ПРАСУТАГ

Когда в Британию вторглось несметное войско Клавдия, вождь племени иценов Прасутаг и другие вожди кельтов – Тогодубн и Каратак – пытались остановить римлян. Но поражение их было столь сокрушительным, что Прасутаг хорошо осознал, на чьей стороне сила, и смирился. И стал на колени перед императором и принял тогда его монеты. И сколько ни старался переманить иценов на свою сторону скрывавшийся в лесах Каратак, Прасутаг оставался верен – нет, не Риму даже, а своему решению не лезть больше в эту горячую воду. Правда, хлеб и овец несколько раз в леса посылал. Прасутаг ничего не боялся, он просто не любил заниматься делами безнадежными. Он хотел теперь покоя, и ненависти просто не было больше в его сердце.

Римляне не отняли у иценов землю, даже наоборот: Прасутаг приумножил свои стада и прикупил на деньги Клавдия в Галлии небольшой табун отличнейших породистых коней и построил рынок в своей «столице», которую римляне теперь громко называли Вента Иценорум. К городу теперь вела мощеная дорога от самого моря. Началась и постройка порта. На рынок приезжало все больше торговцев. Вента Иценорум разрастался. И прокуратор в Камулодуне никогда не отказывал ему в деньгах, если своих у него не хватало.

Многим иценам новый порядок не нравился. Они просто не разумели, зачем и за что платить подати. Никогда раньше этого не было. А римляне были неумолимы. Есть деньги, нет – плати все равно.

А еще римляне обязали Прасутага приезжать на съезд кельтских вождей, где все они должны были ежегодно приносить клятву верности императору.

Огненноволосую свою жену Боудикку он любил по‑прежнему. Но она бросила его, как изорванный сапог, и ушла в леса к Каратаку. Не могла простить, что опустился он тогда перед римлянином на колени.

Он не взял себе другой жены. Он ходил к Боудикке несколько раз в леса и уговаривал ее вернуться, но в первый раз она была тяжела от Каратака, а во второй раз – у нее уже было две дочки. Хорошие девочки. Здоровые и веселые, как весенние ягнята. Прасутаг принял бы ее хоть с десятком отпрысков от этого наглеца из катувелланов или от любого другого. Дети есть дети, чьи бы они ни были. Это ведь она их рожала, его Боудикка. Прасутаг даже привел жене в подарок прекрасного римского коня, которого дорого и не торгуясь купил на ярмарке в Камулодуне. Ему приятно было думать, что Боудикка ездит на его подарке, и между ними есть хоть такая связь. И зерно им привез, много зерна.

А Каратак зерно принял, но, когда увидел, как смотрит Прасутаг на Боудикку, сказал, чтобы он больше не приходил, а убирался и продолжал облизывать римские задницы. И Прасутаг сильно ударил его, и у них был поединок. И никто не вмешивался, потому что такой обычай. Они были как два вепря во время гона. И Прасутаг победил: в бое на широких мечах ему до сих пор не было равных. И приставил меч к горлу Каратака. Может быть, и убил бы. Но Боудикка непривычно тихо попросила – не убивать. Она никогда и ни о чем Прасутага раньше не просила. И он увидел ее испуг, и понял, что она – не вернется. И что нечего ему больше ходить. Неохотно отвел меч от горла Каратака, сказал ему, чтобы берег Боудикку как жену. А ей сказал, что не придет больше.

Повернулся и пошел к коню. И услышал:

– Прасутаг, постой!

Не было для него в целом мире ничего слаще этих слов. Вокруг стояли и ицены, и катувелланы, и тринованты, а она сказала ему при всех:

– Ты слепец, Прасутаг. Неужели твои глаза превратились в римские монеты и ты ничего не видишь? У нас отняли всё!

– У меня римляне не отняли ничего, – ответил он. – У меня всё Каратак отнял.

– Они отняли у всех. Мы стали рабами на своей земле… – Она оглянулась вокруг, словно ища поддержки. Все молчали, но в этом напряженном молчании чувствовалось, что они – согласны.

Прасутаг тогда пожал плечами:

– Я построил дорогу до рынка, и теперь на мой рынок пригоняет скот больше купцов, а сейчас я строю пристани, чтобы на моем рынке торговало все больше народу, и римляне дали мне на это денег.

– В обмен на что?

– Чтобы ицены не бегали по лесам и не нападали ночами на их лагеря.

– Ты продал нашу свободу, – грустно сказала она.

– Я изменил свою жизнь. И сейчас она лучше, чем та, что была. А плохо мне только потому, что ты – здесь.

– Я не хочу, чтобы мои дети жили в римском рабстве!

Он посмотрел – нет, не на Боудикку, а на верхушки деревьев, по которым вдруг пронесся ветер. Все стояли безмолвно и слушали их разговор.

– А я бы хотел, чтобы мои дети учились писать римские знаки, которые сохраняют человеческий голос и мысли.

– Зачем это нам нужно?

– Потому что человеческий голос уносит ветер, и от него не остается следа. А человеческая мысль вытесняется другой мыслью, и от нее тоже ничего не остается. И хорошая мысль навсегда исчезает.

Кто‑то из стоявших вокруг неожиданно кивнул.

– Мы не римляне, – сказала Боудикка. – Мы – другие. То, что хорошо для них, может оказаться плохо для нас. Наверное, римлянам нужно сберегать свои мысли потому, что их не так уж много. У нас мыслей гораздо больше, чем у них, нам не нужно их сберегать.

Все засмеялись, и даже давно поднявшийся с земли Каратак. До этого он молчал и выплевывал сухие дубовые листья, которые набились ему в рот во время схватки. А теперь сказал:

– Ты для них всё равно не больше, чем… – Он оглянулся по сторонам и увидел большого, лежащего под деревом пса. – …Чем для меня – этот пес. Мы все для них – только звери.

Прасутаг пожал плечами и не стал его больше бить. Ведь она просила.

– Я очень хорошо знаю, что я за зверь, – сказал он. – А что думают обо мне римляне или Каратак, для меня не важно. Мне важно только то, что думает моя жена. Меня с ней соединили друиды, и, пока они же не разорвали наш союз, она все равно остается моей женой.

– Боудикка думает иначе. О ней – забудь. Но я теперь – не о том. – Каратак нахмурился. – Ты все еще хорошо держишь меч. Иди к нам, мне нужны люди. Тогда мы скорее отбросим римлян к морю.

Только мгновение Прасутаг колебался: ведь так он сможет видеть Боудикку каждый день… Но видеть ее каждый день с Каратаком было бы слишком тяжело, поэтому Прасутаг ответил:

– Ты же помнишь ту битву, когда погиб Тогодубн. Ты помнишь тот ад. Этого не забыть. Неужели ты не понял: их бог войны сильнее нашего Камула[80]? Во время битвы он превращает их в железные крепости, от которых отскакивают даже копья. Это не люди, это – порождения бога войны.

– Ты видел их вождя близко? – тихо спросила вдруг Боудикка.

– Так же близко, как тебя.

– Он был похож на бога войны?

Прасутаг вспомнил невысокого Клавдия, его тщедушие, даже, кажется, хромоту:

– Нет, совсем не похож.

– Он молод? – снова спросила она.

– Нет, стар.

– Значит, он наверняка человек. А людей можно победить, если знать, как. – Она повернулась к Каратаку: – Ты тоже видел, как во время битвы они превращались в крепости?

Она спросила это с усмешкой, и Каратак не успел ответить, потому что тут уже все зашумели, ведь многие были в той битве. Кто говорил, что превращались, кто доказывал, что римляне просто смыкали щиты, и это у кельтов каждый в бою сражается сам за себя, а у них десять, тридцать, даже сто воинов бьются слаженно, словно один. Может быть, это боги римлян делают их одним целым во время битвы?

Боудикка подняла руку, и все смолкли.

– Если они просто смыкали ряды, то мы во время битвы должны отвлекать их друг от друга подальше и не давать сомкнуть щиты и превратиться в свои крепости. Значит, и нам нужно научиться биться в открытом бою вместе.

Каратак вдруг разозлился:

– Тебя не было в той битве, Боудикка! Ты не видела их. А я – видел. Поэтому запомни: мы никогда не сможем победить их в открытом бою. В открытом бою они – всегда сильнее. Мы победим их, только нападая из лесов тогда, когда они этого не ожидают, только поджигая их дома, лагеря, крепости, города. Убивая их, где бы они ни были. Чтобы они просыпались в страхе, весь день оглядывались в страхе и со страхом ждали приближения ночи! Мы будем нападать и нападать, пока за каждым деревом им не станет мерещится один из нас и пока мы не истребим последнего из них.

Воины одобрительно взревели.

– Римлян больше, чем листьев в лесу, – покачал головой Прасутаг. – Откуда ты знаешь, сколько их еще осталось в той земле, откуда они приходят? Что ты вообще знаешь о той земле? Ничего. Ты еще молод, Каратак, тебе еще нужно набираться мудрости…

Он посмотрел на Боудикку.

Та долго молчала, потом сказала грустно:

– Когда‑нибудь ты тоже поймешь, Прасутаг, что ты для них, для римлян, – только пес и раб.

Прасутаг понял: она повторила слова Каратака. И только пожал плечами.

Всю обратную дорогу у него предательски щипало глаза, потому что больше всего на свете он хотел каждое утро видеть эту женщину и ее детей в своем доме, у своего очага. Но он знал, что этому не суждено быть. Потому что он увидел: Боудикка была у Каратака не просто подругой – она вообще больше не была той розовощекой, с припухлыми губами дочкой друида Катувела с острова Мона, на которой он когда‑то женился. Теперь это была худая, красивая, одержимая женщина – и воин, и вождь. И к нему она – никогда не вернется.

Но Боудикка все‑таки вернулась. Вот как это было. Шел десятый год римского завоевания. А со дня его последней встречи с Боудиккой – тогда, в лесу – минуло две зимы.

Не проходило теперь недели, чтобы Каратак и его повстанцы не нападали на римлян. Они даже осмелели до того, что ночью сожгли казармы в Камулодуне и перебили много легионеров. И терпение римлян кончилось. Они окружили войско Каратака и подожгли лес на огромной территории. Каратака захватили и – Прасутаг слышал разговоры в курии – в цепях увезли в Рим на галере.

Его тогда совсем одолела бессонница. Вот и в ту ночь он вдруг проснулся в своей богатой, просторной хижине. Лил дождь. В соломе крыши ворковали голуби. И тут сквозь шум дождя он явственно услышал отдаленный топот копыт. Ближе, ближе…

Он взял меч и стал у двери, готовый ко всему.

На подворье послышалось хлюпанье грязи под ногами, голоса. И вдруг окровавленный высокий катувеллан, пригнувшись в дверном проеме, внес в его дом бесчувственную Боудикку. Ее одежда тоже была в крови, предплечье глубоко рассечено ударом меча. Она тяжело дышала и вся горела в жару. Позади катувеллана стояли две бледные девочки с плотно сжатыми от страха губами. Одна из них, что помладше, была огненноволосой, как мать.

Поправлялась Боудикка долго. Она потеряла много крови, ослабела, и рана долго не заживала. Ее лечили женщины иценов – те, что принимали роды и знали силу трав. Прасутаг за время болезни жены привязался к ее дочкам, да и они теперь ходили за ним всюду, словно гусята.

А когда Боудикка совсем оправилась от раны, она сама пришла в его постель. Он чуть не задохнулся от счастья. И после стольких лет боли подумал: за что все‑таки наградили его боги?