Дезертир Хмельницкий

Украинские советски историки, мягко говоря, недолюбливали «діяспорних» антисоветских. Последние платили им из‑за океана той же монетой. Но странное дело! Как только обе конкурирующие фирмы доходили до описания битвы при Берестечке, как тут же начинали голосить в один голос: казаки проиграли Польше оттого, что сволочи‑татары стырили в самый ответственный момент нашего гениальнейшего полководца Богдана Хмельницкого. Слямзили, понимаешь, гетмана, как Остап Бендер коня с шахматной доски! «Орда не выдержала удара, – сетовал крупнейший советский «казаковед» Владимир Голобуцкий, – бросила лагерь и начала панически бежать. Хмельницкий кинулся догонять хана, чтобы уговорить его вернуться. Но тот приказал схватить Хмельницкого. Предательство хана принесло много вреда украинскому войску. Польские военачальники, воспользовавшись отсутствием Хмельницкого и бегством орды, окружили казацкий лагерь с трех сторон. С четвертой казаков защищало болото. Начались тяжелые дни осады».

Орест Субтельный из канадского Торонто (оттуда виднее!) рассказывает эту подозрительную историю еще интереснее: «Битва началась 18 июня, продолжалась почти две недели и закончилась для Хмельницкого страшным поражением. Решающей ее причиной были действия крымских татар, которые в переломный момент бросили поле боя. Дело ухудшилось еще и тем, что татары похитили Хмельницкого, который попытался вернуть их в бой…»

Единственная неувязочка в том, что вели себя эти татары как для профессиональных воров крайне неубедительно. Как пишет дальше Субтельный, взяли да и отпустили гетмана – «только после битвы». Даже выкупа не потребовали – просто христианские святые, а не бусур‑мане, промышлявшие продажей зазевавшихся людишек через незабвенную Кафу. А ведь гетман‑то стоил, небось, целый мешок золота! Это вам не какая‑нибудь «темная лошадка» Роксолана, украденная 15‑летней из отцовского дома, а великий человек, что‑то вроде Кромвеля или Наполеона – персонаж, о котором взахлеб писали даже тогдашние французские газеты! Таким бы только торговать да торговать!

Голобуцкий, в отличие от заокеанского коллеги, видимо, понимая, что такой дешевой неувязочкой читателя не надурить, придумал кое‑что поэффектнее. Но без подробностей. У него после поражения «во главе казацкого войска снова стал Богдан Хмельницкий, которому удалось вырваться из ханского плена». Заметьте: как вырваться, с чьей помощью – не говорится. То ли коня украл, то ли подкупил кого – ничего не ясно! Молчит Голобуцкий. А раз молчит, значит не знает – иначе бы сказал.

А как было на самом деле?

Привычка валить все на татар сильно облегчает нашим историкам работу. Между тем «крымским хищникам» следовало бы сказать и спасибо. Хотя бы разок. Для научной объективности. Голые факты свидетельствуют: во всех кампаниях Хмельницкого запорожцы только тогда побеждали поляков, когда им помогала орда. Казаки были стойкими пехотинцами, но плохими кавалеристами. Их легкая конница не выдерживала удара панцирных хоругвей Речи Посполитой. Тем более, ужасающей атаки крылатых гусар. Последних в польской регулярной армии насчитывалось к началу войны всего‑то 1040 человек. Но это была лучшая тяжелая кавалерия в Европе – пущенная умелым полководцем по ровному полю в сухую погоду она сметала все на своем пути!

И Желтые Воды, и Корсунь, и Пилявцы стали возможны только потому, что плечом к плечу с казаками воевали татары. Выносливые и маневренные, они осыпали польских всадников тучей стрел, изматывали ложным бегством, а потом неожиданно переходили в контрнаступление. Моральное воздействие этих «кентавров» было так велико, что когда их не было, казакам приходилось переодевать своих всадников в татар. Так поступал, например, знаменитый полковник Иван Богун, ничуть не похожий на того опереточного «п…страдателя», которого под его именем запустил в «Огнем и мечом» предприимчивый Ежи Гофман.

В прологе битвы под Берестечком ханская армия сражалась ничуть не хуже, чем обычно. Требовать от нее большего было бы просто глупо. В конце концов это была война за украинскую, а не татарскую независимость. Между тем именно татары на второй день сражения сбили с поля польскую кавалерию, нанеся ей тяжелые потери. Особенно болезненной утратой оказался полный разгром личной хоругви коронного гетмана Потоцкого и смерть нескольких знатных шляхтичей – в том числе галицкого каштеляна Казановского и люблинского старосты Оссолинского (брата самого канцлера, то есть премьер‑министра Речи Посполитой).

В пятницу, на третий день побоища, когда из утреннего тумана выступило все польское войско, именно казаки заняли тактику выжидания, а татары вновь бросились атаковать! Чтобы остудить их пыл, поляки вынуждены были остановиться и открыть мощнейший артиллерийский огонь. В это время лихой рубака Ярема Вишневецкий лично выпросил у короля разрешения ударить на Хмельницкого и прорвал линию возов, за которыми укрывалась казачья пехота.

И вот только в этот момент орда, не выдержав пушечного обстрела и атаки польского центра, которым командовал сам Ян‑Казимир, бросилась наутек. Коронный хорунжий Александр Конецпольский кинулся за ханом, но король сдержал его, опасаясь, что ночная погоня (день клонился к вечеру) распылит войска. Тем более что казакам именно в этот момент удалось привести свои ряды в относительный порядок.

«Когда Хмельницкий увидел, что хан побежал, – рассказывал современник событий казачий полковник Савич, – он погнался за ним с 18 людьми, чтоб догнать и уговорить. Гнался всю ночь, аж до Ямполя – а Ямполь от Берестечка верст за двадцать или больше. Насилу гетман Богдан Хмельницкий нашел хана, разъезжая за ним в поле, и начал ему говорить с сердцем: «Яснейший хан, где твоя присяга и договор с нами, если ты пришел на бой, как на искушение и приману полякам? Ведь знаешь, ваша ханская милость, что войско Запорожское к услугам вам не раз ставало, а никогда вас не предало! Если ваша ханская милость так поступает, то знай, что я вступлю в союз со всеми христианами и буду твою землю воевать и тебе мстить!» Хан на это стал всячески божиться, что он не бежал, а гнался за своими татарами, чтоб их перенять и уговорить вернуться к казачьему обозу… И тогда хан, и нуреддин, и мурзы присягнули Хмельницкому, что они вернутся всем войском назад под Берестечко».

Гетман даже послал в войско универсал с полковником Иваном Лукьяновым, чтобы ко вторнику казаки были готовы к бою, так как он возвращается с татарами. Но сама природа воспротивилась его замыслам. Июньский дождь лил, как из ведра. Татарское войско промокло до нитки, и уже на подходе к обозу запротестовало, обращаясь к хану: «Разве не видишь, что Бог нам не велит идти – дождь пустил? Куда нам теперь мокрым в болоте идти в бой с поляками – сами вымокли и кони заморенные и голодные».

Мы часто мерим события прошлого современным аршином. А то было время, когда ворожки толпами слонялись за армиями. Как огромный успех описывал один из шляхтичей в реляции королевичу из‑под Берестечка поимку казачьей ведьмы, шлявшейся по польскому лагерю с горшком, полным ящериц, жаб и ужей: «Ее на том же месте немилосердно убили». Как победу над силами тьмы восприняли суеверные ляхи захват казачьей хоругви с венком из заячьей шкурки. «Наверно, то какое‑то колдовство», – говорили они. Поэтому испуг татарских всадников перед внезапным дождем не должен нас удивлять. Хан тоже объяснял его впоследствии колдовством: «Сам не знаю, откуда такой страх напал на нас. Не наслали ли поляки чар?»

Но был у этой паники и вполне реальный подтекст. Ливень лишил татарскую конницу главного оружия – маневренности. На голодной лошади по волынской грязи сильно не погарцуешь. Косматый непарнокопытный «мотор» ханского воинства требовал ремонта – овса и отдыха! Татары не могли не отступить!

Но с чем теперь было возвращаться Хмельницкому? С голыми руками? Запорожский гетман прекрасно знал то, что начнется после его возвращения. Какая‑нибудь тварь из лагеря перебежит к полякам и расскажет, что гетман пришел без татар. А король пришлет парламентеров с известным предложением: прощение за бунт в обмен на выдачу Богдана. И казаки согласятся! Они соглашались всегда! И в 1596 году на Солонице, когда выдали на расправу Наливайко. И в 1635‑м, когда продали Сулиму. И в 1637‑м под Боровицей – сбагрив с рук Павлюка. Продавать гетманов – любимое занятие запорожских «лыцарей», продувшихся в политические картишки. Хмельницкий знал об этом не из книжек. В конце концов он сам (тогда еще войсковой писарь) подписывал капитуляцию под Боровицей – говоря по‑простому, «продавал» Павлюка. Пусть историки будущего курят фимиам бесстрашным казачьим героям, Хмельницкий‑то видел воочию этих полупьяных стражей православия – он сам был из них. Оказаться на месте Павлюка и отдать любимую бычью шею под меч варшавского палача? А вот вам!

То, что наиболее проницательные из современников поняли, что произошло, доказывает дневник участника битвы под Берестечком польского шляхтича Освенцима: «Хмель, увидев, к чему идет, что лагерь с войском его уже взят в осаду, и сеном не выкрутиться, разве что выдачей его (Хмельницкого. – О. Б.), если он останется в лагере, поспешил за Ханом с Выговским, советником своим, предусмотрительно спасая свою жизнь и свободу. Поводом было, что он гнался за ханом, чтобы упросить вернуться… Только поводом, чтоб открутиться от казачества и холопства, взятого в блокаду, Иначе они его бы не выпустили и охотно купили бы себе жизнь его головой, если бы он не надул их…»

Никто из историков не описывает встречу Богдана с разгромленным под Берестечком казачьим войском. Но мы можем представить как это было: замученные и вшивые бредут вчерашние «лыцари» по грязной дороге. И тут перед ними вырастает Хмельницкий верхом на белом коне:

– Ну що, як без мене?

– Ой, батьку, так без тебе погано… Куди ж ти зник?

– Та хан мене, падлюка, закував в кайдани – ледве вирвався.

И гетман так посмотрел на своих «дггочок», что никто из них даже спросить не посмел, как он «вырывался». Как и то, почему казаки снова в союзе с этим «падлюкой» – Ислам‑Гиреем? Ведь ровно через год татары в обнимку с Хмельницким окружат и вырежут в пень поляков под Батогом. И никто тогда крымским «предателям» не припомнит гетманские «кайданы» – даже сам гетман. Наверное, потому что этих кайданов просто не было.