ЖИЗНЬ И ТВОРЧЕСТВО В.В. НАБОКОВА

ЖИЗНЬ И ТВОРЧЕСТВО В.В. НАБОКОВА. Набоков родился 10 (22) апреля 1899 в Санкт-Петербурге в старинной и богатой дворянской семье.

Дед, Дмитрий Николаевич, был министром юстиции в правительствах Александра II и Александра III и отличался твердой приверженностью закону и праву. Отец, Владимир Дмитриевич – один из ведущих политиков партии кадетов, после Февральской революции занимал пост министра юстиции во Временном правительстве. От отца Набоков унаследовал либеральные взгляды, ненависть к деспотизму в любых его проявлениях, развитое чувство собственного достоинства, решительный характер и приверженность западным культурным ценностям.

Однако политика, в отличие от отца, всегда оставляла сына равнодушным. Мать, Елена Ивановна (урожденная Рукавишникова), происходила из мелкопоместного дворянского рода. В отроческие годы Набоков заинтересовался коллекционированием и изучением бабочек, что позднее отразилось в его творчестве. В 1911–1916 учился в Тенешевском училище. Литературным дебютом в печати стал сборник Стихи (1916). После Октябрьской революции Набоковы перебрались в Крым, где отец занял пост министра юстиции в правительстве Крымской республики.

После падения Крымского правительства и вторжения Красной Армии на полуостров семья навсегда покинул Россию 2 (15) апреля 1919. В 1919–1922 Набоков изучал русскую и французскую литературу в Кембриджском университете в Великобритании. По окончании университета перебрался к семье отца в Германию, в Берлин. Там прожил до 1937, когда переехал вместе с женой и маленьким сыном Дмитрием в Париж. В Берлине 28 марта 1922 был убит его отец, защищавший лидера кадетской партии П.Н. Милюкова от покушавшихся на него монархистов.

Смерть отца явно и прикровенно отражена в нескольких произведениях Набокова. Искусство Набокова - это искусство во многом пародийное, что в ряде случаев откровенно декларируется писателем. Так, он вводит в структуру "Подлинной жизни Себастьяна Найта" развернутые анализы фабулы и композиции произведений своего героя-писателя, становящиеся, по существу, способом иронического автокомментария.

При этом раскрывается, каким образом пародия, понимаемая как творческая перекомпоновка и аранжировка чужого текста, занимает ключевое место в прозе как Найта, так и самого Набокова. Набоков всегда подчеркивает искусственную природу своих текстов. Во всех них присутствуют какие-либо повторяющиеся формальные элементы, которые косвенным образом показывают читателю, до какой предельной степени автор контролирует свое творение и рассчитывает на определенный эстетический эффект от взаимодействия между, казалось бы, незначительными маркирующими его присутствие деталями.

Набоков не уставал повторять, что считает себя противником аллегорий и стремится создавать нечто вроде узора. Себя Набоков всегда стремился представить писателем, ни в коей мере не заинтересованным ни в познании мира, ни тем более в так называемых "социальных проблемах", несовместимых, по его убеждению, с подлинным искусством. Известны его многочисленные резко отрицательные высказывания о тех художниках слова, которые отдавали дань злободневной политической тематике и использовали литературу как инструмент в "борьбе идей". Согласно Набокову, вообще бессмысленно дискутировать, принадлежит ли данное произведение к "серьезной литературе", так как само это клише "является эвфемизмом для обозначения пустой глубины и всем любезной банальности" . Он добавляет: "Я никогда не испытывал интереса к так называемой литературе социального звучания Я не дидактик и не аллегорист.

Политика и экономика и так далее оставляют меня в высшей степени безразличным". Подобных высказываний у Набокова можно найти великое множество, и сам он дает понять, что применительно к его позиции это своего рода "общее место". Скажем, в предисловии к английской версии "Отчаяния" он пишет: " Отчаяние" роднит с остальными моими книгами то, что оно не только не содержит социальных комментариев, но и не навязывает мораль.

Оно также не возвышает душу и не предлагает человечеству достойный его выход из тупика.

Оно содержит меньше "идей", чем те роскошные пошлые романы, которые встречают истерическим восторгом " Одним словом, писателю хотелось бы, чтобы окружающие воспринимали его примерно таким, каким он сам изобразил писателя Фердинанда в новелле " Весна в Фиальте": "Насмешливый, высокомерный, всегда с цианистым каламбуром наготове, со странным выжидательным выражением египетских глаз, этот мнимый весельчак действовал неотразимо на мелких млекопитающих". Не будем обманываться слегка кокетливым самопринижением творца: на "крупных млекопитающих", то есть на нас с вами, "цианистые каламбуры" Набокова должны, вероятно, действовать так же. Набоков никогда не одобрял морализаторства, и именно в этом, возможно, причина его весьма неприязненного отношения к Достоевскому. "Достоевский пишет он как известно, великий правдоискатель, гениальный исследователь больной человеческой души, но при этом не великий художник", причем "не потому, что мир, им созданный, нереален, мир всякого художника нереален, но потому, что он создан слишком поспешно, без всякого чувства меры и гармонии, которым должен подчиняться даже самый иррациональный шедевр " В своих художественных текстах Набоков избегает формулировать творческое кредо, но он восполняет это сознательное умолчание в статьях, эссе, лекциях, интервью, хотя многие его утверждения не стоит воспринимать буквально.

Весьма существенно в данном отношении эссе "Хорошие читатели и хорошие писатели", вошедшее в том "Лекции по литературе", где Набоков, в частности, рассуждает о том, что писатель может быть рассмотрен с трех точек зрения: как рассказчик, как учитель и как чародеи: "Большой писатель - комбинация этих трех - рассказчика, учителя и чародея но чародей в нем преобладает и делает его большим писателем Волшебство, рассказ, урок - склонны смешиваться в самых костях рассказа, в самом костном мозге мысли". А в статье "О книге, озаглавленной "Лолита" Набоков фактически называет три элемента, которые, по его мнению, являются единственно значимыми для художественного текста, то есть три грани "волшебства": слог, структура и образность.

Мы должны учитывать, что все они для писателя взаимосвязаны, и практически невозможно рассуждать об одном, игнорируя два других.

Набоков максимально затруднил жизнь своим последующим биографам и исследователям не только потому, что в его текстах содержатся с трудом разгадываемые тайны, но и потому, что он неоднократно ставил под сомнение чью-либо способность постигать тайны гения.

В своем эссе "Пушкин или Правда и правдоподобие", написанном по-французски в связи с пушкинским юбилеем 1937г он высказывается на эту тему наиболее недвусмысленно: " по-моему, то, что делают с гением в поисках человеческого элемента, похоже на ощупывание и рассматривание погребальной куклы, похожей на розовые трупы покойных царей, уже загримированных для похоронной церемонии. Разве можно совершенно реально представить себе жизнь другого, воскресить ее в своем воображении в неприкосновенном виде, безупречно отразить на бумаге? Сомневаюсь в этом; думается, уже сама мысль, направляя свой луч на историю жизни человека, неизбежно ее искажает.

Все это будет лишь правдоподобие, а не правда, которую мы чувствуем". Чтение набоковского текста - это исследование и гурманское смакование, а в идеале - даже сотворчество. Соприкасаясь с ним, нам, вероятно, стоит держать в уме совет, данный Набоковым "хорошим читателям": 2.