка в освещении Ф. Ф. Фортунатова характерна направленность от знака к мысли, постоянная обращенность к мышлению. Знаки языка трактуются Ф. Ф. Фортунатовым в их отношении не непосредственно к явлениям внеязыковой действительности, а к мысли. Не случайно Ф. Ф. Фортунатов часто использует сочетание «знаки для мысли». Примечательно следующее рассуждение: «Как скоро... в процессе данной мысли представления самих предметов этой мысли не воспроизводятся, а являются воспроизводимыми лишь представления, сопутствующие им, эти сопутствующие представления, как части данной мысли, являются заместителями, представителями остающихся невоспро-изведенными представлений самих предметов этой мысли».23 Ф. Ф. Фортунатов подчеркивает обобщенный характер содержания языковых знаков: «...предмет мысли, обозначаемый этим словом белый, есть отдельное свойство белого цвета, существующее у каких бы то ни было предметов, имеющих белый цвет».24 Отсюда непосредственно вытекает важная мысль о двусторонней зависимости между языком и мышлением: «Из данных мною примеров, я думаю, не трудно уяснить себе, что не только язык зависит от мышления, но что и мышление, в свою очередь, зависит от языка; при посредстве слов мы думаем и о том, что без тех или иных знаков не могло бы быть представлено в нашем мышлении, и точно так же при посредстве слов мы получаем возможность думать так, как не могли бы думать при отсутствии знаков для мышления, по отношению именно к обобщению и отвлечению предметов мысли».25
Ф. Ф. Фортунатов понимал грамматику как «учение о всяких формах языка».26 Обычно при истолковании концепции Ф. Ф. Фортунатова обращается внимание именно на принцип формы. Для Ф. Ф. Фортунатова понятие формы, действительно, является исходным. Однако необходимо обратить внимание на то, что само это понятие у Ф. Ф. Фортунатова неразрывно связано с значением (формальным значением): «Такие принадлежности звуковой стороны знаков языка, которые сознаются (в представлениях знаков языка) как изменяющие значения тех знаков, с которыми соединяются, и потому как образующие данные знаки из других знаков, являются, следовательно, сами известного рода знаками в языке, именно знаками с так называемыми формальными значениями».27
случаях типа руну, ногу, руке, ноге «знаки языка заключают # себе так называемые формы, т. е., например, слова руку, ногу 'заключают в себе известную форму, по делимости на части рук-, ног-, с неформальным (материальным) значением, и на общую им часть -у, с формальным значением».28
Формальная основа концепции Ф. Ф. Фортунатова заключается не в том, что он обращает внимание не на значение, а лишь на форму (как иногда думают), а в том, что он последовательно проводит принцип «от формы к значению», всегда связывая значение с его носителем.
Концепция Ф. Ф. Фортунатова пронизана идеей значения, но значения не вне языка, а в самом языке, в его формах. В трактовке соотношения языка и мышления Ф. Ф. Фортунатов выдвигал на передний план представление о языке не как о чем-то внешнем по отношению к мышлению, а как об имеющем отношение к явлениям мышления: «Тот, кто не привык думать об отношении языка к мысли, замечает главным образом лишь внешнее проявление, обнаружение связи, существующей между мышлением и языком: язык представляется средством для выражения наших мыслей. И при таком взгляде сознается тесная связь языка с мышлением, но только при этом предполагается, будто мысль, обнаруживающаяся в речи, сама существует, развивается совершенно независимо от слов... В действительности явления языка по известной стороне сами принадлежат к явлениям мысли. Язык в процессе нашей устной речи, когда мы говорим, выражая наши мысли, существует потому, что он существует в нашем мышлении; слова в нашей речи непосредственно выражают, обнаруживают такие мысли, в состав которых входят представления тех же слов как знаков для мышления, т. е. как знаков или того, о чем мы думаем, или того, что образуется в процессе мышления о тех или других предметах мысли».29
Из подхода к грамматическим значениям на основе понятия «знака для мысли» вытекает констатация их неуниверсальности: «Приступая к изучению какого-либо языка, имеющего формы отдельных полных слов, лингвист должен остерегаться того, чтобы не предполагать без проверки существования в этом языке именно таких форм слов, какие известны ему из других языков. Различие между языками в формах отдельйых слов может касаться не одних только значений форм, но и самого способа образования форм в словах».30
Для концепции Ф. Ф. Фортунатова характерен конкретно-исторический подход к значениям форм. Значение данной формы
В средней U., 1957, с. 434—435. лоп "Фортунатов Ф. Ф. Сравнительное языковедение, с. 1а». |
22 См. там же, с. 155—167, 192.
23 Там же, с. 116.
24 Там же, с. 120.
25 Там же.
26 См. там же, с. 136.
27 Там же, с. 124.
28 Там же, с. 124—125. См. также с. 136—139.
29 Фортунатов Ф. Ф. О преподавании грамматики русского языка
>едней школе. — В кн.: Фортунатов Ф. Ф. Избранные труды. Т. 2.
определяется для определенного периода развития языка. Выдвигается требование строго отличать «существующее уже значение известной формы от того значения, из которого оно могло обра-
зоваться».
КОНЦЕПЦИЯ И. А. БОДУЭНА ДЕ КУРТЕНЭ
Сосредотачивая внимание на психической стороне языка (как стороне внутренней, центральной по отношению к звуковой стороне — внешней, периферийной) ,32 на понятиях «языкового мышления» и «языкового знания», И. А. Бодуэн де Куртенэ выдвигает на передний план связь этой стороны языка с «внеязыко-выми семантическими представлениями», с «собственно психическим содержанием». «Внеязыковые, семасиологические представления», распадающиеся на представления из области физического и биологического мира, а также мира общественного и лично-психического,33 трактуются Бодуэном как имеющие самостоятельное существование, «независимое бытие», но вместе с тем связанные с языком и «движущиеся в его формах»; «...само психическое содержание, представления, связанные с языком и движущиеся в его формах, но имеющие независимое бытие, представляют собой предмет исследования отдельной части грамматики, а именно науки о значении, или семасиологии».34
Истолкование психической стороны языка раскрывается в понятии церебрации (сопоставляемой с фонацией и аудицией): «... церебрация. . . есть закрепление всего того, что относится к языку, сохранение и обработка всех языковых представлений в языковой сокровищнице души, есть языковое мышление».55 «Сущность языка составляет, естественно, только церебрация».36
С понятием языкового мышления тесно связано понятие языкового знания: «. .. мы в праве считать язык особым знанием, т. е. мы в праве принять третье знание, знание языковое, рядом с двумя другими — со знанием интуитивным, созерцательным, не-
31 Фортунатов Ф. Ф. Разбор сочинения А. В. Попова «Синтакси
ческие исследования», 1. Отчет о 26-м присуждении наград гр. Уварова. —
Записки имп. Академии наук, 1884, т. XLIX, с. 25.
32 См.: Бодуэн де Куртенэ И. А. О задачах языкознания.—
В кн.: Бодуэн де Куртенэ И. А. Избранные труды по общему язы
кознанию. Т. I. M., 1963, с. 212—214.
33 См.: Водуэн де Куртенэ И. А. Заметки на полях сочинения
В. В. Радлова. — В кн.: Бодуэн де Куртенэ И. А. Избранные труды
по общему языкознанию. Т. II. М., 1963, с. 185.
34 Бодуэн де Куртенэ. О задачах языкознания, с. 214.
35 Бодуэн де Куртенэ И. А. Человечение языка. — В кн.: Б о-
дуэн де Куртенэ И. А. Избранные труды по общему языкознанию,
т. I, с. 263.
36 Бодуэн де Куртенэ И. А. Из патологии. и эмбриологии
языка.— В кн.: Бодуэн де Куртенэ И, А. Избранные труды до об
щему языкознанию, т, I, с, 144,
П
посредственным, и знанием научным, теоретическим».37" Й в другой работе: «...из языкового мышления можно вывести целое своеобразное языковое знание, знание всех областей бытия и небытия, всех проявлений мира, как материального, так и индивидуально-психического и социального (общественного). Все стороны жизни преобразовываются в психические эквиваленты, в представления, ассоциирующиеся с языковыми представлениями».38 Говоря о том, что в языковом знании отражаются те или иные отношения природы, общественной жизни и т. д., И. А. Бодуэн де Куртенэ подчеркивает специфику, свойственную именно языковому отражению этих отношений. Таковы, например, суждения о принципе «эгоцентризма» в значениях лица и времени (так, множество, состоящее из одного лица и двух и трех лиц, воспринимается как 1-е лицо мн. числа) .39
Особое внимание И. А. Бодуэн де Куртенэ уделяет специфике отражения в языковом мышлении и знании комплекса количественных представлений. Работа Бодуэна о количественности в языковом мышлении заключает в себе мысли и наблюдения, во многих отношениях предвосхищающие более поздние исследования понятийных категорий, полей и т. п. Здесь реализован принцип «от значения к форме». При этом не просто собраны и охарактеризованы разнообразные средства выражения количественных отношений, но проанализированы .содержательные особенности разных типов количественности в «языковом мышлении» и их взаимосвязи. Таковы, в частности, сопоставления количественности пространственной и временной, представлений многократности и длительности, собирательности и простой множественности, разных ступеней интенсивности и т. д. И. А. Бодуэн де Куртенэ последовательно проводит сопоставление количественности в языковом мышлении и «математической количественности». В самом различении этих понятий проявляется разграничение собственно языкового и понятийного, логического содержания.40
Мысли И. А. Бодуэна де Куртенэ о специфике отражения внеязыковых семантических (семасиологических) представлений в языковых представлениях находят обобщенное выражение в подчеркивании творческого характера языкового мышления: «Языковое мышление, равно как и его обнаруживание и воспринимание, представляет из себя не простую репродукцию или воспроизведение усвоенного..., а вместе с репродукцией тоже продукцию или производство, состоящее в новом, самостоятельном сочетании усво-
37 Бодуэн де Куртенэ И. А. Язык и языки.-В кн.. Бодуэн
де Куртенэ И. А. Избранные труды по общему языкознанию, т. II с. 79.
38 Бодуэн де Куртенэ И. А. Количественность в языковом мыш
лении, -в кн* Бодуэн де Куртенэ И. А. Избранные труды по
общему языкознанию, т. II, с. 312. _.
39 См- Бодуэн де Куртенэ И. А. Язык и языки, с. 79—81.
• См.! Бодуэн де Куртенэ И. А. Количественность в языковом мышлении, с. 312—319, 323.
енных индивидуальною психикой элементов языкового мышлении. Это и есть постоянное, беспрерывное „творчество", свойственное мобилизации языковых представлений в их совокупности».41
Неуниверсальность языкового мышления раскрывается в суждении об особом для каждого языка соотношении явных и скрытых языковых представлений. Здесь блестяще предвосхищается разрабатываемая в современном языкознании концепция скрытых категорий, причем в наиболее интересных аспектах — типологическом и историческом: «В одном языке отражаются одни группы внеязыковых представлений, в другом — другие. То, что некогда обозначалось, лишается со временем своих языковых экспонентов; с другой стороны, особенности и различия, ранее вовсе не принимаемые в соображение, в более поздние эпохи развития того же языкового материала могут получить вполне определенные экспоненты (таково, например, различие формальной определенности и неопределенности существительных, свойственное нынче романскому языковому миру, но чуждое состоянию латинского языка)... В каждый момент жизни каждого языка дремлют в зачаточном виде такие различения, для которых недостает еще особых экспонентов. Это столь метко Бреалем названные idees latentes du langage (потаенные языковые представления)».42 Ср. развитие той же мысли в другой работе: «Отражение тех или других замечаемых во внеязыковом мире различий в различениях чисто языковых может служить основанием для сравнительной морфологической характеристики отдельных языковых мышлений. Только для незначительной части внеязыковых, семасиологических представлений имеются в языковом мышлении морфологические экспоненты; большая же часть этих внеязыковых представлений составляет по отношению к языку группу так называемых „скрытых языковых представлений"... Между прочим, в языковом мышлении могут находиться или не находиться постоянные экспоненты для следующих внеязыковых представлений: пол животных, являющийся источником различения грамматических родов; жизнь и ее отсутствие; пригодность для еды или питья; человеческая личность, в различии от всего остального; определенность и неопределенность; обладание (представления из мира общественно-экономического); количественное мышление (число, пространственные измерения, длительность); время физическое и время историческое; общественная зависимость одних людей от других ж т. д.».43 Таким образом, здесь фактически представлен эскиз типологической концепции мыслительных категорий на базе исследования различий в их явном или «скрытом» отражении в разных языках.
41 Бодуэн деКуртенэ И. А. Введение в языковедение. — В кн.:
Бодуэн де КуртенэИ. А. Избранные труды по общему языкозна
нию,т. И,с. 281.
42 Бодуэн де Куртенэ И.А. Язык и языки, с. 83—84.
43 Бодуэн де Куртенэ И. А. Заметки на полях..., с. 185—186.
16 • • ■
В работах И. А. Бодуэна де Куртенэ мы находим такие образцы конкретного анализа неуниверсальных элементов в «языковом мышлении», которые сохраняют свою значимость и в наши дни: «В области морфологии д семантики мы констатируем, например, несоизмеримость языков, свободных от различения рода в представлениях, связанных с существительными, и языков, отягощенных этим родо-половым кошмаром. Поэтому-то точный перевод с языков одной категории на языки другой категории абсолютно невозможен. Например, финское (суоми) opettaja и эстонское opetaja — это не польское nauczyciel „учитель" и не nau-czycielka „учительница", а что-то такое, что невозможно втиснуть в польское языковое мышление».44
Концепция И. А. Бодуэна де Куртенэ охватывает «языковое мышление» в его отношении как к «внеязыковым семантическим представлениям», так и к звуковой стороне языка: «...каждый язык может рассматриваться с точки зрения связи своего психологического содержания с психическими субститутами звуков, т. е. со звуковыми образами... Собственно языковое — это способ, каким звуковая сторона связана с психическим содержанием».45 Актуальную значимость имеет выдвинутый И. А. Бодуэном де Куртенэ принцип раздельной делимости языковых представлений с разных точек зрения — фонетической, морфологической (в широком смысле, охватывающем морфологическую и синтаксическую структуру) и с точки зрения представлений в «цере-брационном центре». Анализируя пословицу На то щука в море, чтоб карась не дремал, И. А. Бодуэн де Куртенэ рассматривает ее членение сначала с фонетической точки зрения (на фонетические фразы, фонетические слова и т. д.). Затем рассматривается делимость с морфологической точки зрения (под «морфологией языка» Бодуэн понимает «построение языка в самом обширном смысле этого слова», т. е. не только морфологию в тесном смысле, или построение слов, но и синтаксис, или построение предложения 46) — на две сложные синтаксические единицы, каждая из которых распадается на простые, т. е. на отдельные «семасиологически-морфологические слова», которые, в свою очередь, делятся . На морфемы. Далее вычленяется уже охарактеризованная выше делимость групп представлений в психическом (церебрационном) центре. Подчеркивается, что речь идет именно о группировке языковых представлений «в одном только церебрационном центре, без ее осуществления в фонации и аудиции».47 По существу здесь
■"Бодуэн де Куртенэ И. А. Количественность в языковом
мышлении, с. 319.
45 Бодуэн де Куртенэ И. А. Обозрение славянского языкового мира в связи с другими ариоевропейскими (индогерманскими) языками. — В кн.: Бодуэн де Куртенэ И. А. Избранные труды по общему
7 языкознанию, т. I. с. 133.
4в См.: Бодуэн де КуртенэИ. А. Заметки на полях сочинения
■В. В. Радлова, с. 183.
47 ГмУ Е.о.ДУа-В де КуртенэИ. А. Язык и языки, с. 76—79.
сформулирован принцип неизоморфности иерархических систем единиц, выделяемых на разных уровнях и в разных аспектах языка, — принцип, обусловливающий соответствующее раздельное членение речевых произведений. Это один из важных принципов организации языкового содержания в его отношении к организации в области синтаксической и морфологической структуры и в области фонетического выражения.48
КОНЦЕПЦИЯ А. А. ШАХМАТОВА
Семантическую сторону концепции А. А. Шахматова мы рассмотрим в том виде, как она изложена в его «Синтаксисе русского языка». Для шахматовского учения о предложении характерно движение теоретической мысли от мыслительных психологических процессов к их языковому воплощению. Особенностью концепции А. А. Шахматова является динамический подход к соотношению мышления и языка и к самим явлениям мышления, существенным для синтаксиса предложения. А. А. Шахматов концентрирует внимание не на статических мыслительных категориях, а на мыслительно-психологических актах, процессах, лежащих в основе построения предложения. Приведем некоторые положения А. А. Шахматова: «Психологической основой нашего мышления является тот запас представлений, который дал. нам предшествующий опыт и который увеличивается текущими нашими переживаниями; психологическою же основой предложения является сочетание этих представлений в том особом акте мышления, который имеет целью сообщение другим людям состоявшегося в мышлении сочетания представлений; этот акт мы назовем коммуникацией».49 И далее: «...простейшая единица мышления, простейшая коммуникация состоит из сочетания двух представлений, приведенных движением воли в предикативную (т. е. вообще определяющую, в частности зависимую, причинную, генетическую) связь. К коммуникациям относятся не только пропозиции или суждения, но и всякие иные сочетания представлений, умышленно, с тою или иною целью приведенных нами в связь».50
Динамический характер истолкования коммуникации заключается не только в том, что она понимается как особого рода акт, но и в том, что этот акт трактуется как результат сложного процесса: «...из сложных комплексов, возникших в начале коммуникации, выделяются посредством ассоциации со знаками внутренней речи те или иные существеннейшие или важнейшие
48 Разные аспекты этого припципа раскрываются в работах ряда со
временных исследователей (например, Н. Д. Арутюновой, Т. В. Булыгиной,
С. Д. Кацнельсона, О. Н. Трубачева).
49 Шахматов А. А. Синтаксис русского языка. 2-е изд. Л., 1941, с. 19.
50 Там же.
в данном случае для говорящего признаки; это дает возможность упростить зародившийся у говорящего психологический процесс и довести его до обнаружения в слове. Следовательно, начало коммуникация получает за пределами внутренней речи, откуда уже переходит во внешнюю речь».51
Важное значение имеет тот факт, что мыслительно-психологическое понятие коммуникации и ее членов (субъекта и предиката) 52 А. А. Шахматов соотносит не непосредственно с формальной стороной предложения, а с грамматическими значениями грамматических форм: «...при сочетании представления о предмете с представлением о признаке первое из них, как господствующее в отношении признака по самой своей природе, будет всегда субъектом, а второе предикатом. Выставляя такое утверждение, мы в полном праве сослаться на факты языка: название предмета (разумеется, данное в независимой форме, т. е. в именительном падеже) будет всегда грамматическим подлежащим в отношении к сочетавшемуся с ним глаголу или прилагательному. .. эта последовательность коренится, конечно, не в свойствах грамматических форм как таковых, а в свойстве тех представлений, которым они соответствуют и от которых никогда не оторвутся в силу самого грамматического их значения. Здесь особенно ярко сказывается тесная, внутренняя связь между языком и мышлением, между грамматическими и психологическими категориями. Мы постоянно встречаемся с несоответствием языковых форм предложения психологической коммуникации; но несоответствие не тождественно с противоречием».53 И в другом месте: «...по существу не может быть противоречия между природой предложения и коммуникации, но, конечно, не в отношениях материальной природы первого к психологической природе второй, а в отношениях смысла, значения предложения и психологической природы коммуникации».54 Эти мысли находят дальнейшее развитие в учении А. А. Шахматова об односоставных и двусоставных предложениях.55 Теория А. А. Шахматова, развивающаяся в направлении от мыслительных психологических процессов (охватываемых понятием коммуникации) к их отражению и реализации в грамматических значениях синтаксических единиц, приобретает особый интерес с точки зрения современных поисков синтаксической теории.
В учении А. А. Шахматова о грамматических категориях реализуется тот же основной принцип его концепции — от содер-
51 Там же, с. 20.
52 А. А. Шахматов пишет: «.. .определяю психологический
субъект как представление, господствующее над другим, сочетавшимся
с ним представлением, которое определяется как психологический
предикат» (Синтаксис.., с. 21—22).
53 Шахматов А. А. Синтаксис..., с. 23.
64 Там же, с. 28.
55 См, там же, с. 29—31, 49—260.
жания к средствам выражения. Сами по себе грамматические категории трактуются в содержательном плане,56 а в средствах выражения они, по мысли А. А. Шахматова, находят свое обнаружение. Выражение грамматических категорий охватывает широкий круг языковых средств. Отсюда вытекает и расширенное понимание состава грамматических категорий. Так, А. А. Шахматов пишет: «Нижеследующие грамматические категории обнаруживаются в существительных морфологически, синтаксически, далее посредством словообразовательных суффиксов и интонации: число, конкретность и абстрактность, единственность и множественность, единичность, считаемость, парность, совокупность, одушевленность и неодушевленность, род, бытие или наличность, увеличительность, уменьшительность, ласкательность, пренебрежительность».57 Здесь представлены разнородные явления, в частности собственно морфологические категории, лексико-граммати-ческие и словообразовательные разряды, а также значения, имеющие сложное комбинированное выражение в предложении. Эта разнородность объекта находит отражение и в неоднородности его истолкования. С одной стороны, А. А. Шахматов пишет: «Грамматические категории познаются в русском языке при помощи тех морфологических особенностей, в которых они обнаруживаются. Эти морфологические особенности могут быть положены в основание при определении грамматических категорий.. .».58 Здесь налицо морфологический подход к грамматическим категориям. С другой стороны, под понятие грамматической , категории подводятся явления иного характера, не связанные с морфологическим выражением: «...причем, однако, необходимо заметить, что некоторые категории вообще не находят для себя морфологического обнаружения, а некоторые, обнаруживаясь в одних частях речи, не имеют внешнего обнаружения в других. Так, категория бытия или наличности не имеет морфологического обнаружения ни в существительных (если не признать таковою особую интонацию), ни в наречии, ни в прилагательном, ни в глаголе. Категория повелительного наклонения обнаруживается морфологически в спрягаемых формах глагола, но остается необна-руженною ни при ипфинитиве (молчать!), ни при некоторых других глагольных формах (пошел вон!), ни также при междометии (цыц! стоп!)».59 Теория А. А. Шахматова здесь по существу переходит от морфологических категорий к иному объекту, который в различных более поздних концепциях трактуется с точки зрения таких понятий, как «понятийная категория», «скрытая
56 Грамматическая категория определяется как «представление об
отношении (к другим представлениям), сопутствующее основному значе
нию, вызываемому словом; так обнаруживаем в слове дома сочетание ос
новного значения (дом) с представлением о множественности» (Синтак
сис. .., с. 420).
57 Там же, с. 436.
68 Там же, с. 434.
59 Там же.
категория», «функционально-семантическая категория», «функционально-семантическое поле».
В целом концепция А. А. Шахматова характеризуется широким подходом к синтаксису предложения и грамматическим категориям на основе выявления связи между языком и мышлением. Анализ в направлении от мыслителыкнпсихологического процесса коммуникации к построению предложения, от семантических категорий к разным средствам и способам их языкового обнаружения послужил важным стимулом для дальнейшего развития грамматической мысли. Разные аспекты семантики в концепции А. А. Шахматова не всегда получают последовательную дифференциацию с точки зрения терминологии, однако по существу эта концепция основана именно на стремлении выявить связи между мыслительно-психологическим содержанием и его языковым выявлением, включая значения грамматических форм.
КОНЦЕПЦИЯ А. М. ПЕШКОВСКОГО
В «Русском синтаксисе в научном освещении» хорошо прослеживается тенденция к анализу прежде всего собственно грамматических категориальных значений и их выражения в грамматической системе. Здесь получила дальнейшее развитие концепция грамматической категориальное™, выдвинутая А. А. Потебней. В изложении А. М. Пешковского разработан и развит тот подход к грамматическим категориям, который основывается не только на анализе самих грамматических значений, но прежде всего на описании принципов системной организации тех рядов форм, которым свойственны грамматические значения.60
С указанным подходом тесно связано продолжение А. М. Пеш-ковским той линии, которая представлена в работах Ф. Ф. Фортунатова: линии исследования значений форм слов как языковых знаков. А. М. Пешковский последовательно связывает языковые значения — вещественные и формальные — с определенными средствами их выражения в данном языке. Это всегда значения каких-то языковых элементов — слов, вещественных и формальных частей слов, значения форм, значения рядов форм — формальных категорий.61
Вместе с тем А. М. Пешковский иногда обращается и к тому содержанию, которое является общим для разных языковых средств, т. е. к отвлеченно-понятийному аспекту семантики. А. М. Пешковский выделяет некоторые семантические категории, охватывающие различные средства выражения. При этом он проводит различие между такими семантическими категориями и собственно грамматическими рядами форм (формальными катего-
60 См., в частности, главу «Понятие о формальной категории слов». —
Пешковский А. М. Русский синтаксис в научном освещении. 7-е изд.
М., 1956, с. 23—29.
61 См. там же, с. 11—33 и ел.
риями): «Так, например, категория повеления (отличная, конечно, от категории повелительного наклонения глагола) будет заключать в себе не только все слова с формами повелительного наклонения и не только все словосочетания с повелительными служебными словами, но и все словосочетания без таких слов, но с повелительной интонацией (Смирно сидеть, рукавов не марать, к горшку не соваться! Карету мне, карету! Хлеба и зрелищ! Долой предателей! Вон отсюда! и т. д.)»-62 Далее А. М. Пешковский фактически ставит вопрос о тех единствах, которые исследуются в современной лингвистической литературе с использованием таких терминов, как понятийная категория, функционально-семантическая категория, функционально-семантическое поле, грамма-тико-лексическое поле и т. п.: «В дальнейшем мы увидим, что чем важнее для языка какое-нибудь формальное значение, тем более разнообразными и тем более многочисленными способами обозначается оно в звуковой стороне речи, как будто бы язык всеми доступными ему средствами стремится к поставленной себе цели — выразить данное значение, и на обязанности исследователя-языковеда лежит не только вскрыть данное значение на каком-нибудь одном факте, но и найти все факты языка, обнаруживающие его, как бы они ни были разнообразны».63 Далее подробно анализируется «вопросительная категория». Примечательно, что при этом не просто указываются средства выражения этой категории, но и обращается внимание на их взаимодействие, например: «...когда вопросительное понимание, гарантировано специальными вопросительными словами, интонация вопроса опускается как излишняя. Напротив, когда она одна создает вопрос, она, естественно, применяется в максимальной степени. Следовательно, язык не применяет здесь одновременно всех своих средств, а развивает одни за счет других, т. е. тут действует закон экономии сил».64
Специфика языковых значений в отличие от понятий и специфика лингвистического подхода к значению в отличие от логического раскрывается в известном рассуждении А. М. Пешковского о значении предметности, присущем имени существительному ( в частности, на примере слова чернота),65 а также о значениях глагола и прилагательного.66
Во многих случаях раскрывается тонкое различие в языковых значениях при тождестве общего смысла. Так, говоря об употреблении форм настоящего времени типа человек дышит легкими, а рыба — жабрами; водород соединяется с кислородом и т. п., А. М. Пешковский замечает: «В сущности, и другие времена мо-
62 Там же, с. 48.
63 Там же, с. 49.
64 Там же, с. 50.
65 Там же, с. 68—75.
66 Там же, с, 75—84,
Гут употребляться в таком же смысле, как показывают Такие пословицы, как наш пострел везде поспел; поспешишь — людей насмешишь, и т. д. И на пословицах как раз лучше всего видно, что каждое время сохраняет при этом свое основное значение: ведь не все равно сказать поспешил — людей насмешил, спешишь — людей смешишь, или поспешишь — людей насмешишь, хотя с логической стороны все три такие поговорки выражали бы совершенно одно и то же. Именно логическая сторона таких выражений и заслоняет от нас, по-видимому, категорию настоящего времени».67 Можно было бы привести многие другие примеры тонкого анализа собственно языковой грамматической семантики, четко отделяемой от «логической стороны».68
А. М. Пешковский упрекал школьную грамматику его времени не в «пристрастии к значениям языка» (которые она, напротив, «слишком мало знает»), а в том, что она изучает «не те значения, какие нужны (общелогические, а не языковые) и не по тому методу, какой нужен».69 «Почему она вообще не изучает тех крайне многочисленных, многообразных, сложных и тонких значений, которые заключены в формальных принадлежностях слов и словосочетаний, а берет 5—6 общих логических категорий («время», «место» и т. д.) и рассовывает между ними как попало все эти значения, совершенно не справляясь при этом с тем, какими средствами они выражены?».70 А. М. Пешковский выявляет различия в языковых значениях там, где критикуемое им направление в школьной грамматике видит «одно и то же» по смыслу. Таково, например, различие между сочетаниями дом отца и дом отцовский: по смыслу одно и то же, но в первом случае обозначается предмет в его отношении к другому предмету, а во втором — признак предмета.71 Вместе с тем А. М. Пешковский рассматривал грамматические и логические категории в их взаимной связи: «... логические категории не скрываются где-то в поднебесье, а существуют в нашей мысли бок о бок с грамматическими, так как они просвечивают более или менее завуалированно во всех гораздо более многочисленных и сложных категориях языка».72 Здесь выражена важная для нас мысль о том, что логические категории, не отождествляемые с грамматическими, существуют в самих грамматических категориях, заключены в них (хотя и не только в них).
67 Тям жр г 205
» См в частности, описание фактов так называемой «замены времен
И Нае™'шИкЙов(ск?й"214)М. В чем же, наконец, сущность формальной грамматики?-В кн.: П е шк о в ский А. М. Избранные труды. М., 1959, с. 99—100.
70 Там же, с. 98.
71 См. там же, с. 96—97.
72 Там же, с. 100
В трудах А. А. Потебни, Ф. Ф. Фортунатова, И. А. Бодуэна де Куртенэ, А. А. Шахматова, А. М. Пешковского отражены такие подходы к значениям в грамматике, которые во многом отличаются друг от друга. У А. А. Потебни это целостная концепция соотношения мыслительного и собственно языкового содержания в философском плане соотношения содержания и формы, содержания и способов его представления. У Ф. Ф. Фортунатова — ' акцент на языковых значениях форм слов. В концепции И. А. Бодуэна де Куртенэ раскрываются отношения «языкового мышления» и «языкового знания» к «внеязыковым семантическим представлениям». Для А. А. Шахматова характерен динамический подход к явлениям мышления, существенным для синтаксиса предложения, подход к грамматическим категориям в направлении «от содержания к средствам выражения» (фактически разрабатываются элементы теории понятийных категорий). А. М. Пешковский развивает учение о системной организации рядов форм, которым свойственны грамматические значения, о значениях форм слов, и вместе с тем ставит вопрос о семантических категориях, охватывающих различные средства выражения.
При всех различиях рассмотренных концепций значения их объединяет важный общий признак — освещение (с разных сторон) проблемы языкового (в частности грамматического) содержания в его отношении к содержанию мыслительному. Ни одна из упомянутых концепций не сводит грамматическое к средствам формального выражения и не противопоставляет грамматику и семантику. Грамматическое и мыслительное содержание — вот одна из проблем, находящихся в центре внимания крупнейших представителей отечественной грамматической традиции.
ИЗ РАБОТ 30-50-х ГОДОВ XX в. (Л. В. Щерба, И. И. Мещанинов, В. В. Виноградов)
Направление в теории значения, проводящее различие между языковым и мыслительным (понятийным) аспектами семантического содержания и стремящееся установить отношения между этими аспектами, представлено в трудах крупных советских лингвистов. Мы остановимся в данной связи на работах Л. В. Щербы, И. И. Мещанинова и В. В. Виноградова.
6* 83
действие таких языковых семантических функций, как целостность действия (функция совершенного вида), результативность (функция общерезультативного способа действия), перфектность, т. е. актуальность последствий действия для более позднего временного плана (функция, производная от временного и видового значений, связанная с лексическим значением глагола и с типом контекста).
Языковые семантические функции в каждом языке образуют определенную систему. Эта система складывается из многоярусных подсистем категориальных значений, полисемантических потенциалов грамматических форм, их частных значений, значений лексико-грамматических разрядов, фунционально-семантиче-ских микро- и макрополей и т. д. Данная система — тот источник, откуда говорящий черпает готовые, отработанные языком значения, соотнесенные с определенными формальными средствами и их комбинациями. Говорящий не только воспроизводит их, но и производит с их помощью бесчисленные новые комбинации смыслов.
Семантические функции отдельных языковых средств («простые» функции) и их комбинаций («сложные» функции) вместе с теми понятийными категориями, которые они отражают, включены в цепочку функциональных зависимостей. Основные звенья этой цепочки в области грамматики таковы: 1) формальная часть данной грамматической единицы служит для выражения ее содержательной стороны, т. е. для выражения ее категориального значения (например, формальные признаки совершенного вида в данной форме служат для передачи его категориального значения) ; 2) данная грамматическая единица как единство ее формальной и содержательной сторон служит вместе с другими единицами, взаимодействующими с нею в тексте, для реализации «сложных» языковых семантических функций (так, форма совершенного вида как единство формального показателя и категориального значения служит вместе с такими элементами контекста, как иногда, каждый раз и т. д., для выражения той обусловленной контекстом функции, которую называют наглядно-примерным значением совершенного вида: Иногда заглянет... и т. п.); 3) «сложная» языковая семантическая функция служит для передачи понятийной категории или комплекса таких категорий (так, функция выражения наглядно-примерного значения служит для передачи понятийной категории повторяемости); 4) понятийная категория служит для передачи смысла высказывания как один из компонентов этого смысла.
Можно выделить мыслительно-языковой и мыслительно-речевой аспекты интерпретации понятийных категорий. Первый аспект — это прежде всего существующие в данном языке и в сознании его носителей способы, типы, модели преобразования понятийных категорий в языковые семантические функции, т. е. свойственные данному языку (его системе и норме) потенциальные возможности передачи
ленной понятийной* категории теми или иными способами. Иначе говоря, имеется в виду присущее данному языку соответствие между определенной понятийной категорией и возможными вариантами ее передачи семантическими функциями разных языковых средств (ср., например, возможность передачи понятия обладания в русском языке такими способами, как У меня есть сын и Я имею сына; ср. также возможность выражения понятийного прошедшего времени в повествовании формами прошедшего и настоящего времени). Далее, мыслительно-языковой аспект рассматриваемого явления заключается в самом содержании той языковой обработки, которой подвергается понятийная категория. Результаты этой обработки закреплены в грамматических единицах, классах, категориях, формах, оборотах данного языка. Второй (мыслительно-речевой) аспект языковой семантической интерпретации понятийных категорий — это реализация и репрезентация языковых моделей рассматриваемого преобразования в речи, в речевой деятельности и ее результатах (текстах), это речевая реализация и актуализация того или иного типа и варианта «понятийно-языкового соответствия».
Рассмотрим подробнее мыслительно-языковой аспект интересующего нас явления.
Языковая интерпретация понятийных категорий заключена во всех значениях в области грамматики, представляющих собой языковые семантические функции, в частности в значениях частей речи, грамматических категорий, лексико-грамматических разрядов, тех или иных типов предложений.
Интерпретационная сторона значений частей речи давно отмечена грамматистами. Особенно глубоко она раскрыта А. М. Пешковским.12 Именно эта сторона подчеркивается, например, в. академической «Грамматике русского языка», где говорится о том, что имена существительные «представляют любые явления как предметы», а глаголы «представляют в виде действия другие явления — состояние, изменение состояния, проявление каких-либо свойств и т. п.».13
Одно из проявлений языковой интерпретации реляционных понятий в области грамматических категорий заключается в лингвистической организации их содержания. Так, значения компонентов морфологических категорий (например, значения повелительного наклонения, множественного числа и т. п.) выступают как члены грамматических оппозиций и имеют определенную структуру, которая может представлять собой упорядоченное множество дифференциальных семантических признаков. Способ языковой системной организации, категоризации, определенное соотношение членения в плане содержания с членением в плане
12 См.: Пешковский А. М. Русский синтаксис в научном осве
щении. 7-е изд. М., 1956, с. 70—84.
13 Грамматика русского языка. Т. I. Фонетика и морфология. М., 1953,
0. 31, 29,
выражения — все это черты семантических функций, в которых отражены результаты языковой «обработки» понятий.
Включаясь в план языкового содержания и становясь значениями грамматической категории, реляционные понятия подчиняются целям коммуникации, приобретают коммуникативную направленность.14
Обратимся теперь к мыслительно-речевому аспекту языковой интерпретации понятийных категорий. В ходе формирования высказывания формируются и определенные понятийные категории как элементы задуманного и складывающегося смысла, эти категории получают то или иное воплощение в языковых семантических функциях. Например, при программировании высказывания определяется отношение его содержания к понятийной категории повторяемости (обычности): ситуация задумывается либо как единичная, конкретная, прикрепленная к определенному отрезку времени, либо как повторяющаяся, обычная, типичная. Затем осуществляется выбор одного из возможных способов языкового выражения данной понятийной категории, она получает то или иное языковое воплощение и выступает «на выходе» как языковая семантическая функция определенных форм времени, вида и т. д. в сочетании с теми или иными средствами контекста. Ср., например, различные возможности формирования высказывания: Прежде у чиновника-то чугунная поясница была: как сел [ср.: сядет; садится] на место в десять часов утра, так и не встает до четырех — всё служит! (Салтыков-Щедрин. Вяленая вобла).
Преобразование «понятийная категория —>• языковая семантическая функция» в мыслительно-речевом аспекте является обратимым с точки зрения соотношения «говорящий — слушающий»: говорящий идет от понятийных категорий как элементов формирующегося смысла высказывания к языковым семантическим функциям, тогда как слушающий — от языковых семантических функций к понятийным категориям. Он переводит языковую семантическую функцию в стоящую за нею (по нормам мыслительно-языкового соответствия) понятийную категорию.
Предоставляемые системой и нормой данного языка потенциальные возможности передачи понятийной категории всегда более широки, чем их реализация в тех или иных комбинациях языковых средств с их семантическими функциями: каждый раз в речи используется лишь одна из возможностей. Однако в известном отношении реализованная в речи семантическая функция богаче лежащей в ее основе понятийной категории. Получая ту или иную языковую интерпретацию, «основной концептуальный тон» обогащается дополнительными обертонами, той или иной
14 О коммуникативной направленности грамматических категорий см.: Лосев А. Ф. О коммуникативном значении грамматических категорий. — Учен. зап. Моск. гос. пед. ин-та им. В. И. Ленина, 1965, т. 234. Статьи и исследования по языкознанию и классической филологии.
конкретной структурой значения, разнообразными сигнификативными и коннотативными оттенками, которые «отработаны» языком, заложены в его формах, категориях, оборотах. Таким образом, в распоряжении говорящего оказывается результат многовековой практики языкового коллектива.
Сказанное выше не означает, что говорящий осознает все те оттенки, которые он выражает, что языковые семантические функции проходят через призму его сознания. Такое осознание скорее можно считать исключением. Говорящие оперируют множеством сложнейших реляционных понятий, отраженных в тончайших языковых семантических оттенках, но без специального лингвистического навыка они могут осознать и в случае необходимости сформулировать лишь некоторые из них. Эксплицитно в обычных условиях может осознаваться лишь та часть семантических функций и отражаемых ими понятийных категорий, которая наиболее тесно связана с практическим опытом выделения определенных отношений объективной действительности (ср., например, отнесение событий к настоящему, прошедшему или будущему времени, к 1-му, 2-му, или 3-му лицу, к ед. или мн. числу). Полное владение языком во многом основано именно на автоматизированных (в известных пределах) процессах приведения в соответствие общего смыслового задания и привлекаемых языковых средств с их семантическими функциями. Разумеется, это «приведение в соответствие» — процесс совсем иного рода, чем осмысление языковых семантических функций (такое осмысление — дело лингвиста-исследователя, а не говорящего, в том числе говорящего лингвиста). Рассматриваемый процесс может быть целенаправленным, т. е. сознательно направленным на оптимальное выражение мысли, однако поиски наиболее адекватного варианта передачи формирующейся мысли средствами языка и экспликация, осознание используемых языковых значений — это, конечно, разные вещи.
Мыслительно-языковой и мыслительно-речевой аспекты языковой интерпретации понятийных категорий не изолированы друг от друга. Речевая реализация того или иного варианта потенциального понятийно-языкового соответствия предполагает, что этот вариант должен существовать как модель или правило в мыслительно-языковом аспекте, в системе данного языка. С другой стороны, правила и модели мыслительно-языкового соответствия формируются, стабилизируются и видоизменяются благодаря интерпретации понятий в процессе речевой деятельности. В единицах, категориях, классах и подклассах данного языка заключены результаты мыслительно-речевой деятельности, направленной на переработку понятий в целях общения; с другой стороны, находясь в распоряжении говорящего, эти результаты составляют основу живых процессов речевой деятельности.
Языковая семантическая интерпретация реляционных понятийных категорий представляет собой часть более широкого про-
цесса языковой (как семантической, так и формальной) интерпретации мыслительного содержания, включающего как «вещественное» содержание мысли, так и отношения, связи между ее элементами.15
ДЕНОТАТИВНО-ОТРАЖАТЕЛЬНАЯ И ЯЗЫКОВАЯ ОБУСЛОВЛЕННОСТЬ ПОНЯТИЙНЫХ КАТЕГОРИЙ
1. Вступительные замечания. Вопрос об обусловленности понятийных категорий мы рассмотрим на примере понятийных категорий субьекта (S) и объекта (О).16 В обусловленности понятийных категорий можно выделить две стороны — денотативно-отражательную и языковую. Первая сторона (только она) находится в центре внимания С. Е. Яхонтова. Он пишет о том, что для решения вопроса об идентификации или классификации семантических актантов «мы, видимо, вынуждены обращаться не к языку, а к физической реальности».17 На наш взгляд, обращаться к объективной реальности нужно, так как именно она отражается в понятийных категориях и языковых значениях, но следует учитывать, что отражение осуществляется через язык,18 через языковую семантическую интерпретацию отражаемых отношений. Поэтому, обращаясь к объективной реальности, нельзя не обращаться к языку.
Воздействие языковых категорий на понятийные категории является не жестким, а относительно подвижным, вариативным. Такое воздействие обычно предполагает не одно, а несколько соответствий понятийной категории и языковых средств с их значениями, в которых воплощается эта понятийная категория. Как правило, понятийная категория опирается не на одну языковую семантическую функцию, а на несколько таких функций. В этом и заключается относительная свобода и относительная подвижность соотношения «понятийная категория — языковая семантическая функция». Понятийная категория связана с опре-
15 Очевидно, это более широкое понятие языковой интерпретации мыс
лительного содержания близко к понятию «языковой стилизации», вы
двинутому В. Матезиусом (см.: Mathesius V. Obsahovy rozbor soucasne
anglictiny na zaklade obecne lingvistickem. Praha, 1961, p. 10—13 и ел.).
16 При изложении данного вопроса наша точка зрения сопоставляется
со взглядами авторов некоторых докладов, опубликованных в материалах
конференции: Диатезы и залоги. Тезисы конференции «Структурно-типо
логические методы в синтаксисе разносистемных языков» (21—23 октября
1975 года). Л., 1975. Далее приводятся ссылки на работы В. А. Успенского
(Замечания на полях...) и С. Е. Яхонтова (Исходные понятия теории за
лога), опубликованные в этом сборнике.
"Яхонтов СЕ. Исходные понятия..., с. 16—17.
18 См., например: Брутян Г. А. Языковая картина мира и ее роль в познании. — В кн.: Методологические проблемы анализа языка. Ереван, 1976, с. 57-64.
деленными грамматическими категориями и единицами (а также с лексическими и комбинированными средствами выражения) и вместе с тем относительно самостоятельна, потому что она может соотноситься не с одним, а с несколькими языковыми средствами. Таким образом, языковая детерминация понятийных категорий имеет относительно свободный и подвижный характер.
Отражение отношений реальной действительности в понятийных категориях имеет непрямой характер. Во многих отношениях оно опосредовано языком. В реализации данного отражения существенную роль играет языковая семантическая интерпретация понятийных категорий, т. е. способ их языкового представления — представления в языковых значениях.
2.0 языковой обусловленности понятийных категорий субъекта и объекта. На наш взгляд, понятийная категория S, конечно, отражает тот факт, что типичным, основным ее соответствием в синтаксическом строе ряда языков является подлежащее, представленное им. падежом и имеющее языковое синтаксическое значение «независимой субстанции — носителя предикативного признака», ср. Поезд идет; Погода меняется.19 Но понятийная категория S опирается и на иные средства языкового выражения. Тем самым она освобождается от обязательной связи лишь с подлежащим и от жесткой детерминации лишь содержанием подлежащего. Так, в русском языке понятийная категория S соотносится, помимо подлежащего, с аген-тивным дополнением в пассивных конструкциях типа Объем статьи определяется автором, с дополнениями в конструкциях типа Завтра мне дежурить, глаголом-сказуемым неопределенно-личной конструкции типа Его преследуют, Подали обед, обобщенно-личной конструкции типа Его не поймешь, определенно-личной конструкции типа Люблю осень и т. д. Итак, абстрагирование понятийной категории S идет от разных типов синтаксических конструкций, где понятие S по-разному выражено и по-разному интерпретировано с точки зрения языкового синтаксического содержания.
Понятийная категория S абстрагируется в этих разных конструкциях и по другой линии — по линии абстракции от лексических значений словоформ, выступающих в роли подлежащего, сказуемого, разных типов дополнений. Ср. субъект активного действия в высказывании Мальчик бежит, субъект состояния в высказывании Камень лежит, субъект непроизвольного действия, вызванного каким-то иным (не названным) действием в высказываниях типа Упало дерево; Вода закипела.20
19 Ср. вопрос, поставленный В. А. Успенским: «Не должно ли (или не
может ли) понятие субъекта определяться через язык — как то, что выра
жено подлежащим (именительным падежом) при активной форме гла
гола?» (Замечания на полях..., с. 12).
20 Ср. иную трактовку этих примеров в статье С. Е. Яхонтова: «Упало
дерево, Вода закипела, Звонит телефон — во всех этих случаях изменение
Те же рассуждения применимы и к понятийной категории О. В русском языке, как и во многих других, есть основное, специализированное языковое соответствие понятийной категории О — прямое дополнение с его синтаксическим значением зависимого объекта, на который переходит (в самом широком смысле) действие. Но есть и другие соответствия: подлежащее в пассивной конструкции типа Заявление подписано директором (понятийная категория О интерпретируется как независимая субстанция — носитель направленного на нее предикативного признака), есть случаи функционирования творительного падежа в функции прямого объекта {Он управляет конторой, заведует магазином, руководит предприятием), можно было бы сослаться и на родительный падеж в случаях типа Он не замечает препятствий и т. п.
Абстрагирование понятийной категории О идет и по линии обобщения лексических значений слов, выступающих в функции прямого дополнения. С. Е. Яхонтов пишет: «Актанты, соответствующие дополнению в предложениях Я копаю землю и Я копаю яму, в плане реальной действительности не имеют между собой ничего общего: яма — не объект, а результат действия. . . Для грамматики конкретных языков это различие, насколько я могу судить, совершенно несущественно, и обычно и землю, и яму считают объектами; но основанием для этого служит сходство грамматической формы, а не значения».21 С последним утверждением нельзя согласиться. И землю, и яму ■— объект не только потому, что здесь представлено сходство грамматической формы, но также и потому (и это не менее существенно), что здесь налицо тождество категориального грамматического значения «субстанции, непосредственно зависящей от предикативного признака» — в этом плане язык одинаково семантически интерпретирует и землю, и яму. В случае Я копаю яму в роли такой зависимой субстанции выступает результат действия, но это грамматически несущественно: важна языковая интерпретация члена предложения, представленного словоформой яму, как субстанции, непосредственно зависящей от предикативного признака. Итак, языковое синтаксическое содержание прямого дополнения абстрагируется от конкретных лексико-семантических различий, и та же абстракция распространяется и на понятийную категорию О. Здесь находит одно из своих проявлений влияние категоря-зирующей и абстрагирующей функции грамматических категорий на характер абстракции, заключенной в категориях понятийных.
Заслуживает внимания трактовка понятия объекта в книге Н. Ф. Алиевой, посвященной категории переходности в индонезийском языке. Здесь, в частности, отмечается: «...лингвисты
I
в Практике описания языков обычно исходят из представления об объекте как о смысловой, связанной с реальной действительностью категории, объединяющей в себе различные понятия предметов, вещей, лиц, явлений, которые участвуют в процессах и действиях пассивно, т. е. испытывают на себе воздействие».22 На основании анализа фактов языков разного строя автор приходит к выводу: «...нет оснований находить в объективной действительности категории переходных и непереходных действий, прямых и косвенных объектов, хотя такой подход имплицитно присутствует во многих описаниях. Названные категории, вероятно, могут быть отнесены к уровню глубинной семантики».23 Все же автор обращается к осмыслению реальных объектов. Дается их классификация. Среди прочих выделяются объекты: 1) передаваемые; 2) приводимые в движение; 3) возникающие как результаты; 4) изменяющие свое свойство; 5) представляющие собой то, на что направлено психическое, умственное, чувственное состояние лица. Автор замечает: «В языках, где выделяется категория прямого дополнения, последнее выражает обычно именно эти группы объектов — назовем их непосредственными объектами. Однако, как было показано выше, между данными объектами и прямым дополнением не существует постоянных со-
•j ОА
ответствии»/*
Для характеристики зависимости смысловой категории объекта от языковой основы существенно следующее замечание: «Для исследователя, думающего на одном из европейских языков и оперирующего материалом только этого языка, понятия психических состояний человека, обращенных на внешние предметы, т. е. понятия любви, ненависти и т. п., представляются как обладающие признаком переходности (ведь соответствующие глаголы, как правило, переходны). Но в малайском языке и некоторых близких к нему языках те же самые психические состояния передаются непереходными корневыми глаголами, выступающими либо без дополнения, либо с предложным дополнением. Эти глаголы, как и почти все непереходные малайские глаголы, легко с помощью аффиксов могут быть превращены в переходные. Приходится усомниться в том, что признаки переходности—непереходности будут релевантными для этой группы процессных понятий на глубинном уровне малайского языка».25
Для толкования понятийных категорий, представленных в тексте, необходимо анализировать лексические и грамматические языковые значения и прежде всего из них извлекать понятийные категории (разумеется, в сопоставлении с осмыслением компонентов реальной денотативной ситуации). Рассмотрим один
состояния предмета имеет какую-то (пусть неназванную) постороннюю причину, поэтому дерево, воду и телефон в названных ситуациях есть основания приравнивать не к субъекту, а к объекту» (Диатезы и залоги..., с. 18).
21 Яхонтов СЕ. Исходные понятия..., с. 17,
22 Алиева Н. Ф. Индонезийский глагол. Категория переходности.
М., 1975, с. 5.
23 Там же, с. 17.
24 Там же, с. 19.
25 Там же, с. 18.
из примеров, приведенных В. А. Успенским. Он предлагает (правда, предположительно, с известной долей сомнения) в качестве примера объектного квазипассива предложение Иван Петрович брился в парикмахерской: «Этот пример годится, если субъектом ситуации бритья считать того, кто бреет (в данном случае — парикмахера), а объектом — того, кого бреют (в данном случае — Ивана Петровича); в приведенном примере субъект не выражен ничем (и не может быть выражен, поскольку брился не допускает вопроса «кем?»), объект выражен подлежащим».26 Реальная ситуация, действительно, такова: парикмахерская, сидит Иван Петрович, и его бреет парикмахер. Таким образом, если иметь перед глазами эту ситуацию, то Иван Петрович оказывается объектом. Но важно учитывать, что эта денотативная ситуация может отражаться по-разному — и понятийно, и с точки зрения языковых значений. Если бы нам было дано предложение Ивана Петровича брили в парикмахерской^ то Иван Петрович, действительно, был бы представлен как О, a S был бы представлен в неопределенно-личном значении конструкции с брили. В предложении нее Иван Петрович брился в парикмахерской употреблен глагол в каузативном значении: брился здесь означает «предоставлял себя брить». Следовательно, в данном предложении понятийная категория S представлена как S каузации — таким S является Иван Петрович. Подразумевается (хотя специально не выражен) другой S —• тот, кому предоставлено брить, кто бреет, т. е. парикмахер, подразумевается и Иван Петрович как объект действия парикмахера, но об этом мы судим лишь исходя из оценки реальной денотативной ситуации, а не из семантической структуры данного предложения.
По мнению В. А. Успенского, в предложении Ученик учится в школе субъект ситуации — учительский коллектив, а объект — ученик.27 На наш взгляд, здесь анализ денотативной ситуации осуществлен вне связи с языковой семантической интерпретацией этой ситуации. Понятийные категории мы должны устанавливать, сопоставляя нашу оценку денотативной ситуации и сигнификативное отражение этой ситуации в языковых значениях. В. А. Успенский был бы прав, и действительно, субъектом ситуации был бы учительский коллектив, а объектом — ученик, если бы перед нами было предложение Ученика учат в школе. Но в том предложении, которое нам дано, представлено иное отражение денотативной ситуации: здесь налицо не действие учить, а действие учиться. Глагол употреблен в лексическом значении «получать образование, специальность». Ученик является, конечно, субъектом, а не объектом этого действия; в школе — это место действия, а понятийная категория О в данном предложении вообще не представлена.
26 Успенский В. А. Замечания..., с. 4.
27 См. там же.
Рассмотрим примеры, в которых, по мнению В. А. Успенского, деление участников ситуации на субъект и объекты не всегда очевидно: Меня преследует неотвязная мысль — Я преследуем неотвязною мыслью. В. А. Успенский задает вопрос: Где тут субъект и где объект? Дальнейшие суждения в форме риторических вопросов наталкивают на предположение, что выделение субъектов и объектов осуществляется, исходя из языка.28 Попробуем это сделать посредством толкования как языковых значений, так и отражения денотативной ситуации. С нашей точки зрения, в первом примере S — мысль, О — меня, во втором S — мыслью, О — я. В первом предложении представлен актив, во втором — пассив. Эти предложения представляют разную языковую семантическую (и, конечно, формальную) интерпретацию одной и той же сигнификативной ситуации. Компоненты денотативной ситуации здесь таковы: некоторое лицо и некоторое внутреннее психическое состояние, связанное с сосредоточенностью на какой-то мысли. Эта денотативная ситуация отражена в сигнификативпой ситуации, где лицо (я) представлено как О, образно подвергаемый преследованию — в переносном смысле, суть которого заключается в том, что в качестве S преследования представлена мысль, а само преследование есть не физическое действие, а психическое воздействие. Таковы здесь компоненты сигнификативной ситуации, т. е. понятийные категории S и О в данном случае их реализации. Такое истолкование S и О вытекает из языковых значений, представленных в этих предложениях. В первом предложении О интерпретирован как субстанция, непосредственно зависящая от предикативного признака (меня преследует), во втором же О трактуется как независимая субстанция, на которую направлен предикативный признак (я преследуем). В первом предложении S интерпретируется как содержание подлежащего (мысль), во втором же — как содержание агентивного дополнения (мыслью).
С. Е. Яхонтов пишет: «...субъект узнается благодаря его активной роли. Это относится и к тем случаям, когда он неодушевленный, как ветер в ситуации Ветром сломало дерево: изменение объекта создается энергией ветра».29 На наш взгляд, в этой безличной конструкции отражено такое понимание и языковое представление отношений действительности, которое не сводится к субъекту. Синтаксическое содержание дополнения, предстанлен-ного творительным падежом, в данных лексико-синтаксических условиях накладывается на семантику производителя действия так, что агенс является вместе с тем и орудием. К этому комплексу присоединяется, кроме того, понятийная категория при-
28 См. там же, с. 12.
28 Яхонтов С. Е. Исходные понятия..., с. 17. По проблеме определения понятия субъекта см., в частности: Keen an Edw. L. Towards a universal definition of «Subject». — In: Subject and topic. Edited by Ch. N. Li. New York—San Francisco—London, 1976, p. 303—333.
чины. Все три понятийные категории в преобразованном и слитном виде реализуются в единой сложной языковой семантической функции, представляющей собой результат совмещения и слияния понятий орудия, субъекта и причины.
Итак, понятийные категории S и О, как и любые понятийные категории, имеют двоякую обусловленность. G одной стороны, они являются результатом отражения в мышлении определенных отношений объективной действительности (денотативно-отражательный аспект понятийных категорий), а с другой стороны, они опираются на языковые средства выражения вместе с их языковыми значениями (языковой аспект понятийных категорий). Оба аспекта взаимосвязаны. Отражение связей и отношений объективной действительности в понятийных категориях не является независимым от языка. Это отражение как бы проходит сквозь призму тех обобщений, которые заключены в языковых грамматических категориях и единицах, в содержательной стороне этих категорий и единиц. Языковые грамматические категории систематизируют членение семантических зон, во многом определяют категоризацию и обобщение отражаемых в сознании отношений объективного мира.30
30 В данной связи уместно привести высказывание Э. Бенвениста: «... язык — это членораздельный язык, заключающийся в совокупности органически упорядоченных частей и формальной классификации предметов и процессов... Следовательно, передаваемое содержание (или, если угодно, „мысль") расчленяется в соответствии с языковой схемой. „Форма" мысли придается ей структурой языка» (Бенвенист Э. Общая лингвистика. М., 1974, с. 27). Ср. также отражение зависимости мыслительных членений от языковых в интерпретации Уол. Л. Чейфа (Значение и структура языка. М., 1975, с. 7). Как подчеркивает Ф. П. Филин, язык, являясь средством выражения мышления, отражающего независимую от нашего сознания объективную действительность, оказывает воздействие на мышление, что отнюдь не безразлично для исследования грамматических категорий (см.: Филин Ф. П. Советское языкознание: теория и практика. — Вопросы языкознания, 1977, № 5, с. 9). См. также: Филин Ф. П. О некоторых философских вопросах языкознания. — В кн.: Ленинизм и теоретические проблемы языкознания. М., 1970, с. 9—13.
Глава IV
ПЛАН СОДЕРЖАНИЯ ТЕКСТА И РЕЧЕВОЙ СМЫСЛ
В первом разделе этой главы характеризуется различие между языковым содержанием текста высказывания и той смысловой информацией, которая базируется на этом содержании, представляя собой его соответствие в смысловом аспекте семантики. Второй раздел данной главы посвящен анализу тех компонентов смысла высказывания (речевого смысла), которые основаны на взаимодействии содержания текста с другими источниками смысла — контекстуальной, ситуативной и энциклопедической информацией.
ПЛАН СОДЕРЖАНИЯ И СМЫСЛ ТЕКСТА
1. Вступительные замечания и определение понятий. Мы исходим из следующего истолкования понятий «план содержания текста» и «речевой смысл».
План содержания текста высказывания — это семантическое целое, элементами которого являются взаимодействующие речевые реализации языковых лексических, лексико-грамма-тических (в том числе словообразовательных) и грамматических (морфологических и синтаксических) значений, выраженных языковыми средствами данного высказывания. План содержания данного текста соотнесен с планом его выражения — языковыми средствами, экспонентами которых являются звуковые или графические цепочки.
Речевой смысл (в рамках данной работы — смысл высказывания) — это та информация, которая передается говорящим и воспринимается слушающим на основе содержания, выражаемого языковыми средствами в сочетании с контекстом и речевой ситуацией, на фоне существенных в данных условиях речи элементов опыта и знаний говорящего и слушающего. Таким образом, источниками речевого смысла являются: 1) план содержания текста и вытекающий из него смысл (смысл текста), 2) контекстуальная информация, 3) ситуативная информация, 4) энциклопедическая информация.
Понятие- «текст», разумеется, выходит далеко за пределы высказывания. В этом широком истолковании оно соотносится со столь же широко трактуемым понятием речевого смысла. Данное соотношение требует специального исследования и особой теоретической интерпретации. В настоящей работе мы намеренно ограничиваемся более узкими рамками высказывания. Анализируемые высказывания, как правило, представляют собой речевую реализацию предложения, в некоторых случаях — сложного синтаксического целого. Речь идет не о тексте вообще, а о тексте высказывания, и не о речевом смысле вообще, а о речевом смысле высказывания. Такое ограничение оправдано, с нашей точки зрения, целесообразностью рассмотреть сначала, на первом этапе анализа более простые отношения в более простом фрагменте текста и более простом проявлении речевого смысла. Анализ более крупных и сложных единств связан с особыми задачами, в частности с широким выходом в стилистику. Это особый этап анализа, очевидно, требующий такой системы понятий, которая соотносилась бы с анализом «простых высказываний», но вместе с тем отражала бы специфику специальной проблематики текста и смысла за пределами высказывания-предложения.1
Точка зрения, основанная на различении плана содержания текста, с одной стороны, и речевого смысла, с другой, противостоит тем теориям, которые не проводят такого различия и соотносят с формальной стороной текста лишь одну семантическую величину — смысл.2 Это различие в подходах к рассматриваемым предметам анализа отражает более широкие различия в тех общих направлениях теории значения, о которых шла речь. По-видимому, расхождения в трактовке понятий, по-разному представляющих картину языковой и речевой действительности (точнее, мыслительно-языковой и мыслительно-речевой действительности), отражают не только разные теоретические основания, исходные позиции, но и разные цели исследования.
Различие между понятиями, сходными с понятиями плана содержания текста и речевого смысла или соотносящимися с ними цо тем или иным признакам, отмечалось исследователями. В данной связи уместно привести высказывание В. Скалички:
1 Соотношение понятий предложения и высказывания мы понимаем
в том широко распространенном смысле, что предложение как абстракт
ная модель относится к языку, а в речи выступает как конкретное вы
сказывание. См., например: Матезиус В. О системном грамматическом
анализе. — В кн.: Пражский лингвистический кружок. М., 1967, с. 237.
2 См., например: Падуч ев а Е. В. Некоторые проблемы моделиро
вания соответствия между текстом и смыслом в языке. — Изв. АН СССР,
серия лит. и яз., 1975, № 6. Е. В. -Падучева присоединяется к концепции,
определяющей понятие смысла текста на основе понятия синонимичных
текстов: «... смысл текста — это инвариант относительно всех его синоними
ческих преобразований» (с. 549). При этом автор ссылается на анолошч-
ную трактовку смысла в логике (см., например: «Q nine W. О. From
a logical point of view. New York, 1953; Черч А. Введение в математиче
скую логику. Т. I. M., 1960).
«Как известно, описание значения (der Bedeutung) текста — самая легкая задача. Труднее описание смысла (des Sinnes), т. е. всего того, что содержит текст + ситуация».3 Анализируя предложение Es regnet и Zweimal zwei ist vier, В. Скаличка пишет: «Значение текста возникает благодаря комбинации значений слов. Но этим еще не все сказано о содержании обоих предложений. Каков смысл (der Sinn) первого предложения, т. е. что передается от говорящего к адресату? Это сказано не только в тексте, об этом нас учит ситуация. В зависимости от ситуации первое предложение имеет, например, следующий смысл: „Идет дождь, так что экскурсия не состоится" или „Идет дождь — прог- ноз был неверный" или „Идет дождь — урожай спасен" и т. д.».4 Прямое отношение к обсуждаемому вопросу имеет разграничение, проводимое Б. М. Лейкиной: «Наиболее существенным... представляется выделение двух основных уровней понимания: 1) языкового (первичного кодового), в известном смысле буквального и поверхностного значения текста, выводимого на основе чисто языковых фактов и закономерностей из значений отдельных его составляющих (формальных языковых единиц, как сегментных, так и суперсегментных), и 2) „глубинного", или надъязыкового, ситуационного (вторичного кодового) значения текста, т. е. того содержания, которое вкладывал в данный текст автор и которое он выразил через языковое значение, функционирующее как форма выражения ситуационного значения. Для
3 S k a I i с к а V. Die Situation und ihre Rolle in der Sprache. — In:
Omagiu lui Alexandria Rosetti la 70 de ani. Bucure^ti, 1965, p. 841.
4 Там же, с. 840. См. также: Hausenblas К. tJber die Bedeutung
spfachlicher Einheiten und Text. — In: Travaux linguistiques de Prague, 2.
Les problemes du centre et de la peripherie du systeme de la langue. Prague,
1966, p. 62—63. Ср. проводимое А. Гардинером различие между значением
и подразумеваемым — тем, что должно быть понято слушающим в соот
ветствии с намерением говорящего (см.: Gardiner Alan H. The theory
of speech and language. Oxford, 1932, p. 29—82; см. также: Мыркин В. Я.
Текст, подтекст и контекст. — Вопросы языкознания, 1976, № 2. Здесь со
держится анализ ряда работ по данному вопросу и изложение точки
зрения автора (с. 86—93).
Можно сослаться на более ранние работы. Примечательны мысли, высказанные в кн.: Волошинов В. Н. Марксизм и философия языка. Основные проблемы социологического метода в науке о языке. Л., 1929. Здесь проводится различие между «смыслом целого высказывания» («темой») и «значением высказывания» (с. 119—127). «Тема высказывания определяется не только входящими в его состав лингвистическими формами — словами, морфологическими, синтаксическими формами, звуками, интонацией, — но и внесловесными моментами ситуации... Тема высказывания конкретна, — конкретна, как тот исторический миг, которому это высказывание принадлежит... Рядом с темой или, вернее, внутри темы высказыванию принадлежит и значение. Под значением, в отличие от темы, мы понимаем все те моменты высказывания, которые повторимы и тождественны себе при всех повторениях.... Тема высказывания, в сущности, неделима. Значение высказывания, наоборот, распадается на ряд значений входящих в него языковых элементов... Нет темы без значения и нет значения без темы» (с. 119—120).
7 А. В. Бондарко
выявления последнего требуются не только языковые, но и неязыковые значения и ассоциации и учет разнообразных факторов речевой ситуации (специфики предметной области, с которой связано высказывание, условий коммуникации, особенностей автора, его представления о реальных или потенциальных реципиентах и т. д.)»-5
Р. Г. Пиотровский различает, с одной стороны, несколько уровней лингвистического восприятия сообщения (грамматический, словарный, фразеологический, лексико-грамматическое распознавание текста, семантико-синтаксический уровень распознавания содержания сообщения, тот же уровень в сочетании с узуально-нормативным аспектом восприятия сообщения), а с другой — глобальный уровень понимания. «Переход от лингвистического к глобальному уровню понимания требует ... учета всей широкой ситуации, в рамках которой осуществляется передача сообщения. Эта ситуация включает наряду с широким контекстом, в котором происходит описываемое событие, оценку личности собеседника и структуры его мнений..., а также такие нелингвистические каналы коммуникации, как ритм речи, интонация, выражение лица и телодвижения говорящего».6
3. И. Клычникова выделяет в акте чтения два типа преобразований: 1) преобразование оптически воспринимаемого текста в систему языковых значений и 2) преобразование языковых значений в смысловое содержание текста. Автор проводит различие между текстом на семантическом уровне и текстом на смысловом уровне. На первом уровне выступает последовательность языковых значений, а на втором — последовательность смысловых категорий. На основе экспериментальных данных выделяются четыре трудны «категорий смысловой информации»: категориально-познавательные, ситуативно-познавательные, оценочно-эмоциональные и побудительно-волевые. Сквозь призму этих смысловых категорий осуществляется понимание заключенной в тексте информации.7
Широкий круг проблем смыслового восприятия речевого сообщения, разрабатываемых психолингвистами и психологами,
5 Лейкина Б. М. К проблеме взаимодействия языковых и неязы
ковых знаний при осмыслении речи. — В кн.: Лингвистические проблемы
функционального моделирования речевой деятельности. Л., 1974, с. 98.
6 Пиотровский Р. Г. Текст, машина, человек. Л., 1975, с. 33.
7 См.: Клычникова 3. И. 1) Коммуникативная природа письмен
ной речи и ее понимание. — Учен. зап. Моск. гос. пед. ин-та иностр. яз.
им. М. Тореза. Психология и методика обучения иностранным языкам,
1968, т. 44, с. 84—85; 2) Смысловые категории и понимание текста. —
Тезисы докладов научно-методической конференции Моск. гос. пед. ин-та
иностр. яз. им. М. Тореза. М., 1971, с. 188—192; 3) Психологические особен
ности обучения чтению на иностранном языке. М., 1973, с. 34—101. Ели
зарова Г. П. Роль смысловых категорий в понимании текста (к вопросу
об одном из механизмов чтения). —В кн.: Теоретические и эксперимен
тальные исследования в области психологии и методики обучения ино
странным языкам. Сборник научных трудов Моск. гос. пед. ин-та иностр.
яз., вып. 97. М., 1975, с. 41—49.
включает психологическую Схему смыслового восприятия, представленную как многоуровневая система. Эта схема предполагает: а) побуждающий уровень, объединяющий ситуативно-контекстуальную сигнальную информацию и мотивационную сферу; б) формирующий уровень, содержащий фазу смыслового прогнозирования; фазу вербального сличения, фазу установления смысловых связей между словами и между смысловыми звеньями и фазу смыслоформулирования, которая заключается для слушающего в обобщении результата всей перцептивномыслительной работы и переводе его на одну целую, нерасчлененную единицу понимания — общий смысл воспринятого сообщения; в) реализующий уровень, формирующий на основе установления этого общего смысла замысел ответного речевого действия.8
Приведенные суждения в указанных работах, а также в работах других авторов9 имеют значение в плане постановки вопроса. Нужно заметить, что само по себе разграничение «буквального» содержания высказывания и его смысла (особенно в тех случаях, когда он существенно отличается от «словесного содержания»)—это явление, осознаваемое носителями языка, так что сама по себе констатация данного различия не требует специального лингвистического анализа. Однако важно выявить и проанализировать то, что обусловливает это различие, и то, что из него вытекает, раскрыть разные стороны соотношения плана содержания текста и речевого смысла. Важно определить некоторые понятия, необходимые для анализа соотношения рассматриваемых величин в конкретно-исследовательском плане. Изучение этих вопросов только начинается. Наша трактовка данной проблематики также не выходит за пределы первоначального этапа исследования. В основном это опыт постановки вопроса и предварительная характеристика исходных понятий.
При разграничении понятий, сходных с понятиями плана содержания текста и речевого смысла (или соотносимых с ними), обычно подчеркивается роль контекста и ситуации в передаче и восприятии смысла. Именно этот фактор рассматривается как основа и причина необходимости разграничивать соответствующие понятия. Мы не отрицаем важности контекстуальной и ситуативной, а также энциклопедической информации как источников и компонентов речевого смысла (чем, действительно, в значительной мере обусловлена его нетождественность плану содержания текста). Вместе с тем мы хотим подчеркнуть, что и независимо от этих источников информации, внешних по отношению к данному тексту, имеются существенные внутренние
8 См.: Смысловое восприятие речевого сообщения (в условиях массовой коммуникации). М., 1976, с. 31—33.
s См., в частности: Городецкий Б. Ю. К проблеме семантической типологии. М., 1969. Автор проводит различие между «планом содержания речевого отрезка» и заключенным в нем «сегментом информации» (с. 37— 52, 137-141).
7* 99
различия между планом содержания текста и тем компонентом речевого смысла, который базируется на содержании текста. Эти различия обусловлены неизоморфностью языковой структуры содержания текста и смысловой структуры той информации, которая вытекает из плана содержания текста.
Назовем информацию, вытекающую из плана содержания текста, смыслом текста. В первом разделе данной главы мы сосредоточим внимание на отношении плана содержания текста именно к этому компоненту (и вместе с тем аспекту) речевого смысла, отвлекаясь пока от контекстуальной, ситуативной и энциклопедической информации.
2. Языковая структура плана содержания — понятийная структура смысла текста. Семантическая структура плана содержания текста определяется конфигурациями конкретных языковых зпачений (связанных с определенными формальными показателями) в их речевых реализациях. Таким образом, план содержания текста структурирован лингвистически. Что же касается смысла текста, то структура смысла определяется собственно семантическими единицами и отношениями между ними. Эти единицы и отношения могут опираться не только на данный текст, но и на другие тексты (в данном языке и в других языках — при переводе данного текста) и, следовательно, не связаны лишь с данным текстом. Таким образом, смысл текста структурирован понятийно. Между структурой плана содержания текста и структурой его смысла есть определенные связи и соотношения, но нет обязательной изоморф-ности и обязательной идентичности.
Сравним высказывания — У вас есть спички? — У вас нет спичек? и чешек. — Mate zapalky?
В приведенных выше примерах заключены следующие компоненты смысла текста: 1) предмет обладания, 2) предикативный признак обладания, 3) обладатель (мы оставляем в стороне актуализационные признаки — модальный, темпоральный и т. д.).
План содержания текста- «У вас есть спички?» заключает в себе следующую интерпретацию указанных смысловых компонентов: 1) предмет обладания представлен как независимая субстанция (носитель предикативного признака), занимающая центральное место в синтаксическом содержании высказывания; 2) предикативный признак обладания интерпретируется как наличие (наличие предмета обладания); 3) обладатель представлен как «сфера субъекта», к которой относится наличие предмета (в распоряжении обладателя).
Высказывание «У вас нет спичек?» отличается следующими элементами плана содержания текста: 1) предмет обладания представлен как зависимая субстанция — косвенный объект, зависящий от предикативного признака и занимающий периферийное положение в синтаксическом содержании высказывания, 2) предикативный признак обладания в данном случае находит
выявление в вопросе не о наличии предмета, а об отсутствии (с целью выяснить наличие).
Высказывание Mate zapalky? характеризуется тем, что 1) об- ладатель имплицитно представлен в конструкции с глагольной формой 2-го лица как независимая субстанция — носитель преди- кативного признака (носитель признака и самый признак выражены слитно в глаголе-сказуемом); 2) посессивное отношение ипторпретируется не как наличие чего-то в распоряжении обла- дателя, а как предикативный признак обладания, приписываемый его носителю; 3) предмет обладания представлен как зависимая субстанция — прямой объект.
Следует подчеркнуть, что в конструкциях типа У них есть деньги представлено выраженное специальными языковыми средствами значение «наличие в сфере обладателя». Это языковое значение представляет собой элемент плана содержания текстов указанного типа. В конструкциях же типа Они имеют деньги на переднем плане оказывается отношение «обладатель — приписываемый ему признак обладания»; в таких случаях речь идет не о том, что предмет находится в распоряжении (в собственности) данного лица, а о том, что лицо обладает предметом. По смыслу это одно и то же, но с точки зрения представления данного смысла в языковых значениях, включенных в план содержания текста, здесь нет тождества.10
10 О различии в значениях посессивных конструкций с глаголами «быть» и «иметь» см.: Бенвенист Э. Общая лингвистика. М., 1974, с. 213—215. Для анализа конструкций типа «у меня есть...» существенное значение имеет тот признак, который трактуется как нахождение объекта в пространстве. Имеется в виду пространство в широком смысле, включая по только физическое пространство, но и пространство класса, ситуации, функциональной системы и т. п. (см.: Селиверстова О. Н. 1) Семантический анализ предикативных притяжательных конструкций с глаголом быть. — Вопросы языкознания, 1973, № 5, с. 98; 2) Компонентный анализ многозначных слов. На материале некоторых русских глаголов. М., 1975, с. 35—36; 3) Семантический анализ экзистенциальных и посессивных конструкций в английском языке. — В кн.: Категории бытия и обладания в языке. М., 1977, с. 8—27; см. также интерпретацию признака «область бытия — внешний микромир человека» в кн.: Арутюнова Н. Д. Предложение и его смысл. Логико-семантические проблемы. М., 1976, с. 233— 246). На наш взгляд, признак «нахождение в пространстве» является элементом языкового содержания именно конструкций типа «у меня есть», тогда как в конструкциях типа «я имею» он непосредственно не представлен в значениях языковых единиц. Можно считать, что понятийное содержание «наличие, нахождение объекта в пространстве данного лица» вытекает из значения «лицо обладает объектом». Важно, однако, учитывать различие между понятийным содержанием, воплощенным в определенном языковом значении тех или иных единиц, и понятийным содержанием, лишь вытекающим из языкового значения (иначе этот вопрос трактуется в работах О. Н. Селиверстовой: значение модели «X имеет Y» рассматривается ею как совпадающее в большинстве случаев со значением конструкции «У X есть Y» по признаку нахождения объекта в пространстве; см: Селиверстова О. Н. Компонентный анализ..., с 41).
Из указанных выше различий вытекают некоторые Дополнительные различия в плане содержания сопоставляемых конструкций. В конструкциях типа Они имеют деньги с соотношением подлежащего, в роли которого выступает обозначение лица, и Глагола-сказуемого связан содержательный элемент «действенного признака» (по выражению А. М. Пешковского), приписываемого деятелю. Действенный признак, приписываемый лицу, предполагает семантические элементы воли, намерения (часто, как отмечал А. М. Пешковский, в противоречии со значением основы).11 Рассматриваемое содержательное грамматическое отношение «деятель — действие» вступает в противоречие с лексическим значением глагола иметь, в котором нет указания на реальное действие, а все сочетание в целом не указывает ни па реального деятеля (активного производителя подлинного действия), ни на его намерение и волю. Однако указанное содержательное грамматическое отношение не устраняется, оно сохраняется как некоторый содержательный способ грамматического представления понятия обладания, как своего рода внутренняя форма этого понятия. Эта внутренняя форма «активности», «действенности» (хотя и противоречащей реальному смыслу данного текста) отличает содержание конструкций типа Они имеют деньги от содержания конструкций типа У них есть деньги, где представлена «пассивность» (мы не имеем здесь в виду грамматическое значение пассивных конструкций) существования, наличия предмета в сфере обладателя.
Для способа представления смысла в конструкциях типа Они имеют деньги существенно также значение транзитивности, связанное с формой винительного падежа при переходном глаголе. Хотя такие конструкции не обозначают реальной (денотативной) переходности действия на объект, в них заключен способ представления посессивного отношения во внутренней форме транзитивности. Посессивность представлена так, как будто лицо распространяет отношение обладания на объект. В конструкциях же типа У них есть деньги нет этой внутренней формы транзитивности: посессивность здесь представлена как интранзитивное отношение наличия. Таким образом, мы видим, как и в других случаях, что грамматическая форма накладывает отпечаток на содержательное языковое представление смысловых отношений.
Языковая сущность структуры плана содержания текста проявляется в том, что эта структура имеет как нелинейное, так и линейное, синтагматическое выявление, обусловленное порядком следования словоформ.
Рассмотрим высказывание: Кирпичную пыль унесло ветром (Конецкий. Повесть о радисте Камушкине). Линейное, синтагматическое выявление плана содержания текста заключается в том,
11 См.: Пешковский А. М. Русский синтаксис в научном освещении. 7-е изд. М., 1956, с. 75—79, 505.
что языковые значения выступают в их речевых реализациях последовательно, по порядку следования словоформ. Сначала реализуется лексическое значение словоформы кирпичную, затем — словоформы пыль и т. д. Сначала выступает сигнализируемый прилагательным кирпичную комплекс содержательных функций винит, падежа, ед. числа и женского рода, а затем уже комплекс этих функций дублируется в существительном пыль. Далее следуют лексические и грамматические значения, связанные со словоформой унесло, а затем— ветром. Последовательно выступают и элементы синтаксического содержания членов предложения. Все эти особенности характеризуют языковую природу плана содержания текста, языковой характер структуры плана содержания текста, элементы которой соотнесены с линейно развертывающимися формальными средствами.
В реализации плана содержания текста есть и нелинейные элементы. Так, содержательные функции винит, падежа, ед. числа и женского рода, выраженные в словоформе кирпичную, реализуются не последовательно, а одновременно: в каждой словоформе в едином комплексе выступают лексическое значение и значения грамматические. Однако указанные нелинейные элементы в реализации плана содержания текста выступают все же в рамках линейной последовательности словоформ.
Иной характер имеет структура смысла текста. Она строится на базе линейно развертывающегося содержания текста, но сама по себе представляет собой такой смысловой результат этого развертывания, в котором смысловые единицы и отношения между ними выступают совместно, как элементы единого целого.
Так, смысловая структура приведенного выше текста Кирпичную пыль унесло ветром основана на смысловом ядре — предикате (с определенным конкретно-смысловым содержанием) и его аргументах, связанных с понятийной категорией объекта и понятийным комплексом «орудие — субъект — причина», при определенных смысловых актуализациояных признаках (модальном, темпоральном, персональном и т. д.). Соотношение предиката и его аргументов — это смысловые единицы и их связи, выделяемые в целостном комплексе, элементы которого не образуют линейного ряда. Структура смысла не копирует структуру плана содержания текста, она не связана с определенной последовательностью элементов плана выражения.
Особый вопрос — это закономерности развертывания и восприятия смыслов; этого вопроса, далеко выходящего за рамки лингвистики, мы касаться не будем.
Одним из существенных признаков, отличающих структуру плана содержания текста от структуры его смысла, является признак избыточности. В структуру смысла входят лишь те элементы плана содержания текста, которые являются информативно значимыми, т. е. вносят нечто новое в передаваемую и воспринимаемую информацию. Между тем в плане содержания те-
10А
кета значительную роль играют избыточные семантические элементы. В частности, в языках, для которых действительно свойство обязательности грамматических категорий, одним из следствий, вытекающих из этого свойства, является избыточность грамматических значений. Эти значения обязательно выражаются в каждом акте употребления данной формы, независимо от того, существенно ли ее значение для смысла данного высказывания. Например: Посреди кухни стоял дворник Филипп и читал наставление. Его слушали лакеи, кучер, две горничные, повар, кухарка и два мальчика-поваренка, его родные дети. Каждое утро он что-нибудь да проповедовал, в это же утро предметом его речи было просвещение (Чехов. Умный дворник). Для данного текста постоянными являются такие элементы смысла, как отнесенность ситуации к прошлому (в данном случае — условному прошедшему времени литературно-художественного повествования), оценка ситуации не как побудительной и не как гипотетической, а как реальной (в данном случае речь опять-таки идет об условно-художественной реальности), участие в ситуации не говорящего и не слушающего, а «третьего лица» («третьих лиц»). Эти смысловые элементы вытекают из плана содержания текста, но не воспроизводят и не копируют в смысловой структуре той избыточности, которая представлена в тексте, где каждая глагольная форма, подчиняясь «закону обязательности» грамматических категорий вновь и вновь выражает значение прошедшего времени, изъявительного наклонения, а также (в сочетании с подлежащим) участвует в выражении значения 3-го лица.12
Разумеется, само по себе наличие избыточных элементов в плане содержания текста отнюдь не безразлично для смысла. Напротив, как неоднократно отмечалось, избыточность в содержании текста обеспечивает высокую степень восприятия смысла.13 Однако следует проводить различие между значимостью избыточности в плане содержания текста как одним из условий восприятия смысла и избыточностью как фактором семантической структуры. Избыточность определенных семантических элементов — это существенный фактор структуры плана содержания
12 Дифференциация тех элементов значений, выражаемых при функ
ционировании грамматических форм в тексте, которые являются инфор
мативно существенными, и элементов, не имеющих информативной зна
чимости с точки зрения определенных практических задач, проводится
в исследованиях по информационным системам и функциональному мо
делированию речевой деятельности. См., например: К р е м н е в а Н. Д.
Русские видо-временные формы с точки зрения смысловой структуры
предложения. — В кн.: Информационные вопросы семиотики, лингвистики
и автоматического перевода, вып. 2. М., 1971, с. 42—46.
13 См., например: Леонтьева Н. И. Устранение некоторых видов
избыточной информации в естественном языке. — В кн.: Машинный пере
вод и прикладная лингвистика, вып. 10. М., 1967, с. 93—98; Ники
тина Т. Н., Откупщикова М. И. К вопросу о текстовой изб-ыточ-
ности. — Научно-техническая информация, сер. 2, 1970, № 7, с. 7—9.
V,
текста; что же касается структуры смысла, то у нас нет данных, для того чтобы приписывать ей это свойство.
Как известно, возможно сокращение текста при сохранении его смысла.14 Подчеркнем, что сокращение, конденсация текста предполагает и сокращение плана содержания текста. С другой стороны, текст может распространяться при сохранении смысла. Подчеркнем, что при этом расширяется, распространяется и план содержания текста. Эти факты возможного сокращения или увеличения объема плана содержания текста при сохранении смысла еще раз свидетельствуют об объективной обоснованности разграничения понятий «план содержания текста» и «смысл текста».
3. Имплицитный, компонент плана содержания текста. До сих пор, говоря о плане содержания текста, мы обращали внимание на речевые реализации языковых значений, выраженных эксплицитными средствами. Однако, помимо эксплицитно выраженных семантических элементов, план содержания текста может заключать в себе и элементы, выраженные имплицитно. Речь идет о семантических элементах, не выраженных прямо и непосредственно определенными языковыми средствами, а вытекающих из эксплицитно выраженных семантических элементов, из их соотношения и взаимодействия.
Рассмотрим текст: — Ты пойдешь гулять? — Я устал. План содержания этого текста, помимо эксплицитно выраженных семантических элементов, заключает в себе имплицитный семантический компонент, вытекающий из взаимодействия плана содержания вопроса и ответа. Это имплицитное содержание заключается в отрицательном смысле ответа по отношению к вопросу, имплицитном выражении причины, а также модальных элементах невозможности или нежелания. Благодаря этим имплицитным содержательным элементам сообщение о состоянии усталости выступает вместе с тем как высказывание о причине нежелания или невозможности пойти гулять.
Каково отношение имплицитных семантических элементов к проводимому нами различению понятий «план содержания текста» и «смысл текста»? По-видимому, в данном случае это различие является несущественным. Перед нами семантические элементы, которые относятся к плану содержания текста, так как они вытекают из соотношения значений конкретных элементов этого текста и являются неотъемлемой частью его содержания. Вместе с тем это и элементы смысла текста. Мы имеем здесь дело не со знаковым содержанием тех или иных языковых единиц в их речевой реализации, а с содержанием, вытекающим из
14 Это явление представляет собой предмет специальных исследований, имеющих прикладное значение. См., например: Откупщикова М. И. Роль местоимений в сокращении структуры связного текста. В кн.: Информационные вопросы семиотики, лингвистики и автоматического перевода, вып. 2, с. 68—77.
соотношения и взаимодействия значений знаковых единиц в тексте. Важно, однако, подчеркнуть, что имплицитные семантические элементы относятся не только к смыслу, но и к плану содержания текста. Это существенно уточняет трактовку данного понятия. Такое уточнение не требует внесения каких-либо изменений в определение рассматриваемого понятия. Однако это уточнение говорит о следующем: когда план содержания текста определяется как семантическое целое, элементами которого являются взаимодействующие речевые реализации языковых лексических, лексико-грамматических (в том числе словообразовательных) и грамматических (морфологических и синтаксических) значений, выраженных языковыми средствами данного высказывания, то имеется в виду не только эксплицитное выражение, но и имплицитное, имеется в виду такое взаимодействие языковых значений, которое включает и имплицитные элементы.
4. Коннотативный компонент плана содержания текста и аффективный компонент смысла. План содержания текста заключает в себе не только денотативные, но и коннотативные значения — стилистические (экспрессивные, эмоциональные, образные) оттенки, отражающие то, что относится не только к сфере «что сказано», но и «как сказано». Все эти коннотативные оттенки являются источником аффективного компонента смысла текста. Аффективный компонент смысла — это целостный информационный результат, к которому приводит взаимодействие коннотативных элементов плана содержания текста.15 Так, коннотативный компонент характерен для плана содержания текстов, в которых представлено переносное употребление грамматических форм. Например: «Извините, говорит, я исправник и каламбуров из звания моего строить не позволю». Повернулся и уходит. Я за ним, кричу: «Да, да, вы исправник, а не Направник» (Достоевский. Братья Карамазовы). План содержания этого текста включает не только значение прошедшего времени, отражающее реальную (денотативную) временную отнесенность событий, но и связанный с настоящим историческим коннотативный элемент образной актуализации прошедших действий. Этот коннотативный элемент содержания текста имеет конкретную языковую основу — категориальное значение форм настоящего времени (при их употреблении в функции настоящего исторического создаются предпосылки для представления прошедших действий в плане образного настоящего времени). Эффект образной актуализации прошлого включается в смысл данного текста как его аффективный компонент.
Ср. аналогичный пример с настоящим временем в контексте будущего: Об чем бишь я думал? да! Ну уж, конечно, они меня
15 Р. Г. Пиотровский определяет аффективную информацию как такой вид информации, который включает эстетическое воздействие и характери-вует экспрессивно-оценочное и эстетическое восприятие знака, обобщенное в его коннотате (Пиотровский Р. Г. Текст, машина, человек, с. 10).
посадят с самым важным гостем... Ну, знакомлюсь, разумеется, с молодой, хвалю ее, ободряю гостей. Прошу их не стесняться, веселиться (Достоевский. Скверный анекдот). Здесь представлено переносное употребление форм настоящего времени: они выступают в контексте будущего; сочетание (и столкновение) значения грамматической формы — значения настоящего времени — и темпорального значения контекста приводит к экспрессивному стилистическому эффекту: объективно будущие действия (по реальной временной отнесенности) представлены так, как будто они протекают в настоящем. Этот эффект образной актуализации будущих событий (коннотативное значение) является одним из элементов плана содержания данного текста (ПСТ1). При использовании форм настоящего-будущего совершенного с их основным значением будущего времени (познакомлюсь, похвалю, ободрю, попрошу) перед нами был бы текст, передающий ту же самую денотативную ситуацию, но не заключающий в своем плане содержания (ПСТг) этого коннотативного образного элемента (в ПСТ[ и ПСТг есть и другое различие — с точки зрения значений вида, — но мы сейчас отвлекаемся от этого различия, обращая внимание лишь на наличие / отсутствие экспрессивного метафорического элемента плана содержания текста).
Аффективный компонент смысла текста — это информационный результат «игры» конкретных языковых средств — результат, который в принципе может быть достигнут и другими средствами. Так, коннотативный компонент плана содержания текста в приведенных выше примерах связан со значением форм настоящего времени в определенном контекстуальном окружения (в условиях транспозиции), что же касается аффективного компонента смысла приведенных текстов, то это уже целостный экспрессивный эффект, достигаемый средствами плана содержания текста, это общая аффективная окраска смысла, уже не связанная непосредственно с тем или иным конкретным элементом текста.
Рассмотрим еще ряд примеров.
Немедленно истопишь баню! — приказал председатель, снова решительно повернувшись к хозяйке (Шукшин. Любавины). Ср. — Немедленно истопи баню! В обоих текстах заключен смысловой элемент «побуждение». Различия между ПСТ] и ПСТг заключаются в следующем: в примере из В. Шукшина действие представлено (благодаря употреблению формы простого будущего времени изъявительного наклонения) как реальный результативный факт, который должен осуществиться в будущем; в высказывании же Немедленно истопи баню! форма повелительного наклонения непосредственно выражает побуждение, без представления реального факта в будущем. Контекст, в частности обстоятельство немедленно, обусловливает одинаковый тип побуждения — категорическое приказание, побуждающее к немедленному осуществлению действия, однако в nCTj категори-
ческое волеизъявление выражено сильнее, так как выражается не только побуждение к действию, но и уверенное его представление как реального факта будущего.
Ему бы в сторону броситься, а он возьми да прямо и побеги (Тургенев. Записки охотника). Ср.: ...а он взял да прямо и по-. бежал. В обоих случаях выражено импульсивное неожиданное действие, противоречащее, с точки зрения говорящего, тому, что следовало бы сделать (таков смысл, общий для сопоставляемых текстов). В первом тексте этот признак неожиданного импульсивного действия, осуществляемого по внезапному решению действующего лица, выражен эксплицитно, интенсивно и экспрессивно-подчеркнуто — при помощи специального экспрессивного оборота разговорного повествования с формой, омонимически совпадающей с императивом (этот оборот резко выделяет данное действие из цепочки фактов, о которых ведется рассказ). Что же касается второго текста, то здесь экспрессивность сохраняется лишь отчасти (благодаря обороту «взял да и...»), но в других отношениях действие поставлено в тот же ряд, к которому относятся предшествующие и последующие события; форма прошедшего времени глагола совершенного вида ставит акцент на самом факте действия в прошлом, тогда как оборот возьми да прямо и побеги акцентирует эмоционально-экспрессивные оттенки неожиданности, импульсивности, немотивированности действия в представлении говорящего.
Потом он брал табачку «на дорожку» и уходил в село разносить по домам радость ли, печаль ли, но больше, конечно, радость, ибо кто не обрадуется весточке с дальней, чужой стороны! (Солоухин. Капля росы). Вычленим последнюю часть этого высказывания и сопоставим ее с возможной заменой: Всякий (любой) обрадуется весточке с дальней, чужой стороны! Специфика IIGTi заключается в следующем. Здесь представлена определенная частная реализация категориального значения отрицания (этого семантического элемента нет в ПСТг, ему соответствует значение утверждения). Особенностью этой реализации является «внутренняя форма» риторического вопроса (здесь речь может идти именно лишь о внутренней форме, о восхождении к риторическому вопросу, о не утраченной связи с ним, так как в данном случае отсутствует актуальное значение вопроса и вопросительная интонация). «Положительный» (благоприятный, в частности, для субъекта высказывания) смысл «весточка с дальней, чужой стороны», вытекающий из лексического значения слов в данном сочетании, согласуется именно с утверждением смысла «обрадоваться». Тем самым прямое значение отрицания исключается: кто не обрадуется подразумевает «всякий (любой, кто угодно) обрадуется». Во втором тексте непосредственно выражается этот смысл. Здесь нет тонкой игры коннотативных оттенков, связанных (в ИСТ]) со сложным взаимодействием модальности отрицания, косвенного вопроса, утверждения. В ПСТ? налицо.
прямое соответствие лексического значения слова всякий (или любой и т. д.) значению утвердительной конструкции.
План содержания текста может обладать эстетической функцией. Он является источником художественной выразительности и неповторимости способа языкового содержательного представления того или иного смысла.16
С этим связана обычная тема проявляющегося в тексте национального своеобразия того или иного языка. Ср., например, развитие этой темы, с особым вниманием к синтаксису, у К. С. Аксакова: «Наш язык, наш синтаксис имеет особенный характер и то, что можно сказать на русском, едва ли можно сказать на каком-нибудь языке. Приведем в пример такие слова нашей песни:
Я у батюшки в терему, в терему, Я у матушки в высоком, в высоком.
Здесь удивительно отношение между словами, удивительная память, так сказать, мысли в языке, при устройстве слова. Две кажется фразы, но их проникает синтаксическая связь; можно бы подумать, что говорится про два терема и разделяются слова: у батюшки, у матушки, тогда как напротив они прямо относятся друг к другу и тесно соединяются; фраза такова: я у батюшки и у матушки в высоком терему; но несмотря на разделение, сохранена связь между словами, и над отдельными формами фраз является сила синтаксиса, соединяющая их в одну; так что если надписать одну фразу над другою, то каждое слово соединяется с написанным под ним словом. Здесь выражается особенная грация, особенная сила и гибкость синтаксиса; здесь видим мы явление, знаменующее полную его свободу».17
5. План содержания текста и инвариантный смысл при синонимических преобразованиях и при переводе с одного языка на другой. При тех преобразованиях высказываний, которые обычно признаются синонимическими, следует различать случаи двоякого рода: 1) сопоставляемые тексты, заключая в себе инвариантный смысл, отличаются друг от друга и по плану содержания текста, и по некоторым элементам смысла; 2) сопоставляемые тексты равнозначны с точки зрения их смысла (СТ1 = СТг), но не равнозначны с точки зрения плана содержания текста (ПСТ^ПСТг). Только случаи последнего типа (см. рассмотренный выше пример У вас есть спички? / У вас нет спичек?) безусловно представляют собой полную синонимию. В случаях первого типа при явном различии сопоставляемых текстов по тому или иному элементу смысла мы имеем дело с частичной синонимией.
16 Именно на плане содержания текста (в его отношении к плану
' выражения) базируется стилистический анализ художественных текстов.
17 А к с а к о в К. С. Ломоносов в истории русской литературы и рус
ского языка. — В кн.: Аксаков К. С. Поли, собр. соч. Т. II, Соч. фило
лог., ч. 1. М., 1875, с, 303-304,
10!)
Нередко встречаются случаи промежуточного типа. Таковы, в частности, многие из приведенных выше примеров высказываний, отличающихся друг от друга наличием или отсутствием, а также характером того или иного коннотативного элемента плана содержания текста. Не всегда легко определить, приводит ли изменение таких элементов к варьированию смысла. Разумеется, многое зависит и от подхода к явлению синонимии высказываний, от определения границ понятия полной синонимии (в частности, включает ли это понятие случаи едва заметных вариаций аффективного компонента смысла, обусловленных изменениями коннотативных значений в плане содержания текста).
Приведем еще один пример подобного типа (скорее всего в данном случае следует говорить о синонимии, однако нельзя исключить и некоторого варьирования смысла, обусловленного коннотативными различиями в плане содержания сопоставляемых текстов): Эти места были описаны Тургеневым, но теперь леса вырублены, мужик измельчал, помещик разорился или превратился в кулака (Пришвин. Господа умилились). Ср. текст с множественным числом: .. .мужики измельчали, помещики разорились или превратились в кулаков. Денотативная основа смысла в этих текстах одна и та же, налицо, в частности, смысловой элемент множественности, отражающий денотативную ситуацию, участниками которой являются определенные множества (классы) субъектов. В примере из М. Пришвина каждое из этих множеств интерпретируется обозначением его представителя. Формы ед. числа имеют здесь обусловленное контекстом и лексическим содержанием словоформ мужик, помещик, кулак коннотативное значение «репрезентативной собирательной единичности». Эта языковая семантическая функция отличает план содержания данного текста от текста, в котором множества субъектов интерпретируются посредством форм мн. числа как неопределенная множественность.
Подчеркнем еще раз, что полную синонимию мы трактуем как соотношение текстов, передающих один и тот же смысл, но отличающихся друг от друга с точки зрения плана содержания текста. Сходное понимание соотношения высказываний, тождественных по смыслу, уже высказывалось (с использованием иных терминов) в лингвистической литературе. Так, Е. И. Шендельс пишет: «Грамматическая синонимия объединяет разные синтаксические модели, которые отличаются друг от друга как структурой, так и содержанием. Различие в содержании касается системных грамматических значений, обладающих системными регулярными показателями».18 Ф. Данеш замечает: «Тождественность предметной информации не устраняет ни языковых разли-
18 Шендельс Е. И. Синтаксические варианты, — Научн. докл. высш. школы. Филол. науки, 1962, № 1, с, 18.
НО
чий выражения, ни семантических различий, соответствующих различиям языковой формы».19
Разумеется, сама по себе констатация тождества смысла при различиях в плане содержания текстов еще не решает всех вопросов и не устраняет трудностей истолкования материала. Тождество смысла устанавливается на интуитивной основе. Как уже говорилось, во многих случаях трудно установить, меняется ли только план содержания текста (при тождестве смысла) или вместе с тем меняется и смысл. Однако принцип тождества смысла при различиях в плане содержания текста все же можно расценивать как такой исходный пункт для анализа синонимичных высказываний, который по сравнению с принципом абсолютной равнозначности обладает большей объяснительной силой. Если синонимия текстов основана на том, что передается один и тот же смысл, но разными средствами, каждое из которых имеет свое языковое значение, и поэтому сопоставляемые тексты отличаются друг от друга реализациями языковых значений, представленных в плане содержания текстов, то такое истолкование фактов позволяет объяснить цель синонимии, смысл ее существования и широкого распространения. Если же считать, что синонимичные высказывания равнозначны, то оказывается непонятным, почему одно и то же содержание выражается по-разному, чем объясняется существование синонимии. Это рассуждение не ново, но оно весьма существенно, так как речь идет об одном из оснований необходимости различать в семантическом содержании разные аспекты, различать языковые семантические функции и понятийные категории, план содержания текста и смысл.
Явления, сходные с синонимическими преобразованиями или аналогичные им, нередко трактуются как нейтрализация грамматических оппозиций. Так, в качестве примера нейтрализации числового противопоставления приводится употребление ед. числа в дистрибутивном значении «для каждого свой (своя, свое)» в случаях типа Советники надели на нос очки; ср. изменение числа при переводе на английский язык: The counsellors put the spectacles on their noses.20 На наш взгляд, в подобных случаях наблюдается то же явление, о котором говорилось выше: тождество смысла текстов при различии в плане содержания. В данном примере сохраняется различие дистрибутивного значения ед. числа («каждый советник надел очки на свой нос») и выражаемого формой мн. числа (в данных условиях контекста) значения раздельной множественности, ср. данный выше перевод
"Danes Fr. Semantyczna i tematyczna struktura zdania i tekstu. — In: Tekst i jgzyk. Problemy semantyczne. Wroclaw—Warszawa—Krakow-Gdansk, p. 31.
20 См.: Зализняк А. А., Падучева Е. В. О контекстной синонимии единственного и множественного числа существительных. — В кн.: Информационные вопросы семиотики, лингвистики и автоматического перевода, вып. 4. М., 1974, с. 31. Подобные факты рассматриваются в данной статье в целом как контекстная синонимия (с. 30—34).
на английский язык, а также не вполне обычное со стилистической точки зрения, но вполне возможное Советники надели на носы очки. Таким образом, в подобных случаях можно говорить о нейтрализации (устранении семантического различия) лишь на уровне смысла, но не на уровне плана содержания текста.
Разграничение языкового и мыслительного содержания, в частности плана содержания и смысла текста, может иметь существенное значение для разработки вопроса о нейтрализации грамматических оппозиций. Необходимо специально исследовать разные типы нейтрализации оппозиций с точки зрения их отношения к языковым значениям и смыслу.
Смысл текста сохраняется при переводе с одного языка на другой (при точном переводе).21 Допустим, дано высказывание на языке А — текст, имеющий определенный план выражения и план содержания (IIGTi). Переводчик стремится передать заключенный в этом тексте смысл (CTi) средствами другого языка (Б). Возникает текст, который отличается от исходного не только планом выражения, но и планом содержания (ПСТг). Заметим, что хотя совпадение IICTi в языке А и ПСТг в языке Б возможно, особенно в близкородственных языках (ср., например, русск. Отец умер и чешек. Otec zemfel), однако более обычным является несовпадение. При идеальном (с точки зрения смысловой точности) переводе полученный смысл (СТг) совпадает с исходным или по крайней мере представляет собой такой его аналог, который передает все основные и существенные признаки исходного смысла. Таким образом, при переводе осуществляется следующее преобразование: ПСТ1-»СТ1-*-ПСТ2, откуда извлекается СТ2. Если лингвистическая теория перевода не проводит различия между смыслом и планом содержания текста или аналогичными понятиями, передающими величины смыслового и языкового содержания, то она встречается с серьезными затруднениями при лингвистической интерпретации процесса перевода. Обратим внимание на то различие, которое существует между понятием «смысл», когда оно относится к данному конкретному тексту, и понятием «смысл» («инвариантный смысл») применительно к нескольким синонимичным текстам или к текстам на разных языках (при переводе). В первом случае, когда перед нами данный текст с планом его содержания и вытекающим из него смыслом, понятие «смысл текста» при всей его сложности и абстрактности отражает реальный конкретный факт мыслительно-языковой и мыслительно-речевой действительности. Во втором же случае, когда
21 Говоря о сохранении смысла текста при точном переводе, мы имеем в виду понятийную, денотативно-отражательную инвариантную основу смысла. Мы не касаемся здесь вопроса о передаче аффективных компонентов смысла, основанных на коннотативных элементах плана содержания текста. Этот вопрос связан со специальной проблематикой художественного перевода.
имеется в виду некоторый смысл, являющийся общим для нескольких текстов на данном языке, а также на разных языках, мы имеем дело с определенным отвлечением от реальных мыслительно-языковых и мыслительно-речевых фактов.
То различие, о котором идет речь, может найти отражение и в терминологии. Когда это важно и существенно в общетеоретическом плане, целесообразно проводить различие между понятиями «смысл текста» и «речевой смысл», с одной стороны, и понятием «инвариантный смысл», с другой.
Обращая внимание на различия между смыслом и планом содержания текста, мы не должны забывать о том, что то и другое — не отдельные объекты, а разные стороны, разные аспекты одного и того же семантического объекта. Смысл опирается на определенный текст с его планом содержания. И в том случае, когда имеется в виду тот смысл, который является семантическим инвариантом ряда синонимичных текстов, этот семантический инвариант реально соотносится то с одним, то с другим, то с третьим текстом. Аналогична ситуация при переводе текста с одного языка на другой.
Совместная давность смысла и плана содержания текста (а вместе с тем и различие этих аспектов семантики) —это реальный факт каждого акта речи. Говорящий (пишущий) воплощает задуманный смысл в высказывании, в тексте с его планом содержания, вместе с тем, если он владеет данным языком, он может воплотить тот же (или в основном тот же) смысл и в других, полностью или частично синонимичных высказываниях, следовательно, для говорящего одновременно объективно существует и единство рассматриваемых аспектов семантики и отсутствие тождества между ними. Слушающий (читающий) воспринимает план содержания текста и вместе с тем производит определенную мыслительную операцию, извлекая из языкового содержания его смысловую основу, причем, как не раз отмечалось исследователями, он обладает способностью воспринимать как тождественные или сходные по смыслу разные тексты, с разным содержанием. Следовательно, и для слушающего реально существует и проявляется как единство смысла и плана содержания текста, так и различие этих аспектов семантического целого.
РЕЧЕВОЙ СМЫСЛ В ЕГО ОТНОШЕНИИ
К КОНТЕКСТУАЛЬНОЙ, СИТУАТИВНОЙ
И ЭНЦИКЛОПЕДИЧЕСКОЙ ИНФОРМАЦИИ
1. Вступительные замечания. Текст данного высказывания не является единственным источником его смысла. Помимо той информации, которая вытекает из текста, источниками
8 А. В. Вондарко 113
речевого смысла, как уже говорилось выше, являются контекстуальная информация, ситуативная информация и энциклопедическая информация. В дальнейшем изложении основное внимание будет уделено ситуативной информации (по отношению к контекстуальной и энциклопедической информации мы ограничимся краткими замечаниями).
Существенные для смысла данного высказывания элементы информации, заключенной в более широком тексте, представляют собой по отношению к данному высказыванию контекстуальную информацию. Эта информация может быть грамматически значимой и грамматически незначимой. Грамматически значимая контекстуальная информация оказывает воздействие на речевые реализации категориальных грамматических значений, представленных в данном высказывании. Она может также воздействовать на синтаксическую структуру высказывания (упомянем, в частности, контекстуально обусловленные явления эллипсиса).22 Контекстуальная информация не является обязательной для каждого высказывания. Например, она отсутствует в таких изолированных высказываниях, как лозунги. По отношению к слушающему контекстуальная информация может отсутствовать в таких случаях, как отдельные случайно услышанные реплики прохожих, при всякого рода помехах в речи. В таких случаях отсутствие для слушающего контекстуальной информации может вызвать неполное или неверное понимание смысла данного высказывания.
Контекст (имеется в виду вербальный контекст) представляет собой двустороннее образование: он имеет план выражения и план содержания.23 План содержания контекста аналогичен плану содержания текста в том отношении, что его компонентами являются речевые реализации языковых значений. Следует, однако, подчеркнуть, что, говоря о контекстуальной информации, мы имеем в виду не непосредственно план содержания контекста, а основанную на нем собственно смысловую величину — смысл контекста. Контекстуальная информация не воспроизводит всех особенностей языковой структуры плана содержания контекста, а представляет собой производное от него смысловое образование, существенное для смысла данного высказывания.
В специальном рассмотрении контекстуальной информации в ее отношении к содержанию данного текста нет необходимости, так как этот вопрос достаточно полно освещен в многочисленных работах о контексте.
В передаче и восприятии речевого смысла важную роль играют
22 О контекстуальном и ситуативном эллипсисе см.: Цейтлин С. Н.
Строение предложения и речевая ситуация (К проблеме эллиптичности
предложения). — В кн.: Функциональный анализ грамматических катего
рий и единиц. Л., 1976, с. 37—46.
23 См.: Skalicka V. Text, kontext, subtext. — In: Acta Universitatis
Carolinae. Philologica, 3. Slavica pragensia, III. Praha, 1961, p. 74.
элементы опыта и знаний говорящего и слушающего, дающие существенную для высказывания энциклопедическую информацию. Такая информация образует тот фон, который является необходимой предпосылкой эффективности речевого общения.24
Энциклопедическая информация может иметь грамматическую значимость. Таковы, например, представления о мире человека и животных, с одной стороны, и мире предметов, с другой, необходимые для употребления форм вин. над. одушевленных и неодушевленных существительных в славянских языках. Однако чаще всего энциклопедическая информация, чрезвычайно существенная для лексики и для смысла высказывания в целом, не имеет собственно грамматической значимости.
В связи с широким привлечением проблематики энциклопедической информации в лингвистическое исследование языковой семантики особенно важным становится четкое отграничение собственно языковых значений от энциклопедической информации. Старая проблема разграничения ближайшего и дальнейшего значения (в трактовке А. А. Потебни), выступая в настоящее время в неизмеримо более широком масштабе и более разнообразных, во многом новых аспектах, приобретает особую актуальность.25
24 В «Словаре лингвистических терминов» О. С. Ахмановой (М., 1966)
фоновое знание (англ. background knowledge) определяется как «обоюдное
знание реалий говорящим и слушающим, являющееся основой языкового
общения» (с. 498). О различных типах фоновых знаний см., например:
Верещагин Е. М., Костомаров В. Г. Язык и культура. Лингвостра-
новедение в преподавании русского языка как иностранного, изд. 2-е. М.,
1976, с. 29—30, 207—232; Ахманова О. С, Гюббенет И. В. «Верти
кальный контекст» как филологическая проблема. — Вопросы языкозна
ния, 1977, № 3. См. также библиографию по семантическим проблемам,
связанным с энциклопедической информацией, в публикации: П е р-
ц о в а Н. Н. Проблемы глубинной семантики (Материалы к библиографиче
скому справочнику). Ч. I. M., 1976 (Институт русского языка АН СССР.
Проблемная группа по экспериментальной и прикладной лингвистике.
Предварительные публикации, вып. 87).
25 О существенных ограничениях, необходимых при определении зна
чения языковой единицы, см.: Селиверстова О. Н. Об объекте линг
вистической семантики и адекватности ее описания. — В кн.: Принципы
и методы семантических исследований. М., 1976, с. 126—129. В частности,
здесь говорится о том, что различные дополнительные сведения, которые
могут возникнуть в отдельном акте речи в сознании слушателя (напри
мер, на основании того, что он уже знал о денотате языковой единицы
или на основании общего смысла высказывания), не принадлежат значе
нию языковой единицы (с. 127). Автор справедливо подчеркивает «разли
чие между означаемым языкового знака и тем, что говорящий знает и
думает о его денотате, а также между означаемым и тем понятием, кото
рое имеет говорящий о классе объектов, обозначаемых данным знаком»
(с. 129). Следует согласиться с критикой нелингвистичности семантиче
ских дифференциальных признаков, рассматриваемых в некоторых иссле
дованиях по семантике (см. об этом, например: Трубачев О. Н. Этимо
логические исследования и лексическая семантика. — В кн.: Принципы и
методы семантических исследований, с. 157—160). О различии между кру
гом неязыковых знаний о мире и кругом языковых знаний см.: Кац-
8* 115
Разграничение языковой и неязыковой информации является необходимым условием изучения их взаимодействия, а в этом взаимодействии и заключается, на наш взгляд, основа всей проблематики. Для лингвистического исследования языковой семантики энциклопедическая информация представляет интерес с точки зрения ее отражения в языковых значениях, ее воздействия на речевые реализации этих значений, ее взаимодействия с планом содержания текста.
2. Ситуативная информация. Имеется в виду исходящая от ситуации речи либо так или иначе связанная с нею информация, существенная для речевого смысла.
Ситуативная информация, как и контекстуальная, может быть грамматически значимой и грамматически незначимой. Грамматическая значимость ситуативной информации проявляется в ее воздействии на синтаксическую структуру и/или на речевые реализации категориальных грамматических значений. Одна из разновидностей такого воздействия заключается в том, что опускается тот или иной элемент синтаксической структуры высказывания, который в других условиях мог бы присутствовать. Приведем в качестве примера отрывок из пьесы Л. Леонова «Обыкновенный человек»: [Параша]. Наверно, опять эта приезжая Дмитрия Романовича добивается. [Повторный звонок. Вера Артемьевна с досадой тянется к аппарату] Не берите, Вера Артемьевна. .. Из воспринимаемого зрителями телефонного звонка и действий Веры Артемьевны (см. ремарку) видно, что «не берите» относится к телефонной трубке. Именно эта ситуативная информация обусловливает возможность опущения прямого дополнения при сказуемом, представленном переходным .глаголом.26 Ср. аналогичный пример: [Голос Ладыгина]... На дачу скоро едем? [Вера Артемьевна] Через десять минут. [Из-под картины падает письмо. Параша пытается скрыть его]. Дайте сюда, Параша (Леонов. Обыкновенный человек). Употребление переходного глагола без прямого дополнения оказывается возможным потому, что информация об объекте действия передается речевой ситуацией, представленной в ремарке.27
Приводя примеры подобного рода (Передай, пожалуйста
нелвсон С. Д. Типология языка и речевое мышление. Л., 1972, с. 131; Л е й к и н а Б. М. К проблеме взаимодействия языковых и неязыковых знаний при осмыслении речи. — В кн.: Лингвистические проблемы функционального моделирования речевой деятельности. Л., 1974, с. 97—109; Звегинцев В. А. Предложение и его отношение к языку и речи. М., 1976, с. 114—115, 275—278.
26 В подобных случаях самая возможность употребления переходного
глагола без вин. падежа прямого объекта обусловлена грамматическими
закономерностями языка, но реализация этой возможности в рассматри
ваемых примерах связана с ситуативной информацией.
27 О взаимодействии языковых и ситуативных (паралингвистических)
элементов при коммуникации см., например: Колшанский Г. В. Пара
лингвистика. М., 1974; Горелов И. Н. Проблема функционального ба
зиса речи, Автореф. докт. дис. М., 1977,
и т. п.), Кв. Кожевникова замечает: «Во всех этих случаях имеем дело только с неполнотой плана выражения, так как говорящий всегда знает, что он имеет в виду, следовательно в самом содержании никаких пробелов нет».28 При дифференциации используемых нами понятий (план содержания текста, смысл текста, речевой смысл), указанные факты интерпретируются так: мы имеем дело с неполнотой смысла текста (СТ), т. е. смысла, вытекающего из плана содержания текста (ПСТ); недостаточность смысла текста для»передачи и полного понимания речевого смысла (PC) восполняется за счет ситуативной информации (СИ). Таким образом, в подобных случаях РС = СТ (<ПСТ) + + СИ. Воздействие ситуативной информации на реализацию категориальных значений может быть проиллюстрировано следующим примером: Боюсь, что до Гусева он уже не дойдет... [Вдали слышен шум электропоезда]. Электричка... (Арбузов. Годы странствий). Ситуативная информация, отраженная в ремарке (шум электропоезда), обусловливает тот факт, что значение настоящего времени, выражаемое неполными предложениями того типа, который представлен в данном высказывании (Электричка...), выступает здесь в варианте настоящего актуального.
Ситуативная информация и информация, вытекающая из плана содержания текста, могут вступать в отношения разных типов. В частности, ситуативная информация может быть стимулом для данного высказывания, фоном, уточняющим, дополняющим и модифицирующим смысл текста, основным источником речевого смысла (при периферийной роли смысла самого текста высказывания), актуализатором тех или иных элементов плана содержания и смысла текста и т. д. Исследование типов и разных аспектов соотношения языковой по своему источнику информации и информации ситуативной представляет собой одну из важных задач теории высказывания. В той мере, в какой эти типы и аспекты соотношения текстовой и ситуативной информации имеют грамматическую значимость, они становятся одним из важных объектов исследования в области «грамматики речи».
Ситуативная информация, как известно, по многим признакам сходна с контекстуальной информацией. Различие между этими типами информации заключается в средствах выражения — языкового (контекстуальная информация) или неязыкового (ситуативная информация).29 Отсюда вытекает возможность взаимных
28 Кожевникова Кв. Спонтанная устная речь в эпической прозе.
Praha, 1971, с. 23.
29 О различии между контекстом и речевой ситуацией см.: Амо
сова Н. Н. Слово и контекст. — Учен. зап. Ленингр. ун-та, 1958, № 243,
серия филол. наук, в. 42, с. 3—7; см. также: Ellis J. On contextual mea
ning. — In: In memory of J. R. Firth. London, 1966, p. 81—84. Ср. объеди
нение этих понятий в термине «контекст», например: Slama-Cazacu Т.
Langage et contexte, 's-Gravenhage, 1961 (Janua linguarum series maior, VI),
p. 207—223; см. также: Мыркин В. Я. Текст, подтекст и контекст,
С. 90-93,
преобразований контекстуальной и ситуативной информации. Так, авторский текст при прямой речи персонажей художественных произведений во многих случаях служит источником такой контекстуальной информации для читателя, которая передает ситуативную информацию по отношению к прямой речи и участникам воспроизводимых коммуникативных актов. Например: На середине площади Почешихин вдруг остановился и стал глядеть на небо. — Что вы смотрите, Евпл Серапионыч? (Чехов. Брожение умов). Ср. также ремарки в тексте пьес и их сценическую реализацию.
Окружающий текст может быть источником той контекстуальной информации, которая по своему содержанию является ситуативной. Иначе говоря, в тексте, окружающем данное высказывание (чаще всего предваряющем его), может содержаться словесное описание той речевой ситуации, в которой осуществляется данное высказывание и которая является существенной для его смысла. Приведем отрывок из письма А. П. Чехова Д. В. Григоровичу: Прошу Вас припомнить тот вечер, когда Вы, Алексей Сергеевич и я шли из музея в магазин, Цинзерлинга. Мы разговаривали. Я, между прочим, сказал: — Як Вам на днях приду. — Дома Вы его не застанете, — сказал Суворин (письмо от 24 декабря 1888 г.). Описанная здесь ситуация воспроизводимой А. П. Чеховым прямой речи, в то время, когда происходил этот разговор, была источником ситуативной информации, актуальной для участников разговора. Здесь представлена контекстуальная информация, отражающая речевую ситуацию и ситуативную информацию.
Могут быть выделены два типа ситуативной информации: 1) актуальная и 2) неактуальная информация.30
Актуальная ситуативная информация представляет собой информацию о существенной для речевого смысла денотативной ситуации, которая включает в себя ситуацию речи — говорящего и слушающего в момент речи и всю обстановку речи, существенную для смысла высказывания. Например: И по голосу и по лицу мужа Анна догадалась о чем-то, спросила испуганно: — Что ты! (Сергеев-Ценский. Печаль полей). Здесь в авторском повествовании описана ситуация речи — источник ситуативной информации, существенной для смысла высказывания -- Что ты? Эта информация включает в себя такие элементы, как указание на обстановку непосредственного общения с адресатом; концентрация внимания на адресате; стимул, вызвавший вопрос (голос и выражение лица мужа); конкретность ситуации речи, ее лока-лизованность во времени; эмоциональный фон акта речи. Смысл
вопроса — Что ты?, кроме плана содержания текста, непосредственно связан со стимулом, о котором шла речь выше. Для говорящего (Анны) это примерно следующая ситуативная предпосылка: «У тебя такой голос, такое лицо... Это меня пугает» — отсюда переход к тому, что непосредственно содержится в плане содержания данного высказывания и дополняется предшествующей ситуативной информацией: — Что ты? (« — Так что же с тобой? Почему ты такой? Чем все это вызвано?» и т. п.).
Актуальная ситуативная информация может быть основана на элементах «сейчас — здесь — это», как в рассмотренном выше примере, но из этих элементов обязательным для данного типа ситуативной информации является лишь «сейчас», а место и субъект описываемой ситуации могут быть отделены от места и участников ситуации речи. Например: «Иванов» готов. Переписывается (Чехов. Письмо А. С. Суворину). Актуальная ситуативная информация здесь заключается в том, что можно передать примерно так: «сейчас, когда я пишу вам это письмо». Таким образом, представление о говорящем (пишущем) в момент его речи (в данном случае письменной) включено в ситуативную информацию, а тем самым и в речевой смысл.
Неактуальная ситуативная и н ф о р м а ц и я — это информация о существенной для речевого смысла денотативной ситуации, которая не включает в себя ситуацию речи, хотя и является так или иначе связанной с нею. Наиболее характерным признаком ситуативной информации данного типа является тот факт, что момент речи говорящего (пишущего) не включается в ситуативную информацию, а тем самым и в речевой смысл (включается лишь отношение к этому моменту). Приведем в качестве примера отрывок диалога из живой речи: — Ну как же, мы универмаг же проезжали Дзержинский. — Там один всего универмаг. Вот угловой этот и есть. — Мы же проезжали на углу который (пример из книги О. А. Лаптевой «Русский разговорный синтаксис», М., 1976). Здесь речь идет о том, что видели участники диалога некоторое время тому назад, проезжая мимо универмага. Их впечатления представляют собой основу той ситуативной информации, на фоне которой передается и воспринимается смысл, базирующийся на плане содержания текста. Эта ситуативная информация представляет собой элемент речевого смысла, но она является неактуальной с той точки зрения, которую мы имеем в виду: это не то, что происходит в момент речи, а то, что было раньше и составляет предварительный общий опыт участников речевого акта, хотя этот опыт и не утрачивает связи с предметной обстановкой речи и с моментом речи.31 Восприятие
30 Ср. замечание Кв. Кожевниковой об имплицитности, обусловленной знанием внеязыковой действительности актуальной (предметная обстановка, жест, мимика, поведение собеседника и т. п.) и неактуальной (т. е. предварительный общий опыт участников речевого акта) (Кожевникова Кв. Спонтанная устная речь..,, с. 22—23).
31 Ср. пример имплицитности, обусловленной предварительным общим опытом участников речевого акта, из книги Кв. Кожевниковой: А: ... ты с кем-то познакомился? Б: Когда? А: Ну как когда. Б: Вчера-то? А: Да (Спонтанная устная речь..., с. 24).
1.19
и сохранение в памяти определенных фактов в таких случаях участвует в создании условий и предпосылок, формирующих речевую ситуацию и самый смысл данного высказывания, однако непосредственно речевая ситуация и момент речи как один из ее компонентов в ситуативную информацию данного типа не включается (для приведенного выше примера актуальная ситуативная информация отражает обстановку диалога в тот момент, когда универмаг уже проехали).
При некоторых различиях между рассмотренными типами ситуативной информации оба эти типа информации являются актуальными в том более широком смысле, что в момент речи существенными для речевого смысла являются элементы определенной денотативной ситуации, либо непосредственно воспринимаемой в момент речи (актуальность события), либо содержащейся в памяти участников речевого акта (актуальность воспоминания о событии).
Неактуальная ситуативная информация в некоторых отношениях сходна с энциклопедической информацией: в обоих случаях речь идет об элементах опыта и знаний говорящего и слушающего, существенных для передачи и восприятия речевого смысла. Однако между ситуативной информацией рассматриваемого типа и энциклопедической информацией имеется следующее различие: неактуальная ситуативная информация приурочена именно к той денотативной ситуации, которая отражается в данном высказывании, в ее отношении к ситуации речи, тогда как энциклопедическая информация — это тот общий фон внеязыковых знаний, которыми обладают участники речевого акта независимо от конкретного содержания именно данного высказывания и от ситуации речи.
3. Речевой смысл и различие между ситуативно актуализированной и ситуативно неактуали-зированной речью. При анализе роли ситуативной информации в передаче и восприятии смысла высказывания важно проводить различие между двумя типами речи: 1) ситуативно актуализированной (с актуальной ситуативной обусловленностью) и 2) ситуативно неактуализированной (без актуальной ситуативной обусловленности). В первом типе речи налицо непосредственная связь смысла текста с ситуацией речи. Для речевого смысла существенна ситуативная информация.
Ситуативно актуализированная речь характерна для непосредственного общения говорящего и слушающего. Условия такого общения могут быть отражены в художественных произведениях, например: — Ваня, к тебе! — сказал толстячок в дверь. — Кто? — послышался раздраженный голос. — Молодые поэты. — Сейчас (В. Катаев. Трава забвения). Данный тип речи возможен и в других условиях, в частности в письмах, дневниках. Например: Николай пропадал десять дней и сейчас пришел (Письмо А. П. Чехова Ал. П. Чехову).
I
Ситуативно неактуализированная речь выступает в тех случаях, когда нет непосредственной связи плана содержания и смысла текста с ситуацией речи, в частности с позицией говорящего (пишущего) в момент речи. Такова, например, авторская речь в случаях следующего типа: Любавиных в деревне не любили. За гордость. Жили Любавины как в крепости (Шукшин. Любавины). К рассматриваемому типу речи относится также изложение закономерностей и правил в научных трудах, пособиях, учебниках и т. п. Например: Слово является одновременно и знаком мысли говорящего, и признаком всех прочих психических переживаний, входящих в задачу и намерение сооб-шения (В. В. Виноградов. Русский язык). Отсутствие актуальной ситуативной обусловленности возможно и в условиях непосредственного общения, например, в беседе на научные темы.
Рассмотрим различие указанных типов речи по отношению к актуализационным семантическим признакам высказывания.
Обычно выделяются следующие обязательные для каждого высказывания актуализационные признаки, в выражении которых принимают участие предикативные категории глагола: модальный, темпоральный и персональный.32 К этому ряду, на наш взгляд, относится еще один признак— локализованность/нелока-лизованность ситуации во времени. Под этим признаком (по другой терминологии — признаком актуальности/неактуальности) мы имеем в виду представление либо единичной (неповторяющейся), конкретной ситуации, занимающей определенное положение во времени (прикрепленной к определенному моменту или отрезку времени), либо ситуации повторяющейся, абстрактной, не занимающей определенного положения во времени.33 Ср., например, выражение временной локализованности/нелокализованности ситуации в следующем высказывании: Было утро, хорошее строгое утро, какое бывает только в середине мая (Сергеев-Ценский. Печаль полей).
Различие указанных типов речи мы рассмотрим вначале по отношению к темпоральному и персональному признакам, имеющим ориентационный характер. Эти признаки заключают в себе указание на определенный исходный пункт ориентации, на определенную точку отсчета (признаки модальности и временной ло-
32 См., например: Виноградов В. В. Основные вопросы синтаксиса
предложения (На материале русского языка). — В кн.: Виногра
дов В. В. Избранные труды. Исследования по русской грамматике. М.,
1975, с. 254—294; Грамматика русского языка. Т. II. Синтаксис, ч. 1. М.,
1954, с. 76—83.
33 См., например: Koschmieder E. Der Begriff des «Zeitstellen-
werts» in der Lehre vom «Verbalaspekt» und «Tempus». — Die Welt der
Slaven, 1960, V, 1—2; Kopecny Fr. Slovesny vid v cestine. Praha, 1962,
p. 15—17, 30—31. Наша трактовка признака локализованности/нелокализо-
ванности действия (ситуации) во времени изложена в работах: Бон
да р к о А. В. 1) Грамматическая категория и контекст. Л., 1971, с. 56—
61; 2) Теория морфологических категорий. Л., 1976, с. 54—64.
кализованности относятся к иному — «иеориентационному» типу; комплекс «говорящий в момент его речи» в данном случае не включается в их содержание как точка отсчета при «измерении» соответствующих отношений) ,34 При актуальной ситуативной обусловленности речи содержание темпорального и персонального признаков непосредственно включает в себя ориентацию на момент речи говорящего (темпоральный признак) и на личность говорящего (персональный признак). При отсутствии же актуальной ситуативной обусловленности речи темпоральные и персональные отношения, сохраняя ориентационный характер в плане языковой системы (применительно к языковой позиции актуализации), не имеют прямой связи с речевой позицией актуализации.35 Так, «условно-литературное» прошедшее время сохраняет ориентационную природу с точки зрения категориального значения форм прошедшего времени (обозначающих предшествование по отношению к грамматической точке отсчета), но отсутствует непосредственная ориентация времени действий на момент речи говорящего (пишущего). С категориально-грамматической точки зрения это аналог прошедшего времени, отражающего реальное прошлое, но с точки зрения теории речи, «грамматики речи» важно- учитывать те различия, о которых говорилось выше.
Приведем некоторые примеры реализации персонального признака в разных типах речи. Для непосредственного общения участников коммуникативного акта в условиях, представляющих первый тип речи, характерно актуальное (включающее непосредственное отношение к говорящему и слушающему в момент речи) противопоставление по лицу. Например: — Мы, кажется, сбились с дороги? — говорит инженер. — Куда ты ведешь, дьявол? Не видишь, что ли? (Чехов. Темною ночью). С другой стороны, для авторского повествования, когда оно представляет второй тип речи, характерно такое отношение к лицу, которое непосредственно не связано с личностью автора в момент речи (написания данного произведения). Обычным является постоянное отно-
34 Подробнее об ориентационном и неоржентационном типах актуали-
зационных функций см.: Б о н д а р к о А. В. 1) Об актуализационных
признаках предложения. — В кн.: Теоретические проблемы синтаксиса со
временных индоевропейских языков. Л., 1975, с. 144—146; 2) Теория мор
фологических категорий, с. 60—63.
35 Поясним различие между речевой и языковой исходной позицией
актуализации. Первая — это элемент речевой ситуации, вторая же — отра
жающий речевую ситуацию элемент системы языка. Этот элемент заклю
чен в значениях и в способе организации грамматических форм и других
языковых средств, находящихся на службе грамматики. Так, необходимо
различать внеязыковой момент речи (относящийся к речевой позиции
актуализации) и грамматическую точку отсчета временных отношений
Внеязыковой момент речи — элемент объективного времени, тогда как
грамматическая точка отсчета принадлежит системе языка. Эта величина
заключена в самой системе временных форм глагола как центр, на кото
рый ориентируются члены данной системы (подробнее см.: Б о н-
дарко А. В. Об актуализационных признаках.., с. 146—147).
Шение («ключ нёрсональности текста») к «третьему лицу». Например: По проселочной дороге плетется пара почтовых кляч. В тарантасе сидит мужчина в шинели инженера-путейца (Чехов. Темною ночью).
В тексте, имеющем характер воспоминаний (или включающем воспоминания как один из компонентов), повествование, не-актуализированное с точки зрения персоналыюсти, обычно перекрещивается с широко представленной персональной (и вместе с тем темпоральной) актуализацией. Например: Кажется, я сам изобрел этот литературный прием и ужасно им злоупотреблял. Нечто вроде инверсии. Так-то, братцы! Но до двадцатых годов было еще ой как далеко, целая вечность! Теперь я так писать стесняюсь. Постарел. Остепенился (В. Катаев. Трава забвения) .
Обратимся к признакам неориентационного типа — модальному и «локализационному». Эти признаки также по-разному проявляются в ситуативно актуализированной и ситуативно не-актуализированной речи: в разных типах речи представлены разные отношения к ситуации речи, хотя эти отношения и не имеют ориентационного характера.
В первом типе речи модальные признаки реальности, гипотетичности и побудительности выступают как элементы противопоставления, актуального для говорящего в момент его речи и для слушающего, для ситуации речи в целом. Например: — Это сидело в вашем теле? — Да, в верхней трети бедра, — повторил я с удовольствием. — Ну, так и носили бы его на простой стальной цепочке. Это было бы гораздо лучше... Как это было? Только не сочиняйте (В. Катаев. Трава забвения). Во втором типе речи указанные модальные признаки сохраняют свою значимость в отношении содержания высказывания к действительности (с точки зрения реальности этого содержания или нереальности — побудительной или гипотетической), однако актуальное отношение этих признаков к говорящему в момент его речи утрачивается. Так, когда литературно-художественное повествование ведется в плане индикативной модальности, то этот «модальный ключ» текста устанавливается именно в особой замкнутой сфере этого текста, отвлеченной от ситуации речи. Текст характеризуется общим признаком условно-литературной реальности, присущим произведениям данного типа, но это не означает, что существует непосредственная и актуальная оценка говорящим содержания каждого высказывания как реального (в актуальной оппозиции к признакам побудительности и гипотетичности, с речевой позиции актуализации).
Признак временной локализованности/нелокализованности в ситуативно актуализированной речи получает непосредственное отношение к ситуации речи: говорящий (пишущий) в момент речи непосредственно оценивает обозначаемую ситуацию как конкретную или как абстрактную, причем в первом случае она
может быть одновременной моменту речи. Например, конкретная ситуация: 11 часов утра. Ночью был один из сильных припадков. Голова болит, работать надо, не знаю, что делать (Письмо Ф. М. Достоевского А. Г. Достоевской); абстрактная ситуация: По вечерам гуляем, а днем я шью (А. Г. Достоевская — Ф. М. Достоевскому) .
Иной характер имеет реализация признака временной локали-зованности/нелокализованности в ситуативно неактуализирован-ной речи. Например: Через неделю мундир был готов. Выгладив его, Меркулов вышел на улицу, повесил на плетень и занялся чисткой; снимет пушинку, отойдет на сажень, щурится долго на мундир и опять снимет пушинку — и этак часа два (Чехов). -Отношения временной локализованиости/нелокализованности здесь замкнуты в сфере содержания высказывания; обозначаемые ситуации (конкретная и абстрактная) не соотносятся с ситуацией речи.
Наша трактовка различия ситуативно актуализированной и ситуативно неактуализированной речи в некоторых отношениях созвучна с выдвинутой Э. Бенвенистом теорией двух планов высказывания — plan de l'histoire и plan du discours. Первый из них, по мнению Э. Бенвениста, как бы устраняет личность говорящего. Здесь никто не говорит; кажется, что события происходят сами собой. 3-е лицо в этом плане не противопоставлено никакому другому лицу. Второй из указанных планов, напротив, предполагает говорящего и слушающего, предполагает намерение первого воздействовать на второго. Речь идет прежде всего об устных сообщениях, а также о текстах, которые воспроизводят эти устные сообщения или заимствуют их существенные особенности. Таковы все жанры, где кто-либо, адресуется к кому-либо, где представлено отношение к лицу.36
Применительно к темпоральным значениям с концепцией Э. Бенвениста в какой-то мере (далеко не во всем) соотносится теория синтаксического индикатива и релятива А. Белича.37 Так, А. Белич сравнивает два примера: Птице су одлетеле и У jecen су птице одлетеле, гнезда се испразнила и завладало мртвило свуда унаоколо. В первом примере «сообщается в настоящем о действии, совершенном в прошлом, т. е. обозначается и действительное отношение действия к настоящему». Время глагола в этом примере является индикативным. Во втором примере констатируется значение состояния «без какой бы то ни было связи с настоящим» (синтаксический релятив). Как отмечает А. Белич,
30 См.: Benveniste E. Les relations de temps dans le verbe fran-cais. — Bulletin de la Societe de Linguistique de Paris, t. 54 (1959), fasc. 1, p. 73—74.
37 См.: Бели! А. 1) О спытаксичкоы индикативу и «релативу». — In: Symbolae grammaticae in honorem Joannis Rozwadowski, II. Cracoviae, 1928, p. 47—55; 2) О je3H4Koj природи и з'езичком развитку. Београд, 1941, с. 355—390, 464—479.
«В релятиве у претеритальных действий отпадает все to, что их связывало с настоящим и в их значениях, и во всем другом».38
4. Компоненты речевого смысла в их отношении к говорящему и слушающему. В контекстуальной, ситуативной и энциклопедической информации следует различать два аспекта: 1) указанные виды информации с точки зрения говорящего, 2) те же виды информации с точки зрения слушающего.39 В плане содержания и смысле текста также возможно различение тех же аспектов. Это касается прежде всего имплицитных семантических элементов. Вместе с тем и эксплицитные элементы плана содержания и смысла текста (постольку, поскольку их восприятие находится под воздействием контекстуальной, ситуативной и энциклопедической информации) могут быть по-разному представлены с точки зрения говорящего и с точки зрения слушающего.
Точки зрения говорящего и слушающего по отношению к указанным компонентам речевого смысла в одних случаях совпадают, а в других различаются, причем эти различия могут быть существенными для речевого смысла.
Можно выделить (в порядке предварительной гипотезы) следующие основные этапы формирования речевого смысла в процессе речемыслительной деятельности говорящего.
1. Первоначальный замысел речевого смысла — самое общее
представление о теме, содержании будущего высказывания
(в условиях данной речевой ситуации, включающих определен
ные предпосылки участия контекстуальной, ситуативной и энци
клопедической информации в формировании и передаче смысла).
2. Структурирование и начинающаяся языковая семантическая
интерпретация первоначального замысла речевого смысла — вы
членение основных дискретных элементов смысла (реализаций
понятийных категорий и их комплексов), речемыслительная пре
дикация, выбор средств языкового выражения элементов смысла,
преобразование первоначального замысла речевого смысла в смы
словую структуру, лежащую в основе формирующегося текста,
начало преобразования этой структуры в структуру плана со
держания текста (все это — в соотнесении с контекстуальной,
ситуативной и энциклопедической информацией с точки зрения
говорящего).
38 Б е л и h А. О дезичко] природи..., с. 374—375. См. также: Поспе
лов Н. С. О двух рядах грамматических значений глагольных форм вре
мени в русском языке. — Вопросы языкознания, 1966, № 2.
39 О ситуации с точки зрения говорящего и адресата пишет В. Ска-
личка: «Разумеется, ситуация — это не однородное образование. До воз
никновения текста это ментальная ситуация говорящего, которая нахо
дится в том или ином отношении к предполагаемой ситуации реципи
ента. .. При слушании или чтении опять-таки именно ментальная ситуа
ция реципиента находится в определенном отношении к предполагаемой
ситуации говорящего и к внементальной ситуации» (Skalicka V. Die
Situation..., p. 840—841).
3. Завершенное преобразование речевого смысла, прошедшего ряд стадий формирования и реализации, в план содержания текста (соотнесенный с контекстуальной, ситуативной и энциклопедической информацией, воспринимаемой говорящим) .40
С точки зрения слушающего в восприятии речевого смысла могут быть выделены следующие этапы:
1. Восприятие произносимого текста — соотнесение плана вы
ражения текста с планом его содержания, восприятие содержа
тельной структуры текста — значений его элементов и связей
между ними, т. е. соотнесение языковых знаков, их комбинаций
и связей с языковым и речевым знанием слушателя, т. е. знанием
содержания языковых знаков и закономерностей их употреб
ления.
2. Извлечение смысла из плана содержания текста (преобра
зование плана содержания текста в его смысл) и соотнесение
этого смысла с контекстуальной, ситуативной и энциклопедиче
ской информацией (с точки зрения слушающего), в результате
чего формируется речевой смысл — аналог переданного говоря
щим (аналог точный, приблизительный или ложный, в зависимо
сти от условий коммуникации).41
Дополнительно к уже использованным условным обозначениям введем следующие: PC(r)i — первоначальный замысел речевого смысла; РС(с) — речевой смысл, воспринимаемый слушающим; здесь и в других случаях обозначаются соответствующие величины с точки зрения говорящего (г) и слушающего (с).
Таким образом, отношения, о которых шла речь выше, могут быть представлены следующей схемой:
для говорящего: РС(г) t-> [ПСТ + КИ + СИ+ ЭИ](Г);
для слушающего: [ПСТ>СТ + КИ + СИ + ЭИ](С)->РС(С)2.
Итак, речевой акт начинается со смысла (его прообраза, первоначального замысла) и кончается смыслом — тем смыслом, который воспринимается слушающим. Собственно же языковые значения — грамматические, лексические, лексико-грамматиче-ские — представляют собой своего рода промежуточный этап. Это вполне соответствует сущности языка как средства общения,
средства формирования и выражения мысли: языковые значения, будучи строительным и формообразующим материалом мысли, являются (вместе с их формальными показателями) средством (в самом широком смысле) ее формирования и выражения. Вместе с тем следует подчеркнуть, что языковые значения и их речевые реализации — это не только средство выражения, выявления мыслительного содержания, но и форма его существова-
ния.
42 Ср. мысль, верно и точно выраженную К. С. Аксаковым: «Не только посредством языка человек выражает мысль свою, но в языке самом, в его создании и построении — от образования слов до малейших его изменений — выразилась мысль, или лучше, мышление человека» (Аксаков К. С. Критический разбор «Опыта исторической грамматики русского языка» Ф. Буслаева. — В кн.: Аксаков К. С. Поли. собр. соч., т. II, ч. 1, с. 530).
40 Ср. концепцию С. Д. Кацнельсона (Типология языка и речевое
мышление..., с. 120—126). Предлагаемая нами схема во всем основном
согласуется с этой концепцией. Специфика нашей схемы заключается
в специальном выделении динамики тех семантических величин, о кото
рых идет речь.
41 Представляется, что изложенное понимание основных этапов фор
мирования и восприятия смысла высказывания согласуется с теми вы
водами, которые делаются исследователями на основе фактов речевой
патологии. См., например: Ж и н к и н Н. И. Грамматика и смысл (Разбор
случая семантической афазии у ребенка). —В кн.: Язык и человек. М.,
1970, с. 63—85; Лурия А. Р. Основные проблемы нейролингвистики. М..
1975, с. 4—10, 25—50 и ел., 228—331.
Глава V
КАТЕГОРИАЛЬНЫЕ ЗНАЧЕНИЯ В ГРАММАТИКЕ
О ТЕОРИИ ОБЩИХ ЗНАЧЕНИЙ
Рассмотрение проблемы категориальных грамматических значений мы начнем с вопроса об общих значениях — наиболее дискуссионного и острого во всей проблематике грамматического значения.
В этом разделе анализируются основные аспекты развития и современного состояния теории общих значений в грамматике. Обращая внимание на критику этой теории со стороны исследователей, придерживающихся иных точек зрения, мы попытаемся охарактеризовать степень соответствия данной концепции языковым фактам. Наша точка зрения по этому вопросу будет высказана в ходе сопоставления указанной концепции и ее критики. Содержание данного раздела предваряет изложение нашей трактовки понятия категориального значения — более широкого, чем понятие общего значения.
1. Постановка вопроса об общих и частных значениях в работах К. С. Аксакова и Н. П. Некрасова. В истории отечественного языкознания вопрос об общих значениях в грамматике был достаточно ясно поставлен К. С. Аксаковым и Н. П. Некрасовым.
В работах К. С. Аксакова говорится, с одной стороны, об «употреблении», а с другой — о «значении самих форм».1 К. С. Аксаков подвергает критике подход к определению значений падежных форм, основанный на исчислении отдельных употреблений падежей в речи: «Самое полное определение наших грамматик есть то, которое наиболее исчисляет общих случаев употребления... Всякое случайное определение (если мы вздумаем принять оное за общее определение) закрывает перед нами закон, являющийся в нем какою-нибудь стороною своею. Полное исчисление случаев невозможно. Наиболее полное исчисление все также сбивает, ибо это все частные случаи употребления, не только скрывающие общий закон, но часто противоречащие друг
См.: Аксаков К. С. О русских глаголах. СПб., 1855, с. 18—19.
другу, как скоро не понят этот общий закон, в котором находят они свое единство и объяснение».2 Тем самым подчеркивается различие в статусе значения формы и ее употреблений: значение формы рассматривается как ее внутренняя сущность, как закономерность, разные стороны которой проявляются в отдельных употреблениях.
По мысли К. С. Аксакова, «падежи имеют свой самостоятельный смысл, обнаруживающийся при всяком случае разными своими сторонами... и потому могут и должны рассматриваться сами в себе, а не только в употреблении; следовательно, должны быть поняты с этой точки зрения, даже и вне синтаксиса, в котором, конечно, как в живой речи, полнее выступает смысл и падажей и всех грамматических изменений».3
Конкретное применение К. С. Аксаковым развиваемой им теории к определению падежных значений в русском языке во многих отношениях уязвимо.4 Однако на последующее развитие теории значения в грамматике (одного из направлений этой теории) оказал влияние прежде всего общий подход к значениям грамматических форм как к языковым сущностям, которые следует отличать от выявляющихся в речи частных употреблений. Как показало дальнейшее развитие концепции общих значений, теоретически важным оказался поиск общей закономерности, объясняющей частные употребления грамматических форм.
К концепции К. С. Аксакова близки воззрения Н. П. Некрасова. Он различал, с одной стороны, «существенное грамматическое значение формы в языке», а с другой—«ее разнообразное употребление в речи».5 Примечательно следующее высказывание Н. П. Некрасова: «... из истинного понимания грамматического значения формы, как формы, мы легко могли объяснить и те частные значения, которые она может иметь в живой речи».6 Здесь не только проводится различие между грамматическим значением
2 Аксаков К. С. Опыт русской грамматики. Ч. I. M., 1860, с. 82.
Высказанная здесь мысль связана с общим принципом, который подчер
кивается К. С. Аксаковым: «Наука есть сознание общего в явлении, це
лого в частности...» (там же, с. VII).
3 Там же, с. 83.
4 См., в частности, определение значения родительного падежа на ос
нове понятия отвлеченности (там же, с. 80), определение значения да
тельного падежа как «прикосновенного присутствия предмета, участия
его в деле» (с. 81) и т. п.
5 См.: Некрасов Н. П. О значении форм русского глагола. СПб.,
1865, с. 106.
6 Там же, с. 106. Сходные мысли высказывались и раньше. Так,
Ф. Вюльнер писал о том, что идея, которую нужно искать в лингвисти
ческой форме, должна быть одной идеей, одним единственным основным
значением довольно высокой степени абстракции, для того чтобы из него
могли быть выведены все конкретные употребления формы (см.: Wull-
п ег F. Die Bedeutung der sprachlichen Casus und Modi. Miinster, 1827: Изла
гаем взгляды Ф. Вюльнера по кн.: Hielmslev L. La categorie des cas.
Aarhus, 1935 [Acta Jutlandica, VII, 1], p. 37).
9 А. В. Бондарко
формы и теми частными значениями, которые выражаются при ее функционировании, но и намечается связь этого различия с дифференциацией языка и речи.
2. Критика к он цепции общих значений со стороны А. А. П о т е б н и. Как известно, А. А. Потебня не принял концепцию общих значений (в частности, в трактовке Н. П. Некрасова) и подверг ее критике. Эта критика, как и концепция А. А. Потебни, поучительна. Она заслуживает внимательного
разбора.
Исходная позиция А. А. Потебни, определяющая его отрицательное отношение к общим значениям, заключается в том, что он признает существование значения слова (в том числе и значения грамматического) лишь в речи, лишь в данном контексте. А. А. Потебня пишет: «...одного изолированного слова в действительности и не бывает. В ней есть только речь. Значение слова возможно только в речи. Вырванное из связи слово мертво, не функционирует, не обнаруживает ни своих лексических, ни тем более формальных свойств, потому что их не имеет».7 В концепции общих значений (по Н. П. Некрасову) А. А. Потебня видит нарушение того правила, что для полного объяснения исследователь «должен брать не искусственный препарат, а настоящее живое слово».8 Рассматривая суждение Н. П. Некрасова о том, что из истинного понимания грамматического значения формы как формы легко объясняются и те частные значения, которые она может иметь в живой речи, А. А. Потебня замечает: «Здесь истинным пониманием формы считается не понимание ее в речи, где она имеет каждый раз одно значение, т. е. говоря точнее, каждый раз есть другая форма, а понимание экстракта, сделанного из нескольких различных форм. Как такой препарат „знай" оказывается не формою известного лица и наклонения, а „общею личною формою". Такое отвлечение, а равно и вышеупомянутое общее значение корней и вообще „общее значение слов", как формальное, так и вещественное, есть только создание личной мысли и действительно существовать в языке не может. Языкознание не нуждается в этих „общих" значениях».9
В замечаниях А. А. Потебни известную роль играет закономерная критика явно неудачной трактовки ряда общих значений Н. П. Некрасовым, в частности, по отношению к формам повелительного наклонения, о которых Н. П. Некрасов пишет: «.. .на каком основании эту форму мы назвали бы наклонением повелительным, когда ею же выражается в языке и желание, и условие? Почему не назвать бы ее желательным наклонением? Почему не назвать бы ее также наклонением условным? Мы не можем согласиться с мнением тех ученых, которые утверждают, что этою
7 П о т е б н я А. А. Из записок по русской грамматике. Т. I—II.
М., 1958, с. 42.
8 Там же, с. 42.
9 Там же, с. 43.
„общею личною формою глагола" (в этом ее сущность, по мнению автора приводимых строк) выражается повеление, а желание и условие — так себе, как оттенки повеления».10 Возражая против таких отвлечений, как «общая личная форма», А. А. Потебня замечает: «Некрасов думает, что вышеупомянутое отвлечение есть субстанция, из которой вытекают акциденциальные частные, т. е., по-нашему, единственные действительные значения, и что, отказываясь от такой выдумки, он потеряет связь между этими частными значениями и должен будет ограничиться одним из них, отбросивши все остальные. Действительно, невозможно представить себе, что так называемые частные значения сидят в звуке вместе и в одно время, что конь есть вместе и именит, и винит., что знай есть повелительное и в то же время условное».11 Понятно, что если под частными значениями подразумевать те значения, о которых здесь идет речь, то следует согласиться с тем, что именно они действительны.
Не следует, однако, думать, что критика А. А. Потебни направлена лишь против неудачно выведенных общих значений. Он отрицает любые общие значения, в частности, отрицает и иерархическое отношение общего и частного в значениях: «Различные невыдуманные значения однозвучных слов того же семейства относятся друг к другу не как общее и существенное к частному и случайному, а как равно частные и равно существенные предыдущие и последующие».12
Основа этой критики, как уже говорилось, — отрицание возможности существования значения в слове, взятом вне контекста, вне речи. Вместе с тем следует обратить внимание на то, что односторонне речевая концепция значения в известной мере преодолевается самим А. А. Потебней. В другой связи он так или иначе обращается к языку: «Если не захотим придать слову речь слишком широкого значения языка, то должны будем сказать, что и речи, в значении известной совокупности предложений, недостаточно для понимания входящего в нее слова. Речь в свою очередь существует лишь как часть большего целого, именно языка. Для понимания речи нужно присутствие в душе многочисленных отношений данных в этой речи явлений к другим, которые в самый момент речи остаются, как говорят, „за порогом сознания", не освещаясь полным его светом. Употребляя именную или глагольную форму, я не перебираю всех форм, составляющих склонение или спряжение; но тем не менее данная форма имеет для меня смысл по месту, которое она занимает в склонении или спряжении (Humb., Ob. Versch., 261). Это есть требование практического знания языка».13 Используя современную терминологию, можно сказать, что А. А. Потебня
10 Некрасов Н. П. О значении форм..., с. 106.
11 Потебня А. А. Из записок..., с. 43.
12 Там же, с. 44.
13 Там же.
9* 131
осознает и подчеркивает важность парадигматических отношений в системе языка для понимания значения данной формы при ее функционировании в речи; фактически в конце цитированного выше отрывка в общей форме выражены некоторые стороны понятия значимости («форма имеет для меня смысл по месту, которое она занимает в склонении или спряжении»). Эта «системно-языковая» сторона концепции А. А. Потебни, в частности применительно к значению, настойчиво подчеркивается во многих местах его книги (при этом ясно проявляется понимание постоянной диалектической связи аспектов языка и речи). Так, в следующем отрывке (уже цитированном в другой связи выше, в I главе данной работы) ясно выражена мысль о зависимости понимания значения данной формы в речи от противопоставления этой формы в системе языка другой форме с противоположным значением: «Когда говорю: „я кончил", то совершенность этого глагола сказывается мне не непосредственно звуковым его составом, а тем, что в моем языке есть другая подобная форма „кончал", имеющая значение несовершенное. То же и наоборот».14 Системно-языковой аспект значения становится предметом внимания А. А. Потебни и тогда, когда он говорит о грамматических категориях, имея в виду заключенное в слове указание на один или несколько общих разрядов, под которые содержание этого слова подводится наравне с содержанием многих других. По мысли А. А. Потебнй, указание на такой разряд определяет постоянную роль слова в речи, его постоянное отношение к другим словам.15 Здесь, помимо всего прочего, выражена идея инвариантности функции грамматической категории в языке — инвариантности, распространяемой на функции слова в речи.
На первый взгляд кажется, что концепция А. А. Потебни противоречива, что отрицание общих значений, опирающееся на чисто речевой подход к значению, не согласовано с. системно-языковым подходом к значениям грамматических категорий. Думается, однако, что во всем основном противоречия здесь нет. А. А. Потебню не мог удовлетворить тот уровень, на котором выводятся «общие значения» Н. П. Некрасова, он отводит их как «выдумку», «экстракт», «искусственный препарат». Отталкиваясь от понимаемых таким образом общих значений, А. А. Потебня фактически не ограничивается утверждением, что значение слова возможно только в речи, и обращается к языковым значениям (лишь в этом можно найти противоречие, но такое, которое фактически обогащает теорию). Этот теоретический шаг связан с выражением нескольких сильных и глубоких идей, которые можно объединить понятием грамматической категориальности, в частности категориальности грамматического значения (см. об этом в следующем разделе данной главы).
14 Там же, с. 45.
15 См. там же, с. 35.
3. Понятие общего значения в работах Ф. Ф. Фортунатова. При анализе значений грамматических форм Ф. Ф. Фортунатов обращает внимание на связь между отдельными значениями формы, выделяя тот признак, который является для них общим и лежит в основе «общего значения». Так, Ф. Ф. Фортунатов пишет: «Форма возвратного залога имеет у нас, как известно, несколько различных значений (хотя все они связаны между собою)».16 Определив эти значения, он продолжает: «Общее значение формы на -ся, образуемой от переходных глаголов, состоит в том, что она изменяет значение переходного признака (действия в его переходности) в значение признака непереходного, т. е. такого, который заключает в себе отношение только к предмету мысли, являющемуся субъектом этого признака».17
В зависимости от различий в самом языковом материале Ф. Ф. Фортунатов по-разному подходит к определению значений противопоставленных друг другу форм. В одних случаях он устанавливает значение каждой из них как положительную величину, т. е. описывает равноправные однородные значения. В других же случаях при анализе двучленных категорий определяется значение лишь одной из форм, тогда как противопоставленная ей форма характеризуется как не имеющая данного значения. Фактически в случаях первого рода реализуется принцип эквиполент-ной, а в случаях второго рода — привативной оппозиции (используем термины Н. С. Трубецкого). Примером определений первого типа может служить следующая дефиниция значений форм времени в общеиндоевропейском языке: «...формой прошедшего времени сочетание данного признака с известным субъектом обозначалось как относимое в мысли говорящего к прошедшему времени (т. е. прошедшему по отношению ко времени речи, мысли), формой будущего времени то же сочетание обозначалось как относимое к будущему времени, а формой настоящего времени, имевшей два значения, такое сочетание обозначалось или как относимое к настоящему времени, или же без отношения к определенному времени».18 Преобладают, однако, определения второго типа (по принципу привативной оппозиции). Например, о формах перфективного и имперфективного вида Ф. Ф. Фортунатов пишет: «...первая обозначала данный признак в полноте его проявления во времени, а вторая не имела этого значения, т. е. обозначала тот же признак без отношения к полноте его проявления во времени».19
16 Фортунатов Ф. Ф. О залогах русского глагола. — Известия Отд.
русского языка и словесности АН, 1903, т. IV, кн. 4, с. 1154.
17 Там же, с. 1155.
18 Фортунатов Ф. Ф. Сравнительное языковедение. Общий
курс.— В кн.: Фортунатов Ф. Ф. Избранные труды. Т. 1. М., 1956,
с. 160.
19 Там же, с. 161.
Таким образом, Ф. Ф. Фортунатов последовательно реализует тот принцип определения значений форм, который базируется на учете соотношения противопоставленных друг другу форм в системе. При этом он принимает во внимание разные типы такого соотношения.20 В концепции Ф. Ф. Фортунатова находит отражение принцип многообразия типов грамматических значений. Помимо целостных «общих» значений, о которых шла речь выше, Ф. Ф. Фортунатов констатирует грамматическую многозначность. Так, в приведенном выше определении значений форм времени у формы настоящего времени отмечены два значения; упоминаются также разные значения творительного падежа.21
4. Теория общих значений в трактовке Р. О. Якобсона. Опираясь на предшествующую традицию в разработке проблемы общих значений (в частности, на работы К. С. Аксакова, Н. П. Некрасова, Ф. Ф. Фортунатова, А. А. Шахматова), Р. О. Якобсон изложил свою интерпретацию этой проблемы на материале категорий глагола и категории падежа в русском языке.22 Он интегрировал проблематику, идущую от предшествующих работ, придал этой проблематике эксплицитное общетеоретическое направление, выдвинул ряд новых положений по теории и методике анализа общих значений.
Наиболее существенным в концепции Р. О. Якобсона представляется следующее.
1. В морфологию (семантическую морфологию) введен оппо
зиционный анализ по дифференциальным семантическим призна
кам.
2. На материале глагольных и именных форм предпринята
попытка раскрыть систему и иерархию значений (общее — глав
ное— прочие частные значения), выявить системные содержа
тельные связи между грамматическими формами, конституиру
ющими морфологические категории.23
Другой вопрос — в какой мере Р. О. Якобсону удалось применить эти принципы в конкретно-исследовательском плане. Здесь результаты неравноценны: более реальны и убедительны приме-
20 Ср. концепцию Р. О. Якобсона, учитывающую лишь один тип со
отношения форм — по принципу привативной оппозиции, в которой раз
личаются маркированный и немаркированный члены (об этом речь будет
идти ниже).
21 См.: Фортунатов Ф. Ф. Сравнительное языковедение, с. 162.
22Jakobson R. Beitrag zur allgemeinen Kasuslehre. — Travaux du
cercle linguistique de Prague, 1936, N 6, p. 244—253; Якобсон Р. 0. Морфологические наблюдения над славянским склонением («American contributions to the IV. International congress of slavicists»). 's-Gravenhage, 1958; Jakobson R. Zur Struktur des russischen Verbums. — Jn.: Chari-steria Guilelmo Mathesio... oblata. Pragae, 1932, p. 74—84.
23 Некоторые положения концепции Р. О. Якобсона будут рассмотрены в последующем изложении.
нительно к исследованию грамматических категорий глагола и чрезвычайно спорны применительно к категории падежа.24
В теории Р. О. Якобсона существенную роль играет понятие значимости.25 В частности, общее значение немаркированного члена оппозиции, как оно трактуется Р. О. Якобсоном, на наш взгляд, фактически представляет собой не собственно значение, а значимость. Так, говоря о том, что винительный падеж в русском языке обладает признаком «данный объект охвачен действием», тогда как именительный падеж не указывает ни на наличие, ни на отсутствие этого признака,26 Р. О. Якобсон фактически не определяет, что же реально обозначает именительный падеж, он устанавливает лишь его значимость — место в системе по отношению к значению винительного падежа. (Наша трактовка данного вопроса подробнее излагается в разделе о категориальных грамматических значениях).
Определение общего значения формы в работах Р. О. Якобсона связано с сопоставлением ее частных значений. Так, говоря о том, что родительный падеж в русском языке всегда сигнализирует степень объективирования предмета в данном контексте, он выявляет частные варианты: «Наличие может быть измерено (сколько, столько-то новостей), повышено (новостей! или наслушались новостей), ограничено (послушали, коснулись новостей), сведено к потенциальному состоянию (ждали, хотели, искали новостей) или к нулю (не слыхали новостей, не было новостей); наконец, оно может быть отклонено, отвергнуто (избегали, пугались новостей)».27 Мы не будем сейчас касаться конкретной оценки справедливости этих суждений о семантике русского родительного падежа. В данном случае важно подчеркнуть, что суждения об общих значениях выводятся не только из рассмотрения оппозиций в парадигме, но и из рассмотрения и сопоставления частных значений. Заметим, что этот последний аспект определения общих значений лишь намечен, но не развит в работах Р. О. Якобсона. Основной акцент здесь ставится на анализе оппозиций в системе форм.
В теории Р. О. Якобсона частные значения относятся к одному уровню, представденному употреблением форм в речи, а общее значение рассматривается на ином, более высоком уровне, относящемся к языковой системе, причем множественности частных значений противостоит определенный семантический инвариант, выступающий во многих случаях как одно целостное общее значе-
24 См. разбор некоторых -"аспектов теории Р. О. Якобсона в кн.: Б о н-
д а р к о А. В. Грамматическая категория и контекст. Л., 1971, с. 77—78,
.86—90.
25 См. критический анализ концепции общего значения в кн.: К а ц-
лельсон С. Д. Типология языка и речевое мышление. Л., 1972, с 20,
41—43, 74.
26 См.: Jakobson R. Beitrag zur allgemeinen Kasuslehre, с. 249.
27 Я к о б с о н Р. О. Морфологические наблюдения..., с. 3—4.
ние. Многие языковые факты, например, значения наклонений, лиц, времен, чисел, на наш взгляд, во всем основном оправдывают такой подход. Он дифференцирует разные уровни семантики и устанавливает соотношение между ними на основе принципа единого инварианта и множества вариантов.
Вместе с тем в теории Р. О. Якобсона общее значение фактически далеко не всегда выступает как одно целостное значение. Введение принципа анализа оппозиций не по одному признаку, а по нескольким дифференциальным семантическим признакам (при рассмотрении категории падежа), приводит к тому, что данной форме по существу приписывается не одно общее значение, а несколько общих значений. Конечно, сохраняется различие между вариативностью частных значений на уровне функционирования форм в речи и множественностью дифференциальных семантических признаков (каждый из них — инвариант, реализующийся в нескольких вариантах) на уровне общих значений, но факт остается фактом: Р. О. Якобсон по существу признает полифункциональность на уровне инвариантов. Так, если винительный, родительный и творительный падежи трактуются как однопризна-ковые, то дательный рассматривается как двупризнаковый (направленность и периферийность), так же как и предложный (объемность и периферийность).28
Эта тенденция к учету многопризнаковости семантического содержания грамматических форм, т. е. к учету отдельных функций не только на уровне функционирования форм, но и на уровне знакового значения, устанавливаемого в парадигматической системе, была развита в работах ряда исследователей.29
5. Критика теории общих значений со стороны Е. Куриловича и его концепция первичных и вторичных функций. Критические высказывания по поводу понятия общего значения в трактовке Р. О. Якобсона в ряде случаев характеризовались тем, что вопрос ставился слишком широко— не только о грамматических, но и о лексических общих значениях, причем центр тяжести переносился в область лексикологии. Так, Е. Курилович расценивает общее значение как абстракцию, полезность и применимость которой к„конкретным лингвистическим проблемам решит будущее. Его возражение против введения этого понятия основано на признании невозможности интеграции качественно различных элементов, а именно — коммуникативного содержания и аффективных (стилистических) оттенков. Это замечание иллюстрируется примером со словом осел (I — животное, II — глупый или упрямый человек). В общем определении значения данного слова, по мнению Е. Куриловича, должны отпасть как частные понятия «животное» и «человек»,
28 Там же, с. 5.
29 Си., например Kfizkova H. Первичные и вторичные функции в
т. наз. транспозиция форм. — In: Travaux linguistiques de Prague, 2. Pra
gue, 1966, p. 171-182.
вместо которых подставляется понятие «живое существо, глупое и упрямое». Но слово осел вряд ли употребляется в применении к другим животным.30 Разумеется, то объединение основного (прямого) и переносного значения слова, которое продемонстрировано на этом примере, не может вызвать сочувствие, однако подобные примеры, на наш взгляд, могут быть аргументом в критике общих значений лишь в лексикологии, но не в грамматике. Между тем теория Р. О. Якобсона построена на анализе грамматических значений. Когда устанавливается общее грамматическое значение той или иной формы, вовсе не приходится объединять коммуникативное содержание и аффективные (стилистические) оттенки. Общее значение характеризует данную форму в ее отношении к другим формам — членам определенной грамматической категории языка. Стилистические же оттенки, переносные значения, порождаемые столкновением грамматической формы и противореча-чащего ей контекста, относятся не к плоскости инвариантных грамматических значений в языке, а к иной плоскости, непосредственно связаяной с обусловленными контекстом вариантами, проявляющимися в речи. Так, при определении общего значения формы настоящего времени необходимо установить тот семантический признак, который отличает эту форму от других форм времени, но нет никакой небходимости объединять, суммировать коммуникативное содержание данной формы и стилистические, экспрессивные элементы, проявляющиеся, например, при функционировании форм настоящего времени в повествовании о прошлом или в контексте будущего.
Выражая скептическое отношение к теории общих и частных значений, Е. Курилович отдает предпочтение представлению об иерархии функций на основе различения первичных и вторичных функций языковых единиц. Первичная функция данной формы независима от семантического (или синтаксического) контекста. Она дана системой, базируется на релевантных противопоставлениях, обусловлена противопоставлением внутри системы. Вторичная функция определяется контекстом, она зависит от контекста (семантического или синтаксического), базируется на первичной функции плюс контекст.31 Те же отношения формулируются и в той терминологии, которая опирается на понятие значения: главное значение не определяется контекстом, тогда как остальные (частные) значения к семантическим элементам главного значения прибавляют еще и элемент контекста.32 (Заметим, что между «главным значением» в трактовке Е. Куриловича и «первичной функцией» нет существенного различия, так как речь идет о семантических функциях, представляющих собой значения).
30 Курилович Е. "Заметки о значении слова. — Вопросы языко
знания, 1955, № 3, с. 78—80.
31 См.: Курилович Е. О методах внутренней реконструкции. —
В кн.: Новое в лингвистике, вып. IV. М., 1965, с. 411, 429—432.
32 См.: Курилович Е. Заметки..., с. 81.
Обычно семантическую концепцию Е. Куриловича рассматривают как противоположность теории общих значений Р. О. Якобсона. На наш взгляд, это не совсем так. Указанные концепции, действительно, отличаются друг от друга, однако они заключают в себе и нечто общее. Различие заключается в следующем: в концепции Е. Куриловича нет той семантической величины, которая охватывала бы и главное значение, и прочие частные значения данной формы, нет «общего знаменателя», к которому приводились бы все частные значения, иначе говоря, нет общего значения как величины, интегрирующей частные значения, включая главное. Однако это различие не исключает и некоторых пунктов схождения обеих концепций. Если главное значение (по Е. Кури-ловичу), или первичная функция, не зависит от контекста и определяется системой языка, релевантными противопоставлениями внутри данной системы, то это фактически означает, что главное значение (первичная функция) обладает теми же свойствами, которые характеризуют общие значения в трактовке Р. О. Якобсона. Ведь общие значения также не зависят от койтекста, также существуют в системе языка и определяются оппозициями форм в данной системе. Итак, и Р. О. Якобсон, и Е. Курилович предполагают существование значений, не зависящих от контекста и определяемых противопоставлениями в данной системе. Сходство обеих концепций этим не ограничивается. Если вторичная функция, по Е. Куриловичу, базируется на первичной функции плюс контекст, то такая трактовка соотношения первичной и вторичной функций фактически близка к пониманию общего значения (по Р. О. Якобсону) как общего знаменателя всех частных значений. Различие заключается в том, что отношение «вторичные функции базируются на первичных (плюс контекст)» подразумевает связь вторичных функций с первичными и определенную зависимость от них (наряду с зависимостью от контекста), но не предполагает обязательного охвата вторичной функции семантикой функции первичной, не предполагает общей семантической сферы, по отношению к которой первичные и вторичные функции были бы частными величинами.
Определим наше отношение к концепции Е. Куриловича. Она отражает один из типов категориальных значений, одну из форм их существования (ниже излагается наша трактовка этого типа, в некоторых отношениях отличающаяся от трактовки Е. Куриловича). Вместе с тем эта концепция не отрицает теории Р. О. Якобсона, которая, в свою очередь, отражает, как нам кажется, один из типов категориальных значений, одну из форм их существования, их соотношения с частными значениями. Нет оснований абсолютизировать как ту, так и другую концепцию, рассматривая одну из них как единственную и всеобъемлющую. Следует признать важность обеих концепций, поскольку они отражают существенные, но все же частные, ограниченные по сфере распространения закономерности системной организации значений. 138
Возвращаясь к концепции Е. Куриловича, отметим, что в ней, с нашей точки зрения, не все убедительно и достаточно последовательно. Если одна и та же форма может выступать как в первичной, так и во вторичной функции, если та и другая выявляется при функционировании данной формы (а это так), то нельзя согласиться с тем, что первичная функция вообще не зависит от контекста. Если в одних контекстах реализуется вторичная функция, а в других первичная, то тем самым и первичная функция не может быть вполне свободной от контекста, определяемой лишь релевантными противопоставлениями внутри языковой системы. Речь может идти лишь о разной степени зависимости от контекста, о том, что является доминирующим: значение самой по себе формы (как оно определяется в системе форм, в парадигматической системе, существующей в языке), или значение, исходящее от контекста. Можно говорить о незначительной, слабой, меньшей (по сравнению с вторичной) зависимости первичной семантической функции от контекста, о том, что содержание этой функции определяется прежде всего местом данной формы в парадигматической языковой системе, но нельзя говорить о независимости от контекста той функции, которая выступает в контексте. Если в одних контекстах дана вторичная функция формы, а в других первичная, то неизбежна зависимость и первичной функции от контекста по крайней мере в том смысле, что для реализации данной первичной функции необходим иной круг контекстов, чем тот, который обусловливает вторичную функцию.
Обратимся к некоторым из примеров, приводимых Е. Курило-вичем. Рассматривая диахронические переходы, изменения статуса первичных и вторичных функций, он пишет: «В связи с расширением семантической сферы у форм перфекта, то есть в связи с употреблением их как в роли перфекта, так и в роли повествовательного времени, эти формы теряют свое первоначальное значение, повествовательная функция становится первичной, а перфектная — вторичной; отсюда усвоение перфектной функции новыми формами».33 На наш взгляд, как перфектная, так и повествовательная функции глагольных форм всегда так или иначе зависимы от контекста. Можно и необходимо для каждого данного периода исторического развития системы глагольных форм и их функционирования определять степень этой зависимости: для одного периода относительно более свободным от контекста окажется функционирование данной формы в перфектной функции, для другого (более позднего) — в функции повествовательной. Однако ни для какого периода нельзя, на наш взгляд, постулировать абсолютную независимость перфектной или повествовательной функции от контекста.
То же можно сказать и по поводу другого примера, приведенного Е. Куриловичем: «Как только глагольная форма или глаголь-
33 К у р и л о в и ч Е. О методах внутренней реконструкции, с. 421.
ный оборот, выражающие желание или долженствование, приобретают значение будущего времени в качестве своей первичной функции, значение модальности отходит на задний план и в конце концов становится вторичной функцией указанных образований».34 Итак, с нашей точки зрения, концепция Е. Куриловича не отрицает теории Р. О. Якобсона, а дополняет ее, отражая один из типов существования категориальных значений, причем эта концепция нуждается в некоторых поправках. Эти поправки сводятся к следующему: первичная функция данной формы базируется на релевантных противопоставлениях внутри системы и характеризуется при ее реализации меньшей зависимостью от контекста по сравнению с вторичной функцией; вторичная функция определяется прежде всего контекстом, она в большей степени зависит от контекста, чем первичная функция, вместе с тем она так или иначе зависит и от релевантных противопоставлений внутри языковой системы, поскольку она может базироваться на первичной функции, быть производной от нее, так или иначе зависит от системы, занимая в ней определенное место.
Рассмотрение основных этапов формирования теории общих грамматических значений и критики этой теории приводит к следующим выводам. Концепция общих значений в грамматике не может претендовать на всеобщую значимость и универсальность. Далеко не все значения грамматических форм могут быть сведены к этому общему знаменателю. Во многих случаях (в частности в области падежных значений) языковой материал не укладывается в схему общего значения. Вместе с тем нет достаточных оснований для того, чтобы вообще отказаться от идеи общих значений в грамматике. Эта идея отражает действительно существующий тип системно-структурной организации языковых грамматических значений. На наш взгляд, понятие общего граматического значения имеет право на существование, но не как единственный и всеобъемлющий принцип в языковой грамматической семантике, а как один из ее типов, одна из форм ее существования.
Недостаточность понятия общего значения для описания и объяснения широкого круга грамматических значений заставляет обратиться к более широкому и менее жесткому понятию. Речь идет о таком понятии, которое позволило бы учесть и рассмотреть в единой системе разные типы грамматических значений (в том числе и общие значения, а также различные формы существования системной грамматической многозначности и полифункциональности). Таким понятием является категориальное грамматическое значение. Рассмотрению этого понятия посвящен следующий раздел.
84 Там же, с. 425.
КАТЕГОРИАЛЬНЫЕ ГРАММАТИЧЕСКИЕ ЗНАЧЕНИЯ
1. Содержательная грамматическая категори-альность. Идею содержательной категориальности в грамматике сильно и ярко выразил А. А. Потебня. Ряд высказанных им положений образует целостную концепцию, которую можно назвать концепцией грамматической категориальности.35 Основа этой концепции заключается в понимании формальности языка как существования в нем общих разрядов, по которым распределяется частное содержание языка одновременно с своим появлением в мысли.36 Особенно существенно понимание грамматической категории как общего разряда, под который содержание данного слова подводится наравне с содержанием многих других слов.37 Речь идет не просто о грамматическом значении, соотнесенном с грамматическим выражением (как обычно говорится о грамматических категориях), а о понятии разряда, класса, принадлежность к которому определяет роль слова в речи.38 Тем самым языковая категориальность как бы проецируется на речь, определяя в ней постоянное — постоянную роль, постоянное отношение.
По-видимому, мы ничего не примыслим к сказанному А. А. Потебней, признав, что он многое раскрыл из того, что позднее стали называть обязательностью, облигаторностью грамматических значений. А. А. Потебня обратил внимание на ту сторону этого свойства, которая связана с «легкостью» систематизации, категоризации, распределения мыслительного содержания по разрядам, когда такое распределение обусловливается структурой «формальных» языков и не требует от говорящего особых усилий мысли: «Говорить на формальном языке, каковы арийские, — значит систематизировать свою мысль, распределяя ее по известным отделам. Эта первоначальная классификация образов и понятий, служащая основанием позднейшей умышленной и критической, не обходится нам, при пользовании формальным языком, почти ни во что».39 И далее: «Есть языки, в коих подведение лексического содержания под общие схемы, каковы предмет и его пространственные отношения, действие, время, лицо и пр., требует каждый раз нового усилия мысли. То, что мы представляем формою, в них является лишь содержанием, так что грамматической формы они вовсе не имеют. В них, например, категория множествен, числа выражается словами
35 Сам А. А. Потебня не говорит именно о «категориальности» — он
пишет об общих разрядах, о грамматических категориях, — но смысл его
высказываний, как нам представляется, соответствует этому широкому
понятию.
36 См.: Потебня А. А. Из записок..., с. 61.
37 См. там же, с. 35.
38 См. там же.
39 См. там же, с. 37.
„много", „все ; катег. времени — словами, как „когда-то"т „давно"».40
Идея категориальноети конкретизируется в суждениях А. А. Потебни о влиянии рядов на реализацию значения формы при отсутствии формальных показателей, о противопоставлениях, о роли «знания места, которое занимает слово в целом, будет ли это целою речью или схемою форм» в распознавании формы.41
Не имея возможности излагать здесь историю вопроса о категориальных значениях, мы ограничимся концепцией А. А. Потебни, потому что в ней сконцентрирована самая суть проблемы.
Необходимо проводить различие между понятием грамматической категориальности и понятием грамматической категории. Первое понятие представляется более широким, чем второе. Категориальность в грамматике охватывает самые разнообразные классы (разряды) и единицы: классы морфологических форм (например, форм 2-го лица, форм повелительного наклонения и т. п.), грамматические классы слов (части речи), классы синтаксических конструкций и т. д. Особого рода категориальностью характеризуются и лексико-грамматические разряды (ср. существительные одушевленные и неодушевленные, собирательные, вещественные, отвлеченные и конкретные, глаголы предельные и непредельные, переходные и непереходные, личные и безличные, глаголы разных способов действия и т. д.).42
На наш взгляд, не все, что охватывается понятием категориальности в грамматике, можно рассматривать как грамматические категории.43 Мы отдаем предпочтение более узкому (и более специальному) истолкованию понятия «грамматическая категория », в частности, трактуя морфологические категории как системы противопоставленных друг другу рядов морфологических форм с однородным содержанием.44
2. Общая характеристика категориальных значений. В круг категориальных значений в грамматике входят значения членов морфологических категорий (например, значения совершенного и несовершенного вида, единственного и множественного числа и т. п.), т. е. значения тех рядов морфологических форм, на противопоставлении которых строится морфологическая категория. Особая разновидность категориальной се-
40 Там же, с. 38.
41 См. там же, с. 45, 66.
42 Заметим попутно, что специфическая категориальность есть и
в лексике: лексико-семантические группы — это тоже разряды, под кото
рые содержание данного слова подводится наравне с содержанием мно
гих других, но уже не по грамматическим, а по лексическим содержатель
ным признакам.
43 У А. А. Потебни представлена широкая трактовка понятия грам
матической категории, по существу сходная с понятием категориаль
ности в грамматике (см.: Из записок..., с. 38—45, 82).
44 См.: Бондарко А. В. Теория морфологических категорий.
Л., 1976, с. 6—40, 155—203.
мантики в грамматике — значения частей речи. К категориальной семантике относятся также значения членов синтаксических категорий (таких, как «повествовательность/вопросительность», «утверждение/отрицание»), значения типов синтаксических конструкций (например, условных, временных, причинных и т. д.).
В данной работе мы сосредоточим внимание лишь на одной разновидности категориальной семантики — на значениях граммем — членов морфологических категорий, но в общей характеристике категориальных значений постараемся учесть более широкий круг явлений, о которых шла речь выше.
Итак, категориальные значения — это значения, присущие грамматическим классам и единицам: а) классам морфологических форм (членам морфологических категорий и парадигм) и каждой из словоформ как единице, входящей в данный класс; б) грамматическим классам слов (частям речи) и каждому слову как единице, входящей в данный класс; в) классам конструкций (членам синтаксических категорий и парадигм) и каждой конкретной конструкции как единице, входящей в данный класс. Основными признаками категориальных грамматических значений (речь идет о языках флективно^синтаксического типа) являются: а) обязательность (обязательность реализации данного грамматического содержания в каждой лексически конкретной единице, входящей в данный грамматический класс, в каждом акте функционирования этой единицы или по крайней мере в центральной сфере ее функционирования), б) инвариантность (абсолютная для одних типов категориальных значений и относительная для других, когда речь идет об инвариантности определенного признака или комплекса признаков в пределах центральной сферы функционирования данной единицы), в) системная релевантность, т. е. роль данного значения как признака (или комплекса признаков), лежащего в основе определенных грамматических классов и единиц,, противопоставленных другим классам и единицам в замкнутой системе, г) опора на интегрированную замкнутую систему формальных грамматических средств.
Все другие значения в грамматике являются некатегориальными. Некатегориальную семантику представляют значения, аналогичные по своему содержанию категориальным грамматическим значениям (например, значения модальные, темпоральные, аспектуальные и т. д.), но остающиеся вне тех разрядов, по которым, как писал А. А. Потебня, распределяется частное содержание языка.
Каково отношение категориальных значений к выражающим их формальным структурам? Что первично в данном соотношении? Рассмотрим некоторые стороны этого вопроса на примере морфологических категорий.
Категориальные значения лежат в основе категориальных форм (граммем) — членов морфологических категорий. Элементы
данного класса форм, например форм 2-го лица, объединяются на основе общности определенного категориального признака (в данном примере — признака 2-го лица); разные (но однородные) классы форм, т. е. разные граммемы, противостоят друг другу также на базе оппозиции категориальных признаков. Итак, ряды форм и их оппозиции конституируются на базе объединения и противопоставления по категориальным признакам. В единстве категориального содержательного признака и того ряда форм, который является его носителем, первичным (с функциональной точки зрения) следует считать категориальный признак. Вместе с тем нужно учитывать и другую сторону рассматриваемого соотношения: сами содержательные признаки становятся категориальными лишь тогда, когда они опираются на определенные формальные ряды и их оппозиции. Таким образом, наряду с устанавливаемым с функциональной точки зрения фактором первичности категориального признака по отношению к определенному классу формальных структур налицо и отношение обусловленности самого статуса категориальности данного признака наличием того класса формальных структур, на который этот признак опирается (говоря о формальных структурах, мы имеем в виду не сами по себе материальные показатели, экспоненты значения, а прежде всего тип определенной структурной организации форм, в частности, применительно к морфологическим категориям — наличие противопоставленных друг другу рядов и их компонентов). Итак, в уже данном, «готовом» единстве категориального содержательного признака и класса структур, являющегося носителем этого признака, функционально первичен содержательный признак, но самый факт его существования в качестве категориального признака обусловлен наличием системы форм с определенной структурной организацией.
3. Соотношение категориальных и некатегориальных значений. Рассмотрим пример различения категориального и некатегориального значения.
Один из типов выражения некатегориальной семантики представляют «несобственные» функции морфологических категорий.45 Помимо «своих собственных» категориальных семантических функций морфологическая категория берет на себя дополнительную семантическую нагрузку, выполняя функции, либо свойственные другой категории, либо не имеющие в данном языке опоры на специальную систему грамматических форм. Так, при употреблении форм повелительного наклонения в императивной ситуации (Пройдите вперед! и т. п.) передается значение отнесенности действия к будущему (начиная от момента речи). За пределами собственно императивной ситуации могут быть пере-
45 См.: Бондарко А. В. Грамматическая категория и контекст, с. 61-65.
даны иные темпоральные отношения, ср. значение отнесенности к прошлому в предложении Вернись он вовремя, ничего бы не случилось (это тоже пример некатегориальной семантики).
Следует подчеркнуть, что выражение значения, представляющего собой несобственную функцию морфологической категории, и выражение «собственного» значения одного из членов данной категории — это совершенно разные типы, разные способы выражения значений. Когда мы говорим о том, что форма повелительного наклонения выражает значение побуждения, то это значит, что данное значение лежит в основе ряда форм, которые различаются по виду (ср. открой и открывай), лицу (ср. идите и идемте), числу (ср. иди и идите), но объединяются именно по принадлежности к повелительному наклонению с его категориальным признаком побудительности; это значит, далее, что признак побудительности является одним из тех дифференциальных признаков, которые лежат в основе противопоставления членов категории наклонения (ср. в русском языке противопоставление трех наклонений по признакам реальности, побудительности и гипотетичности). Когда же речь идет о том, что форма повелительного наклонения обладает несобственной функцией выражения отнесенности действия к плану будущего времени (начиная от момента речи), то имеется в виду значение, которое не конституирует какой-либо ряд форм и не лежит в основе противопоставления этого ряда другим рядам. Это дополнительный семантический элемент, вытекающий из значения побудительности, элемент, который необходимо учитывать при семантическом анализе, но который не имеет системной релевантности, т. е. не является существенным для парадигматической системы наклонений. Этот содержательный признак не опирается на специальное формальное выражение: формы косвенных наклонений не имеют временных показателей, не включаются в парадигму времени. Поэтому совершенно справедливо утверждение, что морфологическая категория времени в русском языке не распространяется на косвенные наклонения. Эти наклонения способны лишь к участию в некатегориальной передаче семантики времени.
Рассмотрим другие примеры «несобственных функций» морфологических категорий.
Глагольный вид в формах повелительного наклонения помимо аспектуальных функций может выполнять дополнительную модально-экспрессивную функцию. Ср.: Выверните — Выворачивайте карманы Несовершенный вид в подобных случаях (но далеко не всегда: ср.: Зайдите! — Заходите!) участвует в выражении более категорического, безапелляционного побуждения, чем при употреблении совершенного вида.
При сочетании форм несовершенного вида в случаях типа Мы сидели и молчали; Когда вы шли сюда, мы уже уходили и т. п. передается темпоральное отношение одновременности, а при сочетании форм совершенного вида — отношение последо-
Ю А. В. Бондарко
вательности: Они встали и ушли; Когда вы встанете, они уйдут. Эти темпоральные отношения вытекают из категориальных значений видов. Выражение одновременности связано со способностью несовершенного вида выражать действие в процессе его протекания: сочетание двух (или более) протекающих процессов дает отношение одновременности. Выражение последовательности связано с присущим совершенному виду категориальным значением неделимой целостности действия: два целостных факта (или более) выстраиваются в последовательный ряд. Подчеркнем, что выражение этих значений для конструкций данного типа не является постоянным и обязательным, ср. выражение цепочкой форм совершенного вида (глаголов начинательного и ограничительного способов действия) совокупности фактов, последовательность которых несущественна: Что-то попищало, потрещало, повыло (Рекемчук. Короткие волны); Тарантас по-вчерашнему запрыгал, завизжал, застучало неистово ведро, привязанное к задку (Чехов. Печенег). Ср. также выражение одновременных состояний, а не последовательных действий при употреблении двух или более форм прошедшего совершенного в перфектном значении: Он постарел за эту неделю, осунулся и потемнел в лице (Бунин. Забота).
К той же разновидности иекатегориальных значений, т. е. к несобственным функциям морфологических категорий, можно отнести выражение значения неопределенности при употреблении множественного числа существительных в случаях типа В вагоне у нас новые пассажиры: молодая женщина с чемоданом.46 Перед нами тот случай, когда данная некатегориальная функция не является «собственностью» какой-либо другой морфологической категории (в русском языке, как известно, выражение определенности / неопределенности не закреплено за специальной системой морфологических форм). В приведенном выше примере оттенок неопределенности выявляется особенно ясно потому, что налицо предметная отнесенность к одной женщине, но этот оттенок может передаваться и при отсутствии указания на одно лицо или один предмет, ср.: В вагон вошли новые пассажиры. Во всех случаях неопределенность является возможным (необязательным) «побочным следствием» категориального значения множественного числа, следствием, вытекающим из неограниченного характера множественности.
Несобственные функции морфологических категорий представляют собой пример таких некатегориальных значений, которые обнаруживают тесную связь с категориальной семантикой,
48 См. языковой материал в кн.: Русский язык и советское общество. Морфология и синтаксис современного русского литературного языка. М., 1968, с. 153—163. Ср. интерпретацию фактов такого рода в статье: Ре в зин И. И. Так называемое «немаркированное множественное число» в современном русском языке. — Вопросы языкознания, 1969, № 3.
являясь как бы ее Побочным результатом, представляя те семантические элементы, которые не входят в знаковое содержание формы, но вытекают из него.
Заметим, что «некатегориальный статус» может сказываться на интенсивности и отчетливости передаваемого значения. Так, есть существенное различие между эксплицитным «полным» выражением значения будущего времени предназначенной для этого временной формой и выражением побуждения, которое лишь имплицитно предполагает презентно-футуральную перспективу, причем это темпоральное отношение при отсутствии лексических показателей типа «завтра» и т. п. не подчеркивается, не выделяется как самостоятельный семантический элемент (ср.: Вы останетесь и будете ждать здесь и Останьтесь и ждите здесь]).
10* |
Приведем еще один пример, иллюстрирующий различия между категориальными и некатегориальными значениями, прежде всего с точки зрения различия между эксплицитным и имплицитным выражением. Ср. два предложения: 1) Он слышал, как капли падали в воду и 2) Он слышал, как капли падают в воду. В первом предложении значение отнесенности действия ■ падали к прошлому по отношению к моменту речи является категориальным: здесь реализуется инвариантный содержательный признак, присущий форме прошедшего времени (всему ряду форм прошедшего времени), признак предшествования по отношению к исходной точке отсчета, один из тех признаков, которые лежат в основе противопоставления членов морфологической категории времени. Во втором предложении представлено категориальное значение настоящего времени (значение одновременности по отношению к исходной точке отсчета), в данном случае в синтаксически обусловленном относительном варианте (как одновременность действия падают по отношению к слышал). Есть ли здесь значение отнесенности действия падают к прошлому? Думается, что это значение здесь присутствует (как дополнительная косвенная временная ориентация), однако в рассматриваемом случае данное значение является некатегориальным. Оно не принадлежит форме настоящего времени, а в предложениях такого рода передается лишь косвенно и имплицитно: действие падают одновременно по отношению к слышал, а поскольку слышал относится к прошлому, то и действие падают получает отнесенность к прошлому (с точки зрения момента речи). Эта временная отнесенность, однако, лишь подразумевается, логически вытекает из грамматически выраженных временных значений, но не выражается непосредственно и эксплицитно морфологической формой или синтаксической конструкцией. Ср. аналогичные отношения при переводе данного предложения в план будущего времени: Он услышит, как капли падают в' воду. Из значения одновременности действия падают с будущим временем (услышит) вытекает некатегориальное значение отнесенности действия падают к будущему с точки зрения момента речи.
Один из типов некатегориальных значений представляют значения лексических средств контекста, взаимодействующих с грамматическими формами. Эти средства передают значения, сходные или сопоставимые с категориальными значениями, т. е. заключают в себе элементы, относящиеся к той же семантической области. Таковы, например, контекстуальные лексические показатели времени типа вчера, когда-то, прошлым летом и т. п., указывающие на отнесенность ситуации к прошлому {Вчера приехали и т. п.).
В части случаев лексические средства передают отношения, которые в данном языке не выражаются специальными грамматическими формами, но в принципе (в том или ином языке) могут быть выражены грамматически. Значения лексических средств, о которых идет речь, — это лексические значения, функционально значимые для грамматики, но не являющиеся в данном языке собственно грамматическими. Сопоставляя подобного рода значения с категориальными значениями грамматических форм, мы имеем в виду лишь функциональное сходство (но не тождество). Например, в русском языке лексическими средствами типа мол, якобы, как говорят, по его словам и т. п. передаются различные конкретные значения, относящиеся к семантической сфере пересказывания, или, по терминологии Р. О. Якобсона, засвидетельствованное™, т. е. сообщения о событиях известных говорящему на основании свидетельств других лиц.47 В ряде языков для выражения семантики переоказывания существуют специальные грамматические формы. По отношению к этим языкам (например, к болгарскому), речь шла бы о категориальном значении. По отношению же к языкам, не имеющим таких специальных форм пересказывания, например русскому, мы должны признать данное значение некатегориальным. Ср. болгарский текст и его перевод на русский язык: Ученическаси книжка не показа — забравил я в Пловдив (Г. Караславов) «Своей ученической книжки он не показал — (якобы) забыл ее в Пловдиве (или „по его словам, забыл ее в П.")».48
Различие между категориальными и некатегориальными значениями в ряде случаев наглядно выявляется при сопоставительном анализе языков. Однако это различие может быть установлено и в пределах грамматического описания только данного языка (ср. «собственные» и «несобственные» функции грамматических форм). Анализ соотношения категориальных и некатего-
47 См.: Якобсон Р. О. Шифтеры, глагольные категории и русский
глагол. — В кн.: Принципы типологического анализа языков различного
строя. М., 1972, с. 95—96, 101—102, 106; см. также: Демина Е. И. Пере-
сказывательные формы в современном болгарском литературном
языке. — В кн.: Вопросы грамматики болгарского литературного языка.
М., 1959, с. 313-378.
48 Пример и его перевод дается в кн.: М а с л о в Ю. С. Очерк болгар
ской грамматики. М., 1956, с. 249.
риальных значений базируется на принципе независимой характеристики значений именно данного языка, а не на переносе отношений одного языка на другой (сопоставление, напротив, подчеркивает специфику разных языков в соотношении категориальных и некатегориальных семантических элементов).
Между категориальными и некатегориальными значениями нет резкой грани. Это обнаруживается, в частности, в тех случаях, когда данная грамматическая форма, помимо того доминирующего признака или комплекса признаков, по которому она входит в определенную систему форм и противостоит другим членам этой системы, обладает теми или иными периферийными функциями, выходящими за пределы собственно категориального ядра содержания формы. Например, форма винительного падежа в русском языке, помимо категориального значения прямого объекта, в строго ограниченных условиях, зависящих от лексического значения глагола и имени существительного, может выражать комплекс обстоятельственных значений (пройти километр, прождать целую неделю, весить одну тонну). Поскольку эти значения не обладают признаками относительной обязательности, инвариантности и системной релевантности, они должны быть признаны некатегориальными. В этом примере мы имеем дело с явно периферийными функциями, отдаленными от категориального значения грамматической формы. В других случаях связь между периферийными и центральными функциями оказывается более тесной, периферийный характер функции может быть весьма относительным. Функции такого рода настолько тесно переплетаются с категориальными значениями и в такой степени приближаются к ним, что бывает трудно решить, что собой представляет данное значение: один из вариантов более широкого категориального значения формы или периферийную функцию некатегориального характера. Например, по-разному можно трактовать в этом отношении обобщенно-личную функцию форм 2-го лица ед. числа в русском языке (Из песни слова не выкинешь; От тебя толку не добьешься; Об этом кап-то забываешь и т. п.). Эта функция не охватывается значением отношения к адресату и имеет относительно периферийный характер. Однако данная функция весьма существенна для семантического потенциала формы 2-го лица ед. ч. в ее отношении к форме 2-го лица мн. ч., а также к другим формам лица. Поэтому вряд ли можно однозначно определить, входит ли обобщенно-личное значение в категориальный комплекс признаков данной формы или выходит за его пределы и имеет некатегориальный характер (подробнее о соотношении центральных и периферийных функций грамматических форм речь будет идти ниже, при характеристике структурных типов категориальных значений).
Отсутствие резкой грани между категориальными и некатегориальными значениями проявляется также во взаимодействии формы и контекста в процессе функционирования грамматических
форм. Категориальное значение, принадлежащее языковой системе, нельзя отделить резкой гранью от процесса функционирования языка; категориальное значение опирается на этот процесс, заключая в себе то постоянное, устойчивое, что извлекается из бесконечных актов функционирования и что, с другой стороны, составляет системную языковую основу новых и новых речевых употреблений. Но из процесса функционирования формы во взаимодействии с другими языковыми элементами в категориальное содержание формы включается лишь то, что существенно для грамматической системы языка, что отражает свойства грамматических классов и единиц. Категориальные и некатегориальные семантические элементы могут переплетаться и взаимодействовать в составе сложных семантических комплексов. Таковы так называемые «частные значения» морфологических форм, т. е. значения, обусловленные контекстом, ситуацией, а в части случаев и лексическим значением данной словоформы. Категориальным элементом частных значений является то, что исходит от морфологической формы; те же специфические признаки, которые исходят от контекста и ситуации (а также от лексического значения словоформы) и отличают одно частное значение от другого, являются с точки зрения системной грамматической парадигматики некатегориальными. Ср., например, такие частные значения форм настоящего времени (настоящего несовершенного) в русском языке, как конкретное настоящее время момента речи {Посмотри: он спит), расширенное настоящее (Он давно спит) и настоящее постоянное (Он любит спать). Категориальным элементом этих значений, исходящим от самой морфологической формы, является значение настоящего времени, в более общей формулировке — признак одновременности по отношению к исходной точке отсчета. Этот признак, наряду с признаками предшествования и следования, лежит в основе противопоставления форм времени. Что же касается различий между упомянутыми выше частными значениями, то они непосредственно не определяются системой морфологических форм. Нельзя сказать, что они совсем не зависят от нее: система форм, в част-ноети категориальное значение данной формы, создает предпосылки для такой дифференциации семантических вариантов, которая соответствует категориальной семантике формы, ее месту в системе (у других форм выявляются иные семантические варианты) . Иначе говоря, дифференциальные признаки частных значений, выражаемвгх при функционировании данной формы, в известной степени зависят от специфики интегральных признаков этих значений, исходящих от категориального значения самой формы. Однако непосредственно конкретные дифференциальные признаки, отличающие одно частное значение от другого, определяются контекстом, ситуацией, лексическим значением словоформы. Эти различия важны для грамматики, так как они отражают дифференциацию устойчивых типов функционирования
формы и представляют такую вариативность устойчивых категориальных семантических признаков, которая не может быть безразличной для их содержательной характеристики (исследуя контекстуально обусловленные варианты, мы лучше познаем инвариантное в содержании формы). Но парадигматической грамматической категориальности в рассматриваемых различиях нет. Здесь можно видеть категориальность иного рода — присущую типам функционирования морфологических форм, устойчивым типам контекста, но эта категориальность контекста (у контекста есть и своя семантическая парадигматика) — явление особого рода, которое не следует смешивать с категориальностью в плане системной грамматической парадигматики.
Если взять определенное частное значение морфологической формы как целое, то «мера грамматической категориальности» зависит от степени контекстуальной и лексической обусловленности. Наиболее существенную роль категориальные элементы играют при выражении главного (основного) значения, в наименьшей степени зависящего от контекста и лексики (ср., например, конкретно-фактическое значение совершенного вида — основное его значение, для реализации которого достаточен минимальный контекст: — Забыл; — Войдите]; — Помочь?). С возрастанием контекстуальной и лексической обусловленности того или иного .частного значения удельный вес категориально-грамматических элементов в выражаемых сложных семантических комплексах уменьшается, ср. такие частные значения совершенного вида, как наглядно-примерное (Иногда зайдет, посидит...), потенциальное (Словечка в простоте не скажет), суммарное (Его дважды отметили). Никогда, однако, значимость категориальных элементов в семантических комплексах, выраженных в речи, не устраняется. Эти элементы устойчивы и обязательны для каждого типа функционирования формы.
Еще раз подчеркнем чрезвычайно важный, с нашей точки зрения, факт: категориальные значения грамматических форм, реализуясь в речи, в той или иной мере «обрастают» некатегориальными элементами, исходящими от контекста и лексического значения данной формы: в процессе функционирования форм «чистой категориальности» уже нет, налицо сплав категориальных и некатегориальных элементов в выражаемых семантических комплексах.
Как показывает предшествующее изложение, некатегориальные значения в грамматике неоднородны (существенно, что этот тип значений был определен выше как немаркированный по отношению к категориальным значениям: речь идет о значениях, содержательно сходных или сопоставимых с категориальными грамматическими значениями, но не обладающих указанными выше специфическими признаками категориальных значений). В области некатегориальных значений выделяются два «полюса»: 1) некатегориальные значения, тесно связанные с категориальными значениями и в той или иной степени приближающиеся
к ним; 2) значения, являющиеся в данном языке по типу своего выражения лексическими и лишь функционально имеющие отношение к грамматике. Между этими двумя полюсами располагаются разные типы «переходных случаев».
Значения первого рода — это значения, хотя и не представляющие категориального признака, определяющего семантическую доминанту данной формы и ее место в системе, но тем не менее связанные с грамматической формой. Таковы, в частности, периферийные функции форм, реализующиеся при активной и обязательной поддержке контекста и (в части случаев) лексического наполнения формы.
Значения второго рода по характеру своего выражения и по типу системно-структурной организации максимально удалены от категориальных грамматических значений. Для данного языка это лексические значения, по отношению к значениям грамматических форм это значения контекстуальные. Однако функционально они находятся «на службе грамматики» и интенсивно воздействуют на реализацию категориальных грамматических значений, конкретизируя и модифицируя их.
Некатегориальные значения в грамматике выходят за пределы семантической области грамматических (морфологических и синтаксических) категорий в данном языке. Они охватываются более широкими функциональными единствами — функционально-семантическими полями (как такими, которые включают в себя грамматические категории, играющие роль центра данного поля, так и такими, которые не опираются на грамматические категории) .49
Некатегориальные значения относятся к области скрытой грамматики или (те из них, которые наиболее близки к категориальным значениям) к «пограничным зонам» между явной (открытой) и скрытой грамматикой.
Определим в самом общем виде нашу трактовку понятия скрытой грамматики, прежде всего той ее части, которая имеет отношение к вопросу о некатегориальных значениях в грамматике. Скрытые категории давно уже отмечались лингвистами.50 Проблема скрытой грамматики и скрытых категорий интенсивно разрабатывается и в настоящее время.51 Широкое понимание скрытой грамматики, представленное в концепции С. Д. Канцельсона, необходимо и целесообразно для обобщения явлений, которые при всех различиях между ними обладают существенными общими
49 Наша трактовка понятия «функционально-семантическое поле» из
ложена в ранее опубликованных работах, см., в частности: Б о н-
дарко А. В. 1) Грамматическая категория и контекст, с. 3—75; 2) Тео
рия морфологических категорий, с. 204—244.
50 См., например, рассмотренное в I главе этой книги высказывание
И. А. Бодуэна де Куртенэ о «потаенных языковых представлениях».
51 См.: Кацнельсон С. Д. Типология языка и речевое мышление,
с. 78—94.
признаками — речь идет о грамматических (на наш взгляд, —■ грамматически значимых) сигналах, имплицитно содержащихся в синтаксических сочетаниях и семантике слов. Вместе с тем широкое понятие скрытой грамматики и скрытых категорий требует строгой дифференциации, когда рассматриваются конкретные типы таких категорий.
«Скрытая грамматика» — это важное и необходимое понятие, однако нужно учитывать, что перед нами понятие образное. Фактически то, что им охватывается, — это далеко не всегда собственно грамматика; во многих случаях это грамматически значимое в лексике и контексте. По существу грамматическая значимость лексики и контекста совсем не является скрытой. О скрытой грамматике, скрытых категориях речь должна идти, как нам кажется, в том смысле, что грамматически значимые элементы лексики и контекста, а также функции, так или иначе связанные с формами, но выходящие за пределы их категориального грамматического значения, выявляются сложно, опосредованно, нередко косвенно.
Как показывают приведенные выше примеры, различие между категориальными и некатегориальными значениями заключается не в том, что первые имеют формальное выражение, а вторые не имеют его. Те и другие значения имеют формальное выражение, но разного характера, разных типов языковой структурной организации, разной степени стабильности, специализации и регулярности. В ряде рассмотренных выше примеров было представлено имплицитное выражение некатегориальных значений. Имплицитное выражение, на наш взгляд, также следует признать формальным (в самом широком смысле), потому что оно является дополнительным следствием, косвенным результатом соотношения тех единиц, их комбинаций и окружающих их элементов контекста, которые представлены в данном высказывании и выражены определенными формальными показателями. Иными словами, имплицитно выраженное значение вытекает из того, что выражено эксплицитно, и поэтому охватывается широким понятием формального выражения.52
Некатегориальные значения, как и всякие значения, реализуются в речи, в конкретном высказывании. Думается, что они занимают определенное место и в языковой системе. Выражение этих значений участвует в общей схеме распределения семантических функций по языковым оредствам. В системе языка как бы предусмотрены среди прочих и следующие возможности: а) двойственная по своему характеру реализация ряда семантических функций в грамматике — категориальная и некатегориальная; б) реализация некоторых функций в данном языке лишь в виде
52 Об эксплицитности и имплицитности языкового выражения см. статью К. Гаузенбласа: Hausenblas К. Explicitnost a implicitnost jazykoveho vyjadfovani. — Slovo a slovesnost, 1972, 33, 2, p. 98—105.
некатегориальных значений (таково, например, упомянутое выше выражение засвидетельствованности/незасвидетельствованности в русском языке). Категориальные и некатегориальные значения входят в общий реестр языковых функций, занимающих определенное (но разное) положение в грамматической системе языка.
Категориальные значения образуют ядро грамматической семантики. Это ядро окружено периферийной сферой некатегориальных значений — сферой лексики на службе грамматики, дополнительных несобственных функций грамматических категорий, сложных межкатегориальных комбинаций, разноуровневых комбинированных способов выражения семантики, содержательно аналогичной категориальным значениям.
4. Обязательность как основной признак категориальных грамматических значений. В свойстве обязательности53 можно выделить два разных, хотя и связанных друг с другом аспекта: 1) системно-языковой и 2) речевой.
1) Системно-языковой аспект обязательности категориальных значений заключается в том, что оои лежат в основе определенных грамматических классов (рядов) и оказываются присущими всем членам этих классов в их конкретной репрезентации. Например, выражение того или иного временио-го значения обязательно в русском языке для всех форм изъявительного наклонения и для каждой словоформы, представляющей этот класс форм; выражение значения одного из иаклоне-ний обязательно для всех личных форм глагола (в любой словоформе); выражение значения одного из видов обязательно для всех глагольных форм. Таким образом, значение члена данной морфологической категории присуще любой представляющей его форме и репрезентирующей эту форму словоформе. Например, значение изъявительного наклонения присуще формам разных лиц, разных времен, чисел и т. п. и всем словоформам {пишу, пишешь, пишет; делаю, делал, буду делать; расскажу, расскажем и т. д.), репрезентирующим эти формы.54
В зависимости от того, насколько широк круг форм, наделенных определенным категориальным признаком (по сравнению
53 Говоря о свойстве обязательности, присущем категориальным грамматическим значениям, мы имеем в виду языки флективно-синтетического типа. О неуниверсальности признака обязательности, в частности о специфике в этом отношении изолирующих и агглютинативных языков, си.: Короткое Н. П., Панфилов В. 3. О типологии грамматических категорий. — Вопросы языкознания, 1965, № 1, с. 37—47.
°* Ср. характеристику обязательности грамматических категорий, данную А. А. Зализняком (думается, что в этой характеристике представлен именно системно-языковой аспект обязательности): «Ряд однородных элементов значения считается обязательным для некоторого класса словоформ, если в любой словоформе этого класса содержится какой-нибудь из членов данного ряда. Элемент значения считается обязательным для некоторой словоформы, если его ряд обязателен для класса словоформ, в который она входит» (Зализняк А. А. Русское именное словоизменение. М., 1967, с. 25).
с максимально возможным), мы имеем дело с разными по широте сферами обязательности. Соответственно формы, не охваченные данным признаком как категориальным, но способные к тому, чтобы участвовать в выражении сходной семантики, становятся «позицией необязательности». Например, применительно к значениям времени в русском языке позиция, в которой эти значения оказываются необязательными, представлена формами повелительного и сослагательного наклонения, а также формами инфинитива. Выражение временных значений при употреблении этих форм возможно, но не обязательно, оно не имеет категориального характера.
Специфика системно-языкового аспекта обязательности категориальных грамматических значений становится особенно очевидной при сопоставлении с областью словообразования. Выражение того или иного словообразовательного значения охватывает лишь более или менее ограниченную группировку лексики. Одни лексические единицы входят в данный словообразовательный разряд и выражают свойственное ему словообразовательное значение, другие же (те, которые :по своей семантике также могли бы входить в этот разряд) не имеют соотаетствующей морфемной характеристики и оказываются вне данного разряда. При этом границы словообразовательных разрядов не связаны с последовательной системной регламентацией, они определяются лишь исторической традицией и языковой нормой. Так, мы не можем сказать: если перед нами одушевленное существительное, то оно относится к определенному словообразовательному разряду со значением отношения к полу. В одних случаях это так (ср. колхозник — колхозница, активист — активистка, лев — львица и т. п.), в других же случаях соотносительных образований нет и отношение к полу словообразовательными средствами не передается {агроном, профессор; обезьяна, лисица и т. п.). Таким образом, мы можем сказать лишь так: если перед нами одушевленное существительное, то оно может (но не должно обязательно) принадлежать к определенному словообразовательному разряду со значением отношения к полу. Конечно, и по отношению к словообразованию можно было бы говорить об особого рода обязательности, но это была бы уже совсем иная обязательность, несопоставимая с грамматической — обязательность словообразовательного значения только для лексем с данным словообразовательным формантом, а не для лексем, подводимых под определенный класс с четко очерченными границами. Понятно, что термин «обязательность» по отношению к фактам такого рода лучше не употреблять: по «грамматической мерке» это не обязательность, а факультативность, потенциальная возможность.
Примечательно следующее различие между морфологическими и словообразовательными рядами (соответственно, в характере выражения значений их членов). Члены морфологического
категориального ряда в их -конкретной репрезентации не во всех случаях характеризуются определенным морфемным показателем, отличающимся от показателей других рядов, противопоставленных данному, ср. явление двувидовости (обследовать — сов. и несов. и т. п.), падежный синкретизм (кисти — род. ед., дат. ед., им. и вин. мн.), тем не менее соответствующие значения выражаются и при формальных совпадениях.55 Грамматической обязательности подчиняются не только те элементы данного класса, которые по формальным признакам отличаются от элементов других классов, но и элементы противопоставленных друг другу классов, формально не различающиеся (на фоне формальных различий других репрезентантов этих классов). Что же касается словообразовательных рядов, то их члены не могут не обладать формальным морфемным признаком данного ряда. Выражение словообразовательного значения действительно лишь в тех неопределенных пределах, которые намечены распространением морфемного словообразовательного форманта, а его распространение, как уже говорилось, всегда непоследовательно, всегда связано с индивидуальными особенностями лексических единиц и их индивидуальной историей.
Итак, обязательность категориальных грамматических значений в системно-языковом аспекте — это облигаторность выражения данного значения по отношению к определенным грамматическим классам и к множествам лексических единиц, охватываемых этими классами (единиц, содержание которых обязательно подводится под один или несколько общих разрядов).56
2) Речевой аспект обязательности категориальных значений — это существующая для говорящего в процессе речи обязательность выбора одного из противопоставленных друг другу категориальных значений (и, соответственно, выбора формы) ,57
55 Мы делаем акцент именно на обязательности категориальных зна
чений (или обязательности выражения значений), а не на обязательности
появления определенных формальных показателей этих значений.
56 Важнейшей предпосылкой системно-языкового аспекта свойства,
обязательности, присущего категориальным грамматическим значениям,
является принцип избирательности. См. об этом принципе: Серебрен
ников Б. А. К проблеме типов лексической и грамматической абстрак
ции (О роли принципа избирательности в процессе создания отдельных
слов, грамматических форм и выбора способов грамматического выра
жения) . — В кн.: Вопросы грамматического строя. М., 1955, с. 54—73.
57 Преимущественно этот аспект обязательности раскрывает Р. О. Якоб
сон на примере предложения The man killed the bull, замечая, что для
любого говорящего на английском языке существует обязательность вы
бора между определенностью или неопределенностью субъекта и объекта,
между активностью или пассивностью, между претеритом/непретеритом,
перфектом/неперфектом, длительностью/недлительностью и т. д. (см.:
Jakobson R. Boas' view of grammatical meaning. — The American Anth
ropologist, 1959, 61, 5, part 2, Memoir, p. 139—141). Когда же Р. О. Якобсон
пишет, что специфика грамматического строя того или иного языка за
ключается в том, какие именно аспекты опыта являются в данном языке
Если системно-языковый аспект свойства обязательности связан прежде всего с определенными грамматическими классами и элементами этих классов (имеется в виду обязательность того или иного значения для данного класса), то речевой аспект обязательности —это обязательность для говорящего и для данного высказывания.58
Системно-языковой и речевой аспекты обязательности категориальных значений, разумеется, взаимосвязаны, причем определяющую роль играет системно-языковой аспект. Выбор говорящим одного из противопоставленных друг другу значений обязателен лишь тогда, когда эти значения включены в данном языке в систему обязательных элементов грамматического содержания. Говорящий осуществляет выбор между теми формами, которые уже заключают в себе свойство системно-языковой обязательности. В своем поведении он подчиняется системно-языковой закономерности, определяющей сферы обязательного и необязательного выражения тех или иных значений.
Свойство обязательности, присущее категориальным грамматическим значениям, может приобретать специфическую форму в тех особых условиях, когда оно вступает в столкновение с теми или иными препятствиями. Таким препятствием может быть лексическое или словообразовательное значение слова в тех случаях, когда оно не совмещается со значением одного из членов данной морфологической категории (при многочленности категории речь может идти о несовместимости со значением нескольких ее членов). Так, обязательность категориальных значений числа имен существительных в русском и других славянских языках (как и в ряде других языков) наталкивается на сопротивление лексического материала: неисчисляемые существительные (собирательные, вещественные, отвлеченные), как известно, характеризуются несоотносительностью по числу. В таких случаях (мусор, сливки и т. п.) воздействие лексико-семантического фактора приводит к тому, что оппозиция по числу в плане содержания нейтрализуется (по крайней мере частично). Однако свойство обязательности, присущеее категории числа, все же сохраняется. Оно проявляется в сохранении согласования имен прилагательных и глаголов с неисчисляемыми существительными, сохраняющими формальные показатели единственного либо множественного числа (вчерашние сливки скисли и т. п.). В данном случае семантические элементы категориального содержания форм числа имен существительных утрачиваются, а структурные
обязательными (там же, стр. 141), то здесь уже налицо переход к системно-языковому аспекту обязательности.
58 Конечно, речевой аспект обязательности не является «чисто речевым»^ в нем всегда присутствует то, что связано с системой языка. Пожалуй, точнее было бы сказать, что этот аспект является и речевым и языковым, в отличие от другого аспекта, представляющего собой отвлечение от речи.
элементы (выявляющиеся в структурной функции согласования) остаются, и применительно к ним свойство обязательности остается действительным.
Обязательность значений членов грамматической категории может вступить в противоречие с факторами, связанными с языковой нормой. Например, выражение говорящим мысли о его победе над кем-то в будущем требует употребления формы 1-го лица настоящего-будущего времени от глагола победить, однако по нормам русского языка эта форма от данного глагола не образуется. В этом случае грамматическая обязательность в ее речевом аспекте (облигаторность употребления формы, в которой были бы выражены признаки 1-го лица и будущего времени) находит свое проявление в том, что данная форма все же употребляется, но уже от другого глагола (Я одержу победу и т. п.). Такое преодоление затруднения в реализации грамматической обязательности подчеркивает устойчивость этого свойства.
Одним из проявлений обязательности выражения категориальных грамматических значений в особых условиях, противодействующих их беспрепятственной реализации, является поведение значений грамматических форм при их переносном употреблении. В этих условиях значение грамматических форм вступает в противоречие со значением контекста, например, форма имеет значение прошедшего времени, а контекст говорит о будущем (Если я не свалю его с первого удара, я погиб). Таким образом, контекст препятствует проявлению грамматического значения формы в прямом, неметафорическом плане: форма прошедшего времени уже не передает в данных условиях подлинного прошедшего времени. Однако, как уже неоднократно отмечалось, грамматическое значение формы в таких условиях не исчезает: оно выражается, хотя и в модифицированном виде (в результате столкновения с контекстом) — как значение переносное, метафорическое. В нашем примере речь идет о будущем действии, которое представлено так, как будто оно уже осуществилось. Ср. в настоящем историческом (Подходит он вчера ко мне и говорит...): реально прошедшие действия представлены так, как будто они одновременны моменту речи.59 В том, что категориальные значения грамматических форм при контрасте со значением контекста не исчезают, а так или иначе пробивают себе дорогу, и выявляется присущее им свойство обязательности. И в данном случае противодействующий фактор (препятствие) подчеркивает, во-первых, последовательность реализации свойства обязательности, а во-вторых, многообразие форм реализации этого свойства.
Обязательность выражения категориальных грамматических значений ведет к избыточности: грамматические значения выра-
59 Подробнее о поведении значений грамматических форм в условиях транспозиции см.: Б о н д а р к о А. В. 1) Грамматическая категория и контекст, с. 94—97; 2) Вид и время русского глагола (Значение и употребление). М., 1971, с. 129—175.
жаются не только тогда, когда это необходимо для Данного atfta речи, для выражения определенного мыслительного содержания в процессе коммуникации, но и в тех случаях, когда такой необходимости нет, когда для адекватной передачи смысла высказывания вполне можно было бы обойтись без выражения данного значения.60 Например, в повествовании о прошлом устанавливается общий «темпоральный ключ» — отнесенность событий, находящихся на основной линии повествования, к прошлому. Для обозначения и стабилизации этой отнесенности к прошлому необходимы в каких-то «узлах» повествования лексические и грамматические темпоральные показатели. Но отнесенность к прошлому вновь и вновь выражается при употреблении каждой глагольной формы прошедшего времени. Приведем в качестве примера начало фрагмента «Вороны» из цикла «Лесные гости» М. М. Пришвина: Пробуя ружье, ранил ворону [отнесенность действия к прошлому обозначена], — она отлетела немного [значение прошлого закреплено, прочно зафиксировано уже не для одного действия, а для целого эпизода] и села на дерево [здесь уже в фиксации претеритальности явно присутствует элемент избыточности; так и в дальнейшем повествовании]. Другие вороны покружились над нею и улетели, но одна спустилась и села с ней рядом.
Конечно, избыточность, о которой идет речь, относительна. Избыточное тесно переплетается с необходимым. Так, повторяющаяся фиксация претеритальности надежно сигнализирует, что продолжается план прошлого. Тем самым обеспечивается четкое обозначение пределов этого плана при переходе к другой темпоральной плоскости, ср. в том же фрагменте из М. М. Пришвина: Но при мысли о хищной вороне является и такая неприятная мысль.
Итак, мы не отрицаем того, что избыточность может быть полезной, а лишь констатируем самый факт избыточности по отношению к необходимому минимуму грамматической информации, подчеркивая, что избыточность является, в частности, следствием обязательности выражения категориальных грамматических значений.
Некатегориальные значения необязательны. Рассмотрим это явление на примере необязательного выражения отношения к времени при употреблении форм сослагательного наклонения. Действие, выраженное этой формой, может получить темпоральную отнесенность, специально обозначенную определенными лексическими средствами контекста, например: Полчаса тому назад... вы бы увидели меня в совершенно другой позиции (Тургенев. Отцы и дети), однако такая актуализация встречается не-
60 См. об избыточности морфологических категорий как следствии свойства обязательности: Кацнельсон С, Д. Типология языка...,
' с. 76—77.
регулярно, от случая к случаю. Чаще временная отнесенность действия, выраженного формой сослагательного наклонения, вытекает из общего смысла контекста, но специально не акцентируется, что связано с тем, что она не существенна или мало существенна для содержания высказывания. Например: — Бандитов боишься, какие же теперь у нас бандиты? Если бы даже целой шайкой напали, погляди, сколько у нас навешано оружия! (Пришвин. Неодетая весна). Из контекста, исключающего отнесенность действия, выраженного формой сослагательного наклонения, к прошлому и настоящему, вытекает отнесенность этого действия к будущему (ср. возможность замены: если даже целой шайкой нападут). Однако значение будущего времени в приведенном примере специально, эксплицитно не выражено.
В других случаях темпоральная отнесенность действия остается полностью или частично неопределенной, например: [Воло-годов]... Ваша дальнейшая жизнь совершенно нам не безразлична. [Лиза]. Замуж за него все равно не пошла бы... На коленях проси, не пошла бы. Не знаю, из-за чего вы так беспокоитесь. Я всем очень довольна (А. Толстой. Мракобесы). Здесь действие представлено безотносительно к какому-либо определенному временному плану («вообще не пошла бы — никогда, ни сейчас, ни в прошлом, ни в будущем»), но не исключены и другие истолкования, в частности «тогда, в прошлом» или «ни сейчас, ни в будущем не пошла бы».
Подобные примеры иллюстрируют проявления необязательности некатегориальных значений в речевом аспекте, но в основе этих проявлений лежит системно-языковой аспект: положение данной формы за пределами тех классов форм, для которых рассматриваемое значение является обязательным, обусловливает все те возможности речевого употребления, о которых говорилось выше.
Не обладая свойством обязательности, некатегориальные значения не отличаются и избыточностью (по крайней мере не обнаруживают избыточности в тех масштабах, которые характерны для категориальных значений). То или иное значение, не являющееся обязательным, выражается лишь тогда, когда это необходимо для данного высказывания (разумеется, не по произволу говорящего, а в соответствии с языковой нормой).
С признаком обязательности тесно связаны остальные признаки категориальных значений.
Отношение признака инвариантности к обязательности: если то или иное значение обязательно для определенного грамматического класса и, следовательно, реализуется в каждой единице, преставляющей данный класс в конкретном высказывании, то тем самым это значение является для таких единиц постоянным, стабильным, инвариантным. Ср. инвариантность значений граммем — членов морфологических категорий наклонения, времени, лица и т. д., а также инвариантность значений частей речи.
С обязательностью и инвариантностью связана и системная релевантность, т. е. роль данного значения как одного из признаков, лежащих в основе определенных грамматических классов и единиц, противопоставленных другим классам и единицам в замкнутой системе (т. е. роль данного значения как одного из интегральных и дифференциальных признаков, существенных для структуры определенной системы). С одной стороны, обязательность и инвариантность содержательного признака создают оптимальные возможности для того, чтобы он играл интегрирующую и дифференцирующую роль в системе, определяя линии тождеств и различий в соотношениях ее компонентов. С другой стороны, системная релевантность является необходимым условием обязательности: на обязательность может претендовать только такой признак, который обладает системной значимостью, т. е. конституирует определенную грамматическую подсистему, определяет ее внутреннюю структуру. Здесь налицо взаимная связь, взаимозависимость.
Опора данного содержательного признака на интегрированную замкнутую систему формальных грамматических средств — это такое свойство категориальных значений (точнее, свойство их выражения), которое непосредственно вытекает из системно-грамматической релевантности данного значения (в указанном выше смысле). Такая релевантность предполагает наличие системного грамматического выражения, имеющего специфическую для грамматики структурную организацию (в частности, основанную на интеграции противопоставленных друг другу классов в замкнутой системе). Данное свойство связано со всем комплексом указанных выше признаков: обязательность выражения инвариантных категориальных значений обеспечивается интегрированной «оппози-тивной» структурной организацией замкнутого типа, характерной для системного грамматического выражения. Ср. иной характер выражения некатегориальных значений, например, «разлитое», «рассеянное» по целому ряду разнообразных языковых (в том числе и грамматических) средств русского языка выражение значений определенности/неопределенности (здесь нет единой целостной системы грамматического выражения).
Можно было бы выделить и другие признаки категориальных значений, в частности эксплицитный, специализированный и прямой (не косвенный) характер их выражения, высокую частотность, а также избыточность. Однако ядро качественной специфики категориальных значений достаточно полно характеризуется тем комплексом связанных друг с другом основных признаков, которые были указаны выше.
5. Соотношение понятий «категориальное» и «общее» значение. Понятие категориального значения в грамматике перекрещивается с понятием общего значения, но не совпадает с ним. Так, понятие категориального значения применимо к частям речи, к предложению и его членам, т. е. к ве-
11 А. В. Бондарко
личинам, по отношению к которым (по крайней мере на современном этапе разработки вопроса) нет оснований говорить об общих и частных значениях. Так называемые общие значения грамматических форм представляют собой лишь одну из разновидностей категориальных значений. На наш взгляд, в полной мере сохраняет свою силу и становится особенно актуальной как ответ на тенденцию к абсолютизации общих значений (в работах Р. О. Якобсона и его последователей) мысль А. М. Пешковского: «Объединение... форм со стороны значения может осуществляться при помощи: 1) единого значения, 2) единого комплекса однородных значений, 3) единого комплекса разнородных значений, одинаково повторяющихся в каждой из форм».61 Примечательно, что А. М. Пешковский особенно подчеркивал категориаль-ность последнего типа объединения форм: «Такой ряд форм, объединенный комплексом разнородных значений (здесь и далее выделено А. М. Пешковским, — А. Б.), одинаково повторяющихся в каждой форме, мы тоже будем называть категорией».62 В качестве примера А. М. Пешковский приводит падежные значения, в частности значения родительного падежа, указывая, что значений здесь много и значения эти ио большей части разнородны, но тождественность проявляется не только в значениях, но и в самом совпадении всех этих разнородных значений в одной форме.63 Итак, категориальной может быть и грамматическая многозначность.
Во многом сходный подход к определению значений грамматических форм представлен в концепции В. В. Виноградова. Данная им характеристика падежных форм русского языка отражает многообразие семантических структур разных падежей.64
В настоящее время (как и в прежние времена) у многих грамматистов проявляется отрицательное, скептическое отношение к принципу общих значений в грамматике.65 Сдержанное отношение к этому принципу — у представителей Пражской школы, в рамках которой анализ общих значений в морфологии, пожалуй, наиболее популярен.66
"Пешковский А. М. Русский синтаксис в научном освещении. 7-е изд. М., 1956, с. 27.
62 Там же.
63 Там же, с. 26-27.
64 См.: Виноградов В. В. Русский язык (грамматическое учение
о слове). 2-е изд. М., 1972, с. 139—147. Такой подход к определению грам
матических значений достаточно широко представлен в грамматической
традиции. См., в частности: Фортунатов Ф. Ф. Сравнительное языко
ведение. .., стр. 162.
65 См., например: Кацнельсон С. Д. Типология языка..., с. 20—
21, 41-43, 74.
66 Так, М. Докупил принимает предположение об инвариантном (об
щем) значении лишь как рабочую гипотезу. Более плодотворным он при
знает понятие свободного прямого значения, т. е. интегрированного зна
чения морфологической формы, исходящего только из ее непереносных
значений и освобожденного от «давления контекста». В ходе анализа ка-
Наша точка зрения, как уже было сказано, сводится к тому, что принцип общих значений имеет право на существование, но не как единственный, а лишь как один из принципов, определяющих способы существования категориальных значений грамматических форм. Это один из принципов организации плана содержания грамматического строя языка, одна из форм проявления категориальности к грамматической семантике. Мы исходим из принципа множественности типов строения грамматических значений. Отсюда вытекает принцип многообразия моделей их описания. Этот принцип не предполагает дедуктивного построения определенной схемы на базе интеграции существующих разнородных концепций. Он основан на стремлении отразить то многообразие структурных типов значений, которое существует в языковой онтологии. Для лингвистического анализа в этом направлении необходимо понятие, достаточно широкое для того, чтобы оно могло охватить разные типы выявляемых семантических структур. Таким понятием, на наш взгляд, и является категориальное значение.
6. Структурные типы категориальных значений. В последующем изложении имеются в виду значения форм, представляющих морфологические категории. Могут быть выделены следующие структурные типы категориальных грамматических значений морфологических форм: 1) целостное общее значение, охватывающее все функции данной формы; 2) основное значение, охватывающее центральные функции формы; 3) многозначные полицентрические структуры. Рассмотрим каждый из этих структурных типов в отдельности.
Первый тип — единое целостное общее значение, охватывающее все функции данной формы как определенный положительный семантический признак. Имеется в виду признак, который определяется положительно (не негативно и не нейтрально). Этот тип семантических структур представляет собой действительно общее значение: в каждой из функций, реализующихся при употреблении морфологической формы, представлен общий инвариантный семантический признак.
В качестве примеров семантических структур рассматриваемого типа можно привести: а) значение Неделимой целостности действия, присущее в славянских языках формам совершенного вида, б) значение глагольных форм 1-го лица; в) значение форм сравнительной степени прилагательных и наречий; г) значения предшествования (прошедшего времени), одновременности (настоящего) и следования (будущего) по отношению к исходной точке отсчета, присущие соответственно формам типа решал и
тегории наклонения автор обращает внимание на трудности, требующие существенных оговорок при использовании метода общих значений (см.: Dokulil М. К pojeti morfologicke kategorie.— «Jazykovedny casopis», гос. 18, 1967, с. 21—24).
И* 163
решил; решаю; буду решать (значение форм типа решу имеет иную структуру; см. об этом ниже).
Говоря об общем значении как об одной из типов структуры категориального значения, мы имеем в виду не абстрактную формулу лингвистической теории, а явление языковой и речевой онтологии. Предметом анализа является языковое значение, реально выражаемое (в той или иной частной реализации) в каждом акте речи. Эти речевые реализации (и их устойчивые типы, относящиеся к правилам функционирования элементов системы языка) отличаются друг от друга дополнительными семантическими признаками, обусловленными контекстом и речевой ситуацией, а в части случаев также и лексическим значением данной словоформы. Эти дополнительные признаки накладывают свой отпечаток на обобщенное категориальное значение, так или иначе конкретизируют и варьируют его, так что в акте речи категориальное значение всегда выступает в обогащенном указанными источниками и конкретизированном виде. Однако данный инвариантный признак присутствует в каждом акте употребления формы как категориальный элемент выражаемых семантических комплексов и реально выражается, участвуя в формировании смысла высказывания.67
Второй структурный тип категориальных грамматических значений— это основное значение, определяющее место данной формы в системе и охватывающее ее центральные функции. Что же касается периферийных функций, то они входят в семантический потенциал формы, но не охватываются ее категориальным значением, так как они не лежат в основе ряда форм, противопоставленного другим рядам — членам данной морфологической категории. Примером структуры этого типа может служить значение формы настоящего-будущего совершенного (будущего простого) в русском языке. Словоформы типа рассмотрю представляют ряд морфологических форм, объединяемых значением следования по отношению к исходной точке отсчета. По этому признаку данный ряд (куда относятся и формы сложного будущего времени типа буду рассматривать) противопоставлен рядам форм со значениями одновременности и предшествования. Это категориальное значение не охватывает периферийную функцию настоящего неактуального, которая реализуется в определенных условиях контекста, например: Если судьба обрушится раз на кого бедою, то ударам ее и конца не бывает (Достоевский. Дядюшкин сон).68
Можно привести и другие примеры семантических структур рассматриваемого типа: а) значение прямого объекта как основ-
67 Здесь и далее имеется в виду семантическое, а не структурное со
держание морфологических форм (см.: Бондарко А. В. Теория морфо
логических категорий. Л., 1976, с. 11, 41—47).
68 Во многом иная трактовка значения этой формы представлена
в кн.: Бондарко А. В. Вид и время русского глагола, с. 50—55,
ное значение винительного падежа (без предлога) в русском и других славянских языках, при наличии- ряда периферийных функций обстоятельственного характера (см. характеристику винительного падежа, данную В. В. Виноградовым); б) основное значение побуждения, свойственное формам повелительного наклонения, при наличии периферийных функций, далеко не всегда связанных с этим значением (Скажи он мне об этом раньше, все было бы иначе); в) основное значение участия адресата в осуществлении действия, присущее глагольным формам 2-го лица, при наличии (в руском и ряде других славянских языков) периферийной обобщенно-личной функции, которая при употреблении форм ед. числа далеко не во всех случаях обнаруживает связь с указанным основным значением (Не знаешь, что и думать).
Определяющим критерием при выделении основного значения является его системная значимость, т. е. его роль в качестве признака, лежащего в основе данного ряда форм и в основе его противопоставления, другим рядам форм в данной системе. Это не означает, однако, что условия реализации основного значения не зависят от контекста и речевой ситуации (ср. иную точку зрения Е. Куриловича, проанализированную в первом разделе этой главы). Подчеркнем еще раз: если одна и та же форма в одних случаях ее употребления выражает одно значение (основное), а в других— другое (периферийное), то отсюда следует, что и основное значение по условиям его выражения зависит от контекста. Эта зависимость всегда присутствует, по крайней мере в том смысле, что контекст не должен заключать в себе тех особых и ограниченных условий, которые характерны для периферийного значения. Так, для того чтобы форма типа напишу выражала значение будущего времени, необходимо, чтобы контекст не заключал в себе тех условий, которые определяют выражение значения настоящего неактуального (в той разновидности, которая исключает значение будущего времени). Например, для этого необходимо, чтобы были исключены условия контекста, представленные в таких случаях, как Нынче ваши дамы сошьют платье, два раза наденут — и подавай новое (Мамин-Сибиряк). Для того чтобы могло быть реализовано основное значение формы повелительного наклонения, необходимо, чтобы были исключены условия контекста, которые представлены в случаях типа [Лгтшя] Срам-то бывает у богатых; а мы, как ни живи, никому до того дела нет (А. Островский).
Особой разновидностью рассматриваемого типа семантической структуры, на наш взгляд, является основное значение тех форм, которые представляют немаркированный член привативной оппозиции. Хотя таким формам приписывается некоторое общее значение, заключающееся в отсутствии сигнализации того признака, который выражается маркированным членом оппозиции, мы не имеем оснований утверждать, что именно это значение реально выражается (в том или ином вари-
анте) в каждом акте употребления данной формы. Действительно, указание на отсутствие у немаркированного члена оппозиции того признака, носителем которого является маркированный член, касается лишь значимости данной формы, общей характеристики ее места в системе, но не представляет собой реального значения, выражаемого при употреблении формы. Реальной семантической величиной, которая выступает как в системе языка, так и в речи, является в данном случае не общее, а основное значение морфологической формы.. У форм, о которых идет речь, это значение противоположно значению маркированного члена оппозиции. Именно это значение определяет семантическую специфику данной формы.
Основное значение форм такого рода, действительное для центральной сферы их употребления, сочетается с периферийными функциями, реализующимися в условиях нейтрализации прива-тивной оппозиции или частичного сближения функций ее членов. Эти периферийные функции определяются значимостью данной формы как немаркированного члена оппозиции, но они не охватываются категориальным, значением.
Именно к этому типу семантических структур относится, на наш взгляд, значение форм несовершенного вида в русском и других славянских языках. Значимость этих форм, их место в системе определяется как отсутствие указания на целостность действия. Но реальным значением форм несовершенного вида в центральной сфере их употребления является основное значение нецелостности действия, противоположное значению совершенного вида. Случаи же типа Егор мне докладывал (Тургенев. Записки охотника); Я его не упекал (Чехов. Интеллигентное бревно); Кто-то бросается мне на грудь и чуть не сбивает меня с ног (Бунин. Сосны) не охватываются категориальным значением несовершенного вида, хотя такое употребление (в первых двух примерах— обобщенно-фактического типа, в последнем — употребление в плане настоящего исторического, в тех условиях, которые определяются как нейтрализация видового противопоставления) обусловлено значимостью немаркированного члена оппозиции.
Мы не считаем ложным утверждение, что несовершенный вид как немаркированный член противопоставления не сигнализирует признака целостности, т. е. не говорит ничего о наличии или отсутствии этого признака. Мы лишь интерпретируем такое утверждение как определение значимости несовершенного вида, а не его категориального значения.69 Категориальное значение несовершенного вида, как уже говорилось, противоположно значению со-
69 Что касается общих значений маркированных членов привативных оппозиций, то по крайней мере в части случаев они представляют собой не только значимости, но и подлинные значения. Таково, в частности, и значение совершенного вида. Это реально выражаемое значение, которое вместе с тем занимает определенное место в системе (и с этой точки зрения обладает определенной значимостью).
вершенного вида, это значение нёцёлостйости действия (если значение совершенного вида определять как ограниченность действия пределом, что вполне согласуется с признаком целостности и совместимо с ним, то значение несовершенного вида соответственно должно быть определено как неограниченность действия пределом). Именно это значение (нецелостности, неограниченности пределом) и выражается в центральной сфере функционирования несовершенного вида, противопоставленной «зоне» совершенного вида и не пересекающейся с нею. Данное значение лежит в основе конкретно-процессной, неограниченно-кратной и постоянно-непрерывной функций несовершенного вида. Что же касается обобщенно-фактической функции, а также употребления невовершенного вида в условиях нейтрализации видового противопоставления (в настоящем историческом и некоторых других позициях), то в этой периферийной области функционирования несовершенного вида отражается нейтральное отношение данной формы к противопоставлению целостности/нецелостности, ограниченности/неограниченности действия пределом.70
Такова одна из возможностей трактовки категориального значения несовершенного вида. При широко распространенном истолковании общего значения несовершенного вида как отсутствия указания на тот признак, который выражается совершенным видом, возникает ряд трудностей в трактовке грамматических значений видов. Приходится признавать, что значения совершенного и несовершенного вида имеют различный «статус существования». Значение совершенного вида не только устанавливается в морфологической системе видов, но и реально выражается во всех случаях функционирования совершенного вида (всегда, по отношению к любому тексту можно сказать: здесь, как и в других случаях, совершенный вид выражает действие в его неделимой целостности, действие, ограниченное пределом). Значение же несовершенного вида оказывается таким, которое определяется применительно к языковой системе, но не выражается в основной массе случаев функционирования несовершенного вида (например, при анализе высказывания Кто там идет? мы не можем утверждать, что здесь несовершенный вид ничего не говорит ни о наличии, ни об отсутствии признака целостности). Поэтому представляется более предпочтительным то решение данного вопроса, которое предлагается (как одно из возможных) в этой работе.
70 Излагаемая нами гипотеза представляет собой развитие тезиса, высказанного в статье 1962 г.: «В условиях видового противопоставления как в одной позиции (в том числе и при конкуренции видов), так и в разных позициях несовершенный вид выражает отсутствие известного признака (неделимой целостности действия); лишь в условиях нейтрализации видового противопоставления несовершенный вид оказывается нейтральным по отношению к этому признаку, т. е. способным к его немаркированному выражению» (Б о н д а р к о А. В. Опыт общей характеристики видового противопоставления русского глагола. — Учен. зап. Ин-та славяноведения АН СССР, 1962, т. 23, с. 202).
Следует еще раз подчеркнуть: категориальное значение мор-* фологических форм, с нашей точки зрения, представляет собой такую содержательную величину, которая не только устанавливается в системе языка (в определенной частной подсистеме), но и реально существует, действительно выражается в речи, при функционировании данной формы. Если то или иное значение, устанавливаемое в системе форм, нельзя трактовать как то содержание формы, которое она выражает при ее употреблении (и которое взаимодействует с контекстом), то это значит, что в действительности перед нами не категориальное значение формы, а лишь ее значимость, т. е. призна'к (или комплекс признаков), определяющий ее место в системе, но не несущий конкретной информации, не участвующий в формировании смысла высказывания. Таким образом, категориальное значение морфологических форм следует отличать от их значимости.
Если не предъявлять к категориальным значениям этого требования —быть реально выражаемым при функционировании форм, — то лишаются смысла все суждения о взаимодействии значения формы и контекста, значения формы и лексического значения словоформы и т. п., а эти суждения имеют достаточные основания.
Третий тип категориальных значений — многозначная полицентрическая структура: категориальное значение представлено несколькими (двумя и более) основными, центральными функциями или комплексами функций, находящимися в разных отношениях друг с другом; при этом возможны периферийные функции, не входящие в сферу категориального значения. В разных актах употребления данной формы, относящихся к центральной сфере ее функционирования, реализуется то одна, то другая семантическая функция, представляющая категориальное ядро семантического потенциала формы, но не исчерпывающая всех возможностей этого ядра.
В качестве примеров семантических структур данного типа могут быть приведены значения форм родительного, творительного и предложного падежей (см. их характеристику в трудах А. М. Пешковского и В. В. Виноградова).
В разных структурных типах категориальных значений по-разному проявляются свойственные им признаки обязательности и инвариантности. У категориальных значений первого типа эти признаки выступают как абсолютные, без всяких ограничений. У значений второго типа признаки обязательности и инвариантности имеют относительный характер: они действительны лишь для центральной сферы функционирования данной формы. Это не значит, однако, что по отношению к периферийным функциям вообще устраняется признак обязательности, свойственный грамматическим категориям. Обязательность проявляется в том, что в каждом акте употребления формы реализуется тот или иной компонент ее содержания — если не основной (являющийся кате-
гориальным), то периферийный. Наконец, по отношению к категориальным значениям третьего типа признаки обязательности и инвариантности оказываются в еще большей мере относительными, а формы их реализации — еще более сложными. В данном случае варьирование проникает и в центральную сферу функционирования грамматической формы. Налицо обязательность реализации одного из центральных значений — либо того, либо другого. Инвариантность заключается в том, что форма является носителем постоянной, устойчивой системы значений.
Мы отдаем себе отчет в том, что содержание признаков обязательности и инвариантности применительно к категориальным значениям второго и особенно третьего типа оказывается иным по сравнению со значениями первого типа. Однако, по-видимому, эти расхождения в трактовке указанных признаков отражают реальные различия, существующие между категориальными значениями. Эти различия отмечены в данном выше определении понятия категориального значения. Вероятно, многообразие типов категориальных значений затрагивает и реализацию признаков обязательности и инвариантности.
В настоящее время при широко распространенном увлечении лингвистов логическими аспектами семантики особенно важно подчеркнуть необходимость и актуальность исследования собственно языковых значений, применительно к грамматике — категориальных значений морфологических форм и синтаксических конструкций.
Закономерно стремление отграничить объективированные категориальные значения, включенные в содержательную сторону грамматического строя данного языка, от конкретных и индивидуальных смыслов отдельных высказываний — тех смыслов, которые могут быть переданы и другими высказываниями, с иными формами и конструкциями (с их категориальными значениями), а также могут быть переданы и при переводе на другие языки.
Вместе с тем ясно, что изучение смысловых отношений и их типов существенно для грамматики. Обращение к смыслам и к их компонентам — понятийным категориям, обращение к собственно смысловым структурам может обогатить (и уже обогащает) исследование грамматической семантики, но при одном необходимом условии: не смешивать значения грамматических единиц, и- смыслы, которые могут быть переданы разными единицами и разными их комбинациями. При соблюдении этого условия соотнесение языковых грамматических значений и смысловых структур, опирающихся на разные языковые средства с их значениями, может дать интересные результаты. Исследования в этом направлении могут сочетать статический подход к категориальным значениям грамматических единиц с динамическим подходом к процессам перехода от смысла к плану содержания текста и
Актуальная ситуативная информация 118—120 Аффективный компонент смысла текста 106—109 Вторичный концепт 79 Грамматическая информация 59, 63, 64, 159 Грамматическая категориальность 21, 132, 141, 142, 151 Грамматическая категория 3,9,19— 21, 23, 24, 26, 32, 41, 45, 59, 61, 65, 85, 86, 90, 94, 104, 132, 137, 141, 142, 152, 158 Грамматическая многозначность 134, 140, 162 Грамматическая семантика 7, 23, 30, 33, 36, 55, 57, 69, 154, 163, 169 Грамматически значимая ситуативная информация 116 Грамматически незначимая ситуативная информация 116 Грамматическое значение 4, 6, 10, 13, 19, 21, 24, 29, 30, 49, 57, 59, 64, 70, 72, 82, 95, 104, 106, 130, 132, 137, 140, 141, 158 Грамматическое содержание 24, 33, 68, 80, 157 Денотативно-отражательная обусловленность понятийных категорий 88 Дифференциальный семантический признак 78, 85, 115, 134 Значимость 132, 135, 166, 168 Избыточность грамматических значений 104, 158—161 |
от последнего к смыслу (с учетом различия в позициях говорящего и слушающего). Обращение к таким явлениям, как контекстуальная, ситуативная и энциклопедическая информация в их взаимодействии с планом содержания текста (см. IV главу), может быть важным фактором для исследования форм существования категориальных значений грамматических единиц в системе языка и в процессе функционирования данной системы. Это может быть существенно как важный фон, как среда, условия функционирования грамматических единиц. Для того чтобы понять сущность категориальных значений грамматических единиц, нужно выйти за лх пределы, нужно понять их связи с собственно мыслительными структурами, которые потенциально опираются на самое разнообразное языковое выражение, "понять их связи в акте речи с неязыковой информацией при передаче и восприятии смысла. При всем том с точки зрения анализа грамматической системы языка значения грамматических классов и единиц остаются основным, центральным предметом собственно лингвистического исследования языковой семантики.
ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ1
Имплицитный компонент плана содержания текста 105, 106
Инвариантность категориальных значений 143, 161, 168, 169
Инвариантный смысл 71, 109, 112, 113
Категориальное значение 6, 21, 26, 55—57, 64, 66, 84, 90, 114, 116, 128, 135, 138, 140, 142—144, 146— 170
Категориальный признак 144, 145, 152, 154, 155
Конкретно-смысловой аспект мыслительного содержания 4, 6, 71
Коннотативный компонент плана содержания текста 106—109
Контекстуальная информация 42, 95, 99, 100, 113, 114, 117, 118, 125, 126, 170
Логическая категория 9, 10, 23, 29,
33—35, 51—58 Логическое содержание 3—6, 15,29,
47, 55, 58
Многозначная полицентрическая структура 163, 168
Морфологическая категория 6, 20, 45, 134, 143, 144, 154, 157, 159, 163
Мыслительное содержание 3—11, 24, 25, 34, 36, 37, 41, 48, 53, 55, 66, 71, 73, 88, 127, 159
Мыслительный (понятийный) аспект семантического содержания 7, 24, 33, 45, 51
Неактуальная ситуативная информация 118—120
Настоящий указатель включает лишь те термины и прочие названия, которые представляют существенные для данной работы понятия и отражают основное направление анализа.
УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН |
Нейтрализация грамматических оппозиций 71, 111, 112
Некатегориальное значение 143— 154, 159, 160
Несобственная функция морфологической категории 144—146
Неязыковая информация 116, 170
Общее значение 6, 128—138, 140, 161—164, 166
Обязательность категориальных значений 141, 143, 154—161, 168, 169
Основное значение 151, 163—166
Периферийная функция 149, 152, 164—166, 168
План содержания текста 6, 95, 96, 99—114, 116—121, 125, 126,169,170
Понятийная категория 3, 4, 6, 15, 20, 22, 24, 28-29, 31, 33, 35, 40, 51-53, 60, 61, 63, 65, 70-94, 111, 169
Понятийная основа языкового содержания 5
Понятийное содержание 3, 4, 5, 6, 15, 47, 66, 71, 101
Речевая реализация языкового значения 4, 42, 72, 74, 100, 103, 105, 114, 116, 127, 164
Речевой аспект языкового содержания 4
Речевой смысл 4, 6, 42, 95, 96, 99, 100, ИЗ, 114, 116, 117, 119, 120, 125, 126
Семантика 3—6, "21, 32, 33, 43, 49, 53, 54, 56, 58, 61, 65, 66, 70, 81, 82, 95, 154, 169
Семантический потенциал 149, 168
Семантическое содержание 3—5, 7, 24, 25, 26, 31, 35, 42, 54, 57, 63, 70, 71, 75, 136, 164
Синтаксическая категория 31, 32, 60, 143
Синтаксическая семантика 32, 56— 58, 63, 66, 69
Синтаксическое содержание 60—64, 66—68, 89, 90, 100, 103
Системная релевантность категориальных значений 143, 161
Системно-категориальный аспект мыслительного содержания 4, 6,
Системный аспект языкового содержания 4
Ситуативная информация 6, 42 95,
99, 100, ИЗ, 114, 116-120, 125,
126, 170 Ситуативно актуализированная речь
120-124 Ситуативно неактуализированная
речь 120
Скрытая грамматика 152 Скрытая категория 16, 20, 21, 152 Смысл текста 95, 100, 104—113, 117,
121, 125, 126 Смысловое содержание 3, 4—6, 39,
41, 112 Содержательная сторона языка 5,
Способ представления мыслительного содержания 5, 6, 8 Структурное содержание 4, 5, 63,
164 Структурные типы категориальных
значений 149, 163—169
Функционально-семантическое поле 6, 21, 22, 29, 31, 52, 152
Центральная функция 149, 163, 164, 168
Частное значение 128—131, 134— 138, 150, 162
Энциклопедическая информация 42, 95, 99, 100, 113—115, 120, 125, 126, 170
Языковая информация 116, 117 Языковая обусловленность понятийных категорий 88 Языковая семантика 4, 26, 49, 50,
115, 116, 170
Языковая семантическая интерпретация понятийных категорий 62, 82—88
Языковая семантическая функция 6, 62, 72—88, 94, 111
Языковое значение 4, 6, 21, 22, 23, 25, 26, 27, 30, 43, 47, 50, 51, 53, 59, 70, 72—74, 91, 92, 93, 100, 101, 115,
116, 126, 127, 132, 164, 169
Языковое содержание 3—11, 15, 18,
24, 34-36, 48, 53, 55, 63, 71, 73, 86, 101, 112
Языковой аспект семантического содержания 7, 24, 34, 45, 51
Адамец П. 46
Адмони В. Г. 41, 67, 68
Аксаков К. С. 109, 127—129, 134
Алиева Н. Ф. 90, 91
Амосова Н. Н. 117
Арват Н. Н. 57
Арутюнова Н. Д. 18, 56, 57, 101
Ахманова О. С. 115
Ахутина Т. В. 44
Балли Ш. 8
Белич А. 124
БелиЛ А. 124, "125
Белошапкова В. А. 56 <
Бенвенист Э. 94, 101, 124
Березин Ф. М. 7
Богданов В. В. 57
Бодуэн де Куртенэ И. А. 7, 8, 14—
17, 24, 34, 35, 152 Бондарко А. В. 52, 62, 65, 74, 81,
121, -122, 135, 142, 144, 152, 158,
164, 167 Бреаль М. 16 Брутян Г. А. 88 Брюно Ф. 8, 80 Будагов Р. А. 70 Булыгина Т. В. 18, 43
Вардуль И. Ф. 49, 72
Васильев Л. М. 70
Верещагин Е. М. 115
Виноградов В. В. 7, 24, 29—35, 52,
121, 162, 168 Волошинов В. Н. 97 Выготский Л. С. 43, 44 Вюльнер Ф. 129
Гак В. Г. 56 Гардинер А. 97 Гаузенблас К. 153 Головин Б. Н. 49 Горелов И. Н. 116 Городецкий Б. 10. 99
Гулыга Е. В. 52 Гумбольдт В. 8, 10, 11, 35, 41 Гухман М. М. 52, 60 Гюббенет И. В. 115
Данеш Ф. 46, 47, 110 Демина Е. И. 148 Добиаш А. В. 33 Докулил М. 47, 162
Елизарова Г. П. 98 Ельмслев Л. 8 Есперсен О. 8, 28, 52, 80
Жинкин Н. И. 44, 82, 126
Зализняк А. А. 111, 154 Звегинцев В. А. 39, 40, 116 Золотова Г. А. 69
Караулов Ю. Н. 43
Кацнельсон С. Д. 18, 53, 76, 78, 115,
126, 135, 152, 159, 162 Клычникова 3. И. 98 Кодухов В. И. 48 Кожевникова Кв. 116—119 Колшанский Г. В. 49, 50, 65, 116 Коротков Н. П. 154 Костомаров В. Г. 115 Котелова Н. 3. 42 Кошмидер Э. 8, 72, 80 Кремнева Н. Д. 104 Курилович Е. 136—140, 165
Лаптева О. А. 119 Лейкина Б. М. 42, 97, 98, 116 Леонтьев А. А. 44 Леонтьев А. Н. 76 Леонтьева Н. И. 104 Ломтев Т. П. 46 Лосев А. Ф. 86 Лурия А. Р. 44, 45, 126
Маслов Ю. С. 52, 148
Матезиус В. 8, 80, 88, 96
Мельников Г. П. 37—39
Меновщиков Г. А: 51 *
Мещанинов И. И. 7, 24, 28, 29, 31,
33, 52, 80
MixHeBi<£ А. Я. 52 >
Моисеев А. И. 60 Москальская О. И. 66—68 Муранивский Т. В. 37, 38 Мыркин В. Я. 97, 117
Некрасов Н. П. 128—132, 134 Никитина Т. Н. 104
Откупщикова М. И. 104, 105
Павлов В. М. 41, 49 Падучева Е. В. 96, 111 Панфилов В. 3. 41, 52, 53, 60, 154 Перцова Н. И. 81, 115 Пешковский А. М. 7, 8, 21—24, 30,
34, 35, 41, 52, 85, 102, 162, 168
Пиотровский Р. Г. 98, 106
Поспелов Н. С. 125
Потебня А. А. 7—11, 21, 24, 25, 27, 34, 35, 64, 115, 130-132, 141-143
Ревзин И. И. 45, 146
Сгалл П. 47, 50 Селиверстова О. Н. 101, 115 Серебренников Б. А. 2, 6, 51, 53, 156 Скаличка В. 96, 97, 125 Слюсарева Н. А. 36, 37, 82 Солнцев В. М. 48 Соссюр Ф. де 8, 42 Степанов Г. В. 43 Степанов Ю. С. 43, 54 Сусов И. П. 56
Трубачев О. Н. 18, 115 Трубецкой Н. С. 133
Успенский В. А. 88, 89, 92, 93 Уфимцева А. А. 54
Филин Ф. П. 94 Филлмор Ч. 46
Фортунатов Ф. Ф. 7, 8, 11—14, 21, 24, 35, 133, 134, 162
Холодович А. А. 51, 58, 59, 61, 80 Храковский В. С. 51, 58—59, 61—63 Хьюсон Дж. 42
Цветкова Л. С. 44 Цейтлин С. Н. 114
Чейф Уол. Л. 94 Черч А. 96
Шахматов А. А. 7, 8, 18—21, 24, 34,
52, 134
Шведова Н. Ю. 56, 57 ' Шендельс Е. И. 52, 110 Шлейхер А. 11 Шмелев Д. Н. 56 Штейнталь Г. 8
Щедровицкий Г. П. 48 Щерба Л. В. 7, 24-27, 33-35, 80 Щербак А. М. 55 Щур Г. С. 52
Якобсон V. О. 134-138, 148, 156, 162 Ярцева В. Н. 53 Яхонтов С. Е. 88—90, 93
Adamec Pf. 47
Benveniste E. 124 Brunot F. 72
Coseriu E. 43, 50
Danes Fr. 47, 57, 111 De Mauro T. 50 Dofculil M. 47, 163
Ellis J. 117 Fillmore Ch. 52
Gardiner Alan H. 97
Hajicova E. 47 Hausenblas K. 97, 153 Hewson J. 42, 81 Hielmslev L. 129 Hlavsa Z. 57
Jakobson R. 134, 135, 156
Keenan Edw. L. 93 Kopecny Fr. 121 Kofensky J. 57 Koschmieder E. 72, 121 Kfizkova H. 136
Mathesius V. 88 Mounin G. 50
Pala K. 57 Quine W. O. 96 Rohrer Ch. 50
Sgall P. 47, 50 Skalicka V. 97, 114, 125 Slama—Cazacu T. 117
Ultan R. 52 Wullner F. 129 Zimek R. 52
ОГЛАВЛЕНИЕ
Стр.
Предисловие ........................................................................................................ 3
Глава I. Концепция языкового содержания в отечественной грам
матической традиции ......................................................................... 7
Из работ конца XIX—первой четверти XX в. (А. А. Потебня,
Ф. Ф. Фортунатов, И. А. Бодуан де Куртенэ, А. А. Шах
матов, А. М. Пешковский).................................................................... 8
Из работ 30—50-х годов XX в. (Л. В. Щерба, И. И. Мещани
нов, В. В. Виноградов)............................................................. 24
Глава II. Вопросы соотношения языкового и мыслительного со
держания в современной лингвистической литературе ... 36
Концепции соотношения значения и смысла................................................. 36
О разных подходах к синтаксической семантике................ 56
Глава III. Понятийные категории и языковые семантические
функции................................................................................................................. 72
Соотношение понятийных категорий и языковых семантиче
ских функций в грамматике............................................................ 72
Денотативно-отражательная и языковая обусловленность по
нятийных , категорий....................................................................... 88
Глава IV. План содержания текста и речевой смысл.................... 95
План содержания и смысл текста.............................................................. 95
Речевой смысл в его отношении к контекстуальной, ситуатив
ной и энциклопедической информации...................................... 113
Глава V. Категориальные значения в грамматике............................. 128
О теории общих значений................................................................... 128
Категориальные грамматические значения.................................................. 141
Предметный указатель............................................................................................ 171
Указатель имен.................................................................................................. 173
Александр Владимирович Бондарко
ГРАММАТИЧЕСКОЕ ЗНАЧЕНИЕ И СМЫСЛ
Утверждено к печати Институтом языкознания АН СССР
Редактор издательства Г. А. Щербакова
Художник М. И. Разулевич Технический редактор М. Н. Кондратьева Корректоры Р. Г. Гершинская и А. И. Кац
ИВ № 8631
Сдано в набор 31.01.78. Подписано к печати 03.07.78. М-31872. Формат 60x90'/ie- Бумага типографская N* 2. Гарнитура обыкновенная. Печать высокая. Печ. л. 11 = 11 усл. печ. л. Уч.-изд. л. 12.59. Тираж 4150. Изд. № 6973. Тип. зак. № 100. Цена 1 р. 20 к.
Издательство «Наука», Ленинградское отделение 199164, Ленинград, В-164, Менделеевская лин., 1
Ордена Трудового Красного Знамени
Первая типография издательства «Наукал
199034, Ленинград, В-34, 9 линия, 12