ПЕРЕСМОТР АВТОРИТЕТА АНТИЧНОЙ КУЛЬТУРЫ

ПЕРЕСМОТР АВТОРИТЕТА АНТИЧНОЙ КУЛЬТУРЫ. Воздвигнутые гуманистами пьедесталы святому Сократу, божественному Платону окружали ореолом святости светский ум, красоту мира и человека- На них опирались гуманистические версии христианства, полагавшие возможной божественность человека.

Реформатор второго поколения , Кальвин, рассматривая гуманистические версии христианства, считал их явлением, унижающим бога и веру. Он поставил задачу вырвать христианина из плена античной культуры. Вопрос о том, каким должно быть отношение христианина к античным писателям, специально реформаторы первого поколения не рассматривали. Мелаихтон и Цвингли исходили из обычного для ренессансной литературы почитания классических авторитетов, не ведая, что это препятствует делу Реформации.

Постановка этого вопроса у Кальвина - важнейшее новое звено его теологии, которая формировала себя на разрыве с гуманизмом в процессе размежевания гуманистического и реформационного движений. Развенчивая гуманистический идеал человека, которому отдали дань признания лидеры Реформации, Кальвин старался дискредитировать позицию религиозного индифферентизма, терпимости к христианам других конфессий и нехристианам. Будничная практика Кальвина-проповедника и реформатора поведения протестантов заставила Кальвина - теолога и знатока античной философии дать отрицательный ответ на вопрос может ли христианин искать разрешения своих сомнений в вере у латинских и греческих философов? Ведь аргументация, опирающаяся на Платона и Цицерона, постоянно вызывала диспуты между реформаторами. Однако парадоксальность кальвинистской теологии заключалась в отрицании возможности союза Христа с Цицероном не без помощи Цицерона.

Именно потому, что для многих приверженцев Реформации Цицерон и Платон олицетворяли универсальную истину, их собственные сочинения были проанализированы Кальвином как источники чуждого христианству мироощущения.

Новаторство Кальвина-теолога заключалось в смелом введении в вероучительный кодекс полемики со школами античной философии, что само по себе является важнейшим свидетельством авторитета античной философии у верующих - самых обычных людей, не богословов и не философов. Трактат Цицерона О природе богов, считавшийся в католической теологии верхом кощунства над религией, изложен Кальвином в первых четырех главах Наставления со ссылками на автора, к которому верующего человека учат относиться совсем не так, как относились ренессансные гуманисты. В творчестве Цицерона, составившего как бы специально для потомства свод философских воззрений древности вообще и о боге в частности, Кальвин искал и находил аргументы в пользу создаваемой им протестантской концепции человека, всецело зависимого от божественного провидения.

Поэтому из суммы суждений Цицерона о происхождении религии Кальвин пропагандирует лишь одно - об изначально заложенных в человеке семенах веры. Представляя религию как отличительный признак человека, знак его преимущественного положения в мире природы, Кальвин стремится превратить Цицерона в своего союзника, помогающего ему критиковать мнения множества людей, которые ныне вообще отрицают божественное, ибо понимание прирожденности религии не чуждо даже языческим философам. Кальвин здесь имеет в виду язычника Цицерона, который, по его словам, считал, что нет такой варварской нации или такого дикого закоснелого народа, которому бы не была свойственна врожденная уверенность в некоем боге. Однако у того же Цицерона изложена платоновская идея функционального назначения религии как средства укрепления государства.

Переосмысленная впоследствии в версию об изобретении религии древними законодателями с целью обмана и подчинения народа, эта идея вошла в арсенал гуманистического свободомыслия.

Соображения о функциональном назначении религии, питавшие версию обмана, черпались гуманистической мыслью у трех авторов-Платона, Плутарха и главным образом у Цицерона.

В свою очередь и Кальвин, опровергая в Наставлении версию обмана, берет аргументы прежде всего из трактата Цицерона, но также призывает в свидетели своей правоты Платона и Плутарха. Он развивает мысль о том, что у древних законодателей не могло отсутствовать религиозное чувство и они не достигли бы цели, если бы идея бога не была врожденной. Сам факт преодоления неистинной религии идолопоклонства язычества Кальвин расценивал как подтверждение непобедимости естественной религии.

Наставление поучает, что моральную ценность может иметь только прирожденная религия и отступление от постулата естественной религии влечет за собой ошибочное понимание цели человеческой жизни его несчастье, т.е. отрицание бессмертия души и места человека в природе. В качестве подтверждения приводится платоновское понятие о счастье - единении души с богом - и высказывание одного из персонажей Плутарха о религии как признаке, отличающем человека от животного, следовательно, оперируя теми же источниками, что и гуманистическое свободомыслие, Кальвин противопоставляет естественную религию всякой другой.

Против изложенной Цицероном идеи функциональной политической религии мобилизуется цицероновское же понятие о естественной религии. Соответственно истолковывая сочинения Цицерона, Платона и Плутарха, Кальвин дискредитирует ренессансную версию обмана. Битву цитат сопровождает вывод автора Вот почему вполне легкомысленны те, кто говорят, что религия измышлена с помощью коварства и хитрости неких ловких людей с целью обуздать простой народ. Учитывая широкую известность цицероновских тем у ренессансных читателей, Кальвин акцентирует те из них, которые наиболее существенны для его трактовки религии.

Так, по поводу вопроса о том, что же делал бог до начала мира , Кальвин постоянно замечает, что христианин должен помнить о неуместности допроса бога. Изложенные у Цицерона эпикурейские воззрения о божестве не вмешивающемся в земные дела и о страхе побудительном мотиве веры Кальвин квалифицирует как отрицание моральной ценности религии. Что пользы считает он верить вместе с эпикурейцами в некое божество, избавившее себя от управления миром и забавляющееся леностью Поскольку, рассуждает Кальвин, эпикурейцы лишили бога функции управления миром, постольку им пришлось допустить, что побудительным мотивом веры является страх.

Противопоставляя христианскую позицию эпикурейству, Кальвин представил дело так, будто бесполезного бога-ленивца Эпикура верующий может чтить лишь принудительно христианин же, страшась, чтит величие бога, но еще больше культивирует в себе чувство любви и уважения к его трудам по созданию мира и божественному провидению. Эпикурейский атомизм, отрицающий божественное провидение, для Кальвина объект нападок на моральное учение Эпикура.

Кальвин утверждает, что этот философ не понял сути человека, если допустил атомизм материи. В изложении Кальвина эпикурейская картина мира - анекдот о человеке, которым управляют некие мизерные хаотические души, числом 350-400 Цицероновский список атеистов и людей, известных своим неуважением к богу, у Кальвина использован для демонстрации моральной ценности религии.

К этому списку он добавил императора Калигулу, самого известного в истории оскорбителя богов. Уделом совести атеиста Днагора и богохульника Калигулы в Наставлении назван страх, поселившийся в ней. Поэтому страх не побудительный мотив веры, а удел безбожников совесть Днагора, Калигулы точил червь более едкий, чем любое прижигание. Призывая Цицерона в свидетели своей правоты, Кальвин не только расставляет свои акценты в рассказах о безбожниках, но и прямо полемизирует с источником Я не стану, подобно Цицерону говорить, что время умеряет человеческие заблуждения, но скажу иначе - с течением времени возрастает и укрепляется вера. Поправки к Цицерону ожесточаются по мере того как раскрывается содержание христианской доктрины.

Способы доказательства бессмертия души Кальвин полагает не только неприемлемыми для христианина, но и восходящими к дьявольской идее души мира Этические максимы Цицерона используются реформатором для иллюстрации антихристианской позиции язычества вообще. Цицерон в оценке Кальвина лучший после Платона, языческий философ и в то же время пример несовместимости философии с истинной верой Певец самодовлеющей добродетели пишет о Цицероне Кальвин олицетворяет греховность всего ренессансного цицеронианства, не принявшего христианского смирения. Форма полемики с Цицероном навеяна жанром диалога, но по существу оппоненту Кальвина отведена роль обвиняемого.

Отношение реформатора к любимому автору ренессансной читающей публики было лишено преклонения.

Если последователям мудрости Цицерона, его здравого смысла, почитателям этого великого знатока людей случалось целовать страницы его сочинений, то отношение Кальвина-это уважительное удивление перед многосторонним гением, дарованным язычнику, и в то же время это негодование по поводу его самоуверенности. Платоновские положения в сочинениях, предназначенных для всех, Кальвин также излагает легко и свободно, рассчитывая на полное понимание, что само по себе свидетельствует об уровне массового читателя XVI в. В оценке Кальвина Платон-вершина нехристианской мысли, более умеренный и религиозный, чем все остальные философы. Объект внимания Кальвина- не сам Платон, не исследование его сочинений.

На основе платоновского материала возводится собственная конструкция. Сам Платон, как правило, говорил о едином боге, в котором пребывают все вещи. Несомненно, бог хотел с помощью этого мирского писателя внушить всем смертным, что они наделены своей жизнью извне. Подчеркивая зависимость человека от милости творца, Кальвин с помощью аргументов, взятых у Платона, критикует современный неоплатонизм.

Поэтам и философам Ренессанса, обожествлявшим человека и понимавшим сущность творческой личности так, как трактовал ее Платон, Кальвин пытался представить его предшественником провиденциалистских взглядов.

Однако значение платоновского идеализма для критики христианского провиденциализма было для Кальвина очевидным. Борясь против солидарности гуманистического идеала божественного человека с платоновским идеалом, реформатор вывел формулу теологии, по которой христианский бог был богом-антиподом неоплатонизма.

Знаменитая платоновская идея, по Кальвину, оставила бога в тени. Платоновский бог призрак, фантом стал у Кальвина обозначать вершину оскорбления христианского бога-творца и вседержителя. Поэтому, когда гуманисты мотивировали издание текстов Платона необходимостью укрепления христианской веры, они, как неоднократно подчеркивал Кальвин, глубоко заблуждались. Вопрос о христианском спасении и обретении бессмертия души имел у Кальвина антиплатоновскую направленность.

Философское определение души Кальвин отрицает. По его мнению, стремление найти у философов некую устойчивую дефиницию души безрассудно, ибо никто из них, кроме Платона, никогда правильно не рассуждал о ее бессмертной сущности Но и Платон был прав более других лишь в той мере, в какой узрел в душе образ божий. Платоновское понятие о божественной сущности души человека, являющейся веточкой божественного , Кальвин трактует как унижение бога, втаптывание в грязь божественной сущности. Светлому миру платоновских образов, на которых строился ренессансный культ человека, Кальвин противопоставил эстетику пессимизма.

Образ человека в Наставлении - это образ презренного червя длиной пять футов, еще смеющего претендовать на божественную мудрость. Полагая Платона единственным философом, которому приоткрылась тайна высшего блага души, ее единения с богом, реформатор пояснял своим читателям, что христианской истины в платонизме нет. Почувствовать, каково это единение души с богом , Платон не смог. Поэтому не следует удивляться, что в сущности истинного блага он не постиг. За платоновской идеей Кальвин закрепил значение уничижительности, безбожия. Христианский бог, по Кальвину, есть нечто противоположное платоновскому богу-призраку. Замену христианского провидения неким фантомом Кальвин обнаружил не только у Сервета, но и у, казалось бы, не читавших Платона еретиков в учениях народной Реформации.

Уточнив с помощью платоновской мысли собственную критику неоплатонизма, Кальвин смог выработать критерий для выявления безбожия. Безбожники допускали равенство божественной субстанции в космосе, природе и человеке, заблуждались в том, что мир может иметь объяснение в себе. Полемика на страницах Наставления с Цицероном и Платоном была направлена на активную пропаганду религии, для которой самым серьезным противником являлся ренессансный пантеизм.

Натурфилософские концепции бога препятствовали утверждению протестантской догматики, и поэтому, насаждая догматизм, Кальвин неустанно обличал пантеизм - основной источник как философской, так и народной ереси.

Христианину предлагалось категорически усвоить, что не бог есть природа, а природа есть установленный богом порядок вещей. Положение о том, что пантеистическое миросозерцание отличает большинство безбожников того времени, конкретизировали памфлеты и письма реформатора, где указывалось, что в основе учений народной Реформации можно обнаружить идеи античного пантеизма.

Достаточно трезво оценивая наследие мыслителей древности в частных дисциплинах, Кальвин предостерегал от чрезмерного увлечения их философией. Христианина наставляли, что ему не возбраняется учить физику или медицину по книгам язычников, но искать у древних авторов истин по поводу бога, мира и человека означало встать на путь утраты веры. Для идеологии христианства Аристотель и Платон, Цицерон и Сенека были равно неприемлемы, не говоря уже об Эпикуре и Лукиане.

Юношеское увлечение Кальвина Сенекой сменяется в зрелые годы пониманием необходимости противопоставить стоическому року христианский провиденциализм. Выдвинутый реформатором новый догмат о предопределении к спасению у многих вызвал ассоциации с фатумом, поскольку не грешить человек, по Кальвину, не мог. Ревизия христианской догмы в кальвинизме шла в русле стоических проблем происхождения зла и его преодоления, свободы человека и его ответственности. Мораль кальвинизма отчасти согласуется со стоическими положениями. Но, по мнению стоиков, поведение человека определяется действующим в нем божественным разумом.

Обновленное же христианство решительно восставало против сакрализации человека. Будучи комментатором Сенеки и разрабатывая в основном религиозную этику, Кальвин, вероятно, лучше других чувствовал близость своей доктрины к стоицизму и поэтому настойчиво уточнял и шире оповещал всех о своем антистоицизме. Чтобы убедиться, как далеко отстоит стоическая вынужденная необходимость от нас утверждал он следует учесть, что мы полагаем волю бога королевою и госпожой, суверенно управляющей своей чистой свободой. Опровергнув стоический фатализм именно потому, что от него шел путь к признанию равенства волевых усилий человека и бога, Кальвин обусловил мораль непоколебимой устойчивостью, которая, как он был убежден, для человека гораздо полезнее первоначального совершенства Адама. В борьбе с авторитетом античной философии Кальвин разработал свою концепцию истории.

Если гуманистические концепции истории возвысили эпоху античности как источник более истинных представлений о мире, человеке и христианстве, чем церковные, то Кальвин подверг этот взгляд на исторический процесс фундаментальному пересмотру. 7 Реформатор дает такую оценку языческой древности, которая, не лишая христианина возможностей пользоваться услугами древней культуры, убеждала в ее нравственной неполноценности.

Дохристианская эра-это сумерки истории, блуждания в потемках. Бесчисленные пороки детей Адама, лишенных страха божьего показатель плотского состояния человека и юного возраста человечества.

Почитание многих богов или даже помыслы о едином боге, по мысли Кальвина, не имеют ничего общего с истинной верой. Все язычники - профаны, светские, а не религиозные люди. Религия для них всего лишь более убедительное мнение, бог- всего лишь творец мира, сами они претендуют на истину и пытаются составить адекватное понятие о боге силами своего разума. Добродетели, впечатанные свыше в естественного человека, поддерживали существование человеческого общества, не будь их-оно погибло быв пучине пороков различием добра и зла общество обязано не самой добродетели, а ее подателю богу. Все Фабриции, Сципионы, Катоны в своих выдающихся деяниях потому прегрешали, что, лишенные света веры, обратились не к той цели, к которой надлежит обратиться.

Следовательно, не было в этих делах истинной справедливости, потому что не по деяниям, а по результатам оценивают исполнение государственных обязанностей. Закрыв перед профанами двери рая, Кальвин тем самым указал на антихристианский смысл ренессансного культа добродетели и бунтарский характер любопытствующей философии.

Христианская этика в трактовке Кальвина обладала преимуществом более полного знания о человеке в сравнении с любой восходящей к дохристианским воззрениям философской системой. С этой точки зрения уверенность его настолько глубока, что свой способ суждения он считал более правильным, чем платоновский Платон говаривал, что жизнь философа есть размышление о смерти, но мы можем сказать правильнее, что жизнь христианина есть опыт и постоянное умерщвление плоти, вплоть, до окончательной смерти, когда дух божий восцарствует в нас. Впрочем, не ведавшие о первородном грехе философы древности оказываются менее виновными, чем их ренессансные последователи.

Пафос кальвиновской критики обращен не против античных мыслителей, а против тех, кто исповедует христианство и при этом плавает в двух водах, приукрашивает божью истину определениями философов, как бы пытаясь еще обнаружить в человеке свободу воли. Таким образом, идею поступательного развития знаний о человеке, идею исторического прогресса Кальвин обратил в доктринальный аргумент.

Мотив античной литературы о подобии развития человека и общества теологически был осмыслен ранней патристикой как трехчленная история человечества - возраст отца, сына и духа. Подобно тому, как проходит естественное развитие ученика, род людской прошел три стадии божественного обучения.

В детстве человечество было способно выполнять только элементарные предписания естественного права. Языческие верования эллинов и латинян, иудейский культ-это облегченная внешняя религия. Эра Ветхого завета сменяется эрой Нового завета, принесшего вступившему в юношеский возраст обществу евангелие-более расширенное знание о боге. Совершенное знание бога, мира и человека соответствует третьему этапу человеческой истории, когда завершается божественное обучение. Трактовка всемирной истории как постепенного умственного становления человечества и нашла свое воплощение в сочинениях Кастеллиона, причем его позиция гуманистического историзма явно противоречила историзму Кальвина.

Свои идеи Кастеллион применил в ходе объяснения, например, противоречий Ветхого и Нового заветов. Кастеллион доказал, что, подобно тому, как в телесной жизни одно жизненное дыхание одушевляет ребенка, юношу и мужа, так и духовная жизнь человечества, последовательно развиваясь на одной основе, доводится с помощью Писания и прямой инспирации божества до стадии божественного человека.

Однако единство духовной субстанции язычника и христианина и было именно тем философским кредо гуманизма, против которого неустанно боролся Кальвин. Платон и Цицерон у него олицетворяли величие естественного человека, не сумевшего, однако, без божьей помощи достичь истины. Прагматическую пользу истории Кальвин видел в том, что она есть подлинная школа умения управлять своей жизнью. И это не потому, что христианин может в языческой древности узнать истину, а, напротив, потому, что он может убедиться в отсутствии ее. С точки зрения христианского провиденциализма герои Гомера и Плавта, верящие в судьбу это антигерои.

Добродетели римских деятелей - антитеза христианского смирения. Места античности как начального звена в поступательном ходе всемирной истории Кальвин не отрицает. Но творения неправедных и неверующих мудрецов древности лишаются, с его точки зрения, права на формирование христианской души, ибо диалектика, физика, медицина древних - это порождения телесного человека.

Будучи инструментами обучения низким, мирским, относящимся к земному бытию вещам, они являются дарами бога, которыми христианину не запрещено ни пользоваться, ни восхищаться. Но разве наше восхищение не есть признание всех вещей исходящими от бога? В противном случае мы окажемся более неблагоразумными, чем языческие поэты, верившие, что философия, законы, медицина и прочие дисциплины имеют божественное происхождение. Кальвин дискредитировал ренессансное убеждение в том, что книги философов содержат надежный и достоверный метод жизни. Он считал это обмирщением веры. Его попытки доказать, что христианскую совесть человеческие науки не воспитывают, а искажают, строились на основе использования античных источников. Феноменологически развитые античной философией представления о боге, бессмертии души, религиозном долге есть, по Кальвину, школа того, как не должно размышлять христианину.

Кальвин считал, что школу отрицательного опыта надо не отбрасывать, а использовать, чтобы подтвердить христианскую истину.

На новом уровне культуры задача апологии христианства потребовала от теологии особых усилий. Спасая веру от знания, которым гуманизм раскрывал социальную пристрастность христианства, кальвинизм требовал от христианина интеллектуальных усилий при формировании религиозной позиции личности. Такой способ подчинения знаний вере усиливал парадоксальность доктрины кальвинизма.

Отношение к античному наследию приобрело у Кальвина значение универсального критерия религиозности. Отныне указание на языческие истоки ренессансного философствования означало синоним антихристианской позиции. Это относилось к неоплатонизму, неостоицизму и, естественно, к эпикурейству. 8 Кальвин призывал соратников глубже вникать в обаяние прекрасного прошлого, которое прославляло человека, но не умело его спасти.

Задачи же, которые предстояло решить, были задачами сурового настоящего, их актуализировала доктрина спасения, в усвоении которой античные авторитеты не могли быть помощниками или советчиками христианина. Они, считал Кальвин, могли научить лишь безбожию. Приговор, вынесенный Цицерону, Платону и Вергилию, указывал читателям, что здесь они найдут немало привлекательных и небесполезных для христианина вещей, но еще больше - заблуждений. Почитайте Демосфена или Цицерона, Платона или Аристотеля или кого-либо из равных им - я верю, что они в высшей степени увлекут вас, восхитят и до глубины души взволнуют.

Но если от них проповедовал Кальвин мы перейдем к чтению Священного писания, то невольно оно так живо затронет, что проникнет в сердце и настолько завладеет вами изнутри, что вся сила ораторов и философов окажется лишь дымом в сравнении с убедительностью священных письмен. Однако и чтение Писания в свою очередь таило угрозу цельности христианского миросозерцания. ОБМИРЩЕНИЕМ БИБЛИИ. БОРЬБА ТЕОЛОГИИ С ЭТИМ ЯВЛЕНИЕМ. Гуманизм доказал, что святое невежество католических монахов, их неспособность к чтению древних авторов, привело к непониманию церковью текста Писания.

Поскольку оно обращалось к христианину на том же языке, каким повествовал о добродетелях Цицерон и каким прославляли прекрасные и сильные человеческие чувства Вергилий и Гораций, постольку гуманизм и предложил понять истину Писания как поэтическую. Поэтому образы Писания могли бы рассматриваться как художественные и расшифровываться в зависимости от уровня культуры читателя.

Оправдывая античную систему ценностей, гуманизм обесценил церковную традицию отстранения христианина от чтения Библии. В связи с этим Реформация, преследуя цель разоблачения папства, утвердила национальные переводы библейского текста. Однако приобщение верующих к поэтическому и философскому восприятию библейских произведений подрывало не только престиж католицизма. Создавалась угроза и для утверждения протестантской церкви, доктринальные основы которой непосредственно из текста Библии читатель вывести не мог. Протестантизму пришлось спасать Библию от низведения ее в разряд античных источников культуры в ожесточенной полемике с ренессансной филологией.

Светской гуманистической критике Библии Кальвин противопоставил задачу воспитания религиозного отношения к тексту, в котором миряне пытались найти истину, но часто находили вместо нее сомнения. Интерес широкой читательской аудитории к Библии, обусловленный общими закономерностями жизни эпохи и поддержанный гуманистическим просветительством, имел важные последствия для утверждения светской культуры в процессе развития Реформации.

По мере изучения текстов Библии гуманистами, их переводов на национальные языки, распространения среди мирян она утрачивала авторитет безупречного источника истины. Текст книги, которую церковная традиция наделила значением источника откровения бога, как оказалось, был противоречив, неточен и не соответствовал знаниям читателя XVI в. о природе и истории.

Начался процесс обмирщения Библии. Этому способствовало распространение ее изданий на национальных языках на первом этапе Реформации. Эти издания были рассчитаны на повседневное чтение. Люди, умеющие читать, получили возможность изучать библейские тексты. Однако уже на втором этапе Реформации протестантская теология пыталась предотвратить этот процесс, всячески помешать утверждению светского восприятия Писания. Наибольшую трудность для непредвзятого восприятия библейских текстов представляет согласование содержания Ветхого и Нового заветов в нечто единое.

Над этим усердно потрудились богословы. Реформаторы уже были не в силах освоить груды книг, теорий и мнений на эту тему. Иначе взглянул на проблему согласования Эразм, переведя ее из богословия в философию. Размышляя о путях формирования новой, по сути светской нравственности, он обратил внимание на отсутствие духовного начала в иудаистской религии. Для жаждущих новой истины трактат Эразма Оружие христианского воина Оружие разъяснял, что она заключена не во внешних обрядах и иудаистских церемониях, а в самом учении Христа.

Под учением Христа Эразм подразумевал принципы гуманистической нравственности. Таким образом, намечалась программа формирования нового человека через преодоление устаревших норм Ветхого завета. В этой плоскости сформулированное Эразмом противопоставление Нового завета Ветхому переросло рамки сличения текстов, став проблемой морали, проблемой философии.

Оно было по-своему использовано Лютером, а также различными направлениями Реформации. Вместе с тем ренессансные гуманисты задали себе и последующим поколениям вопросы, поставившие под сомнение божественное происхождение Писания. Это были вопросы текстологической традиции, смыслового и стилистического анализа, адекватности переводов и в конечном итоге аутентичности и авторства. Библия вместе с произведениями греческих и латинских писателей и ранней патристикой оказалась в одном ряду с прочими древними источниками культуры, изучение которых помогло гуманизму преодолеть схоластическое мышление.

Новаторское отношение гуманистов к библейскому повествованию проявлялось не в отрицании его боговдохновенности, а в том, что священные письмена все же стали объектом рационального исследования. С. Кастеллион, например, считал, что по содержанию Писание было внушено свыше, но язык его не обладает божественной субстанцией, будучи лишь ее оболочкой жилищем. Поэтому в Библии, считал он, следует восполнить лакуны пропуски греческого текста по еврейским источникам, учесть апокрифы для корректирования канонического содержания и произвести перестановки в порядке следования частей Ветхого завета в соответствии с другими древними писателями.

Выполненное Кастеллионом таким образом издание носило достаточно странное для канонической книги название Библия с продолжением истории от времен Ездры до времен Маккавеев и от Маккавеев до Христа 1553 г 9 Лакуны канонического текста дополнял в этом издании историк Иосиф Флавий.

Стремление светских лиц изучать Писание по оригинальным текстам рассматривалось как посягательство на древнейшую функцию церкви, на защиту которой прежде всего выступили католические библеисты, а затем и Кальвин. Католическая церковь освобождала христиан от непосильного для них бремени изучать Писание по латинскому первоисточнику Вульгата. Если гуманисты считают себя христианами, они не должны, как Лефевр Лефевр д Этапль, исподтишка упражняться в теологии.

Люди, надеющиеся объяснить Писание с помощью одних человеческих наук и языков, эти теологизирующие гуманисты и знатоки греческого языка - грецизанты, опасны обществу не менее невежественных лекарей - так рассуждал синдик Сорбонны Ноэль Беда в своем Возражении Лефевру и Эразму. В письме к Эразму Беда отрицает его причастность к теологии, хотя Эразм и носил титул доктора теологии Вы не можете вмешиваться в теологию, это опасно, ибо Вы не обладаете многими свойствами, и прежде всего смирением Вашей души перед богом и недоверием к собственному суждению Позиция гуманиста, по мнению Беды это позиция любителя, издали взирающего на Евангелие, отринувшего схоластическую экзегезу, подозрительного к Вульгате поскольку греческий текст он считает более близким к источнику, ищущего христианскую мысль в античности, а в патристике обнаружившего союз любви к наукам и веры. Этой позиции гуманиста Беда противопоставляет хранимую титулованными богословами традицию, опирающуюся на латинский текст Вульгаты как на подлинный и боговдохновенный.

Но для католических экзегетов посягательство на авторитет истинной теологии олицетворял прежде всего лютеровский перевод Библии.

Действительно, немецкий реформатор сомневался в подлинности Пятикнижия, отрицал каноничность Экклезиаста и Апокалипсиса, аутентичность не только ряда книг Ветхого завета, но и двух апостольских посланий Лютеровская критика текстов вкупе с его переводческими новациями, позволившими ему в немецком тексте усилить акценты в интересах протестантской доктрины, давала повод усомниться в святости учения.

Отсюда вытекала необходимость разработки и утверждения принципов протестантского библеизма, поскольку, отринув святость церковной традиции, реформационное учения настаивало на святости своего толкования Писания. Эту работу проделал Кальвин, исходивший из потребности дать верующему критерий веры в эпоху острейших религиозных и общественных столкновений.

Писание провозглашалось единственным источником откровения, единственным каналом связи между богом и людьми. Следовательно, оно должно было стать неподвластным сомнениям, обеспечить каждому христианину уверенность в своей правоте, устойчивую веру. Уверенность в Писании, как считал Кальвин, и отличала истинного христианина от неустойчивого, спасала от сомнений и ереси. Античная литература, патристика, философия, папские новации, ереси, а также все современные космологические, этические и богословские построения анализировались Кальвином с точки зрения их соответствия духу и букве Библии.

В отличие от Лютера Кальвин считал весь комплекс библейских текстов целиком инспирированным свыше. Но хотя боговдохновенность Писания прокламировалась как догмат, система аргументаций Кальвина выявила его шаткость в общественном мнении. Поэтому боговдохновенность Писания Кальвину пришлось интенсивно защищать от сомнений, вопросов и недоумений. Это свидетельствовало о неудовлетворенности тогдашнего читателя Библии ее содержанием.

Как, скажем, случилось, что в Пятикнижии Луна названа светилом, а не планетой? Как понимать моральную неприглядность героев Ветхого завета? Может ли устареть историческое содержание священного текста? Для защиты боговдохновенности Писания Кальвин вновь использовал свою концепцию культурно-исторического развития общества. В связи с тем, что древность была детством человечества, проповедовал он, богу пришлось общаться с ним, подобно педагогу.

В Библии противоречия есть, но они обусловлены-де не противоречиями бога самому себе, а способом приобщения общества к высшим истинам. Язык бога подобен речи кормилицы к младенцу, наставника - к юноше, врача - к больному. В итоге противоречия, имеющиеся в тексте Библии, получали определенное рационализированное объяснение. Однако догматическая основа веры сохранялась. Спор о Ветхом и Новом заветах объявлялся происками неверия, поскольку ставилась под сомнение целесообразность действий божества.

Обвинение в неверии было не меньшим, чем у того, кто задал вопрос о строителе мира. Скептические мотивы Ветхого завета, факты безбожия в избранном народе, искажения религии в древности, отраженные в Писании, углубляли сомнения читателей. А недоверие к ветхозаветному преданию питало размышления о преходящем значении Писания, о возможности отделить божественный дух от слова и даже рождало идею о том, что дух божий - это и есть сюжет Писания. Перечисляя обычные недоумения читателя Библии, вызванные самостоятельным, непредвзятым отношением к ее содержанию, Кальвин воспитывает особое отношение к тексту от прочей литературы священный текст отличается тем, что в нем для истинного христианина нет проблем.

Он не сомневается в том, что бог поступает правильно, даже если не знает почему. Восстанавливая религиозный авторитет Ветхого завета, Кальвин решительно встал на защиту цельности Писания. Главы Наставления, посвященные анализу сходства и отличительных особенностей Ветхого и Нового заветов, демонстрируют их единство, неделимость и равенство.

Защитив вероучительный авторитет Писания, Кальвин определяет отношение своей церкви к проблеме древности и аутентичности священных текстов. Недоверие читателей к Ветхому завету требовало доказательств подлинности записей Моисеем законов, поскольку в книге Маккавеев сказано, что тиран Антиох повелел их сжечь. Эти вопросы Кальвин парирует встречными почему никто не сомневается в существовании Платона, Аристотеля, Цицерона, но позволяет себе глумиться над Моисеем? Ведь сколько бы в древности ни клеветали на евреев, никто из античных авторов не приписывал им ложных книг и не сомневался в авторстве Моисея. Значит, древность книг Библии подтверждена историей.

В рациональную аргументацию Кальвина вплетена мистика. Если античные писатели не сомневались в чудесах Моисея хотя и объясняли их магическим искусством пророка, то почему нынешние христиане считают их легендой? Не чудо ли, что после сожжения все иудейские книги быстро объявились вновь? Особое попечительство бога видится Кальвину в том, что в религии варварский еврейский язык уступил место речи эллинов.

Чудом объясняется и сам факт передачи божественного слова через книги евреев злейших врагов христиан, образно названных Августином книгопродавцами церкви, которые сохранили Библию, хотя я не могли ею воспользоваться. Особое значение для демонстрации истинности и святости Нового завета имел проделанный Кальвином стилистический анализ текстов, суммировавший запас накопленных к тому времени наблюдений над языковыми особенностями и жанрами содержания Библии.

Читателям, воспитанным на произведениях Цицерона, Гомера, Вергилия, Плутарха, внушала подозрение посредственная эрудиция пророков и апостолов, а язык библейских рассказов казался на редкость ограниченным, бедным и грубым. В основу же кальвиновской контраргументации, которой и ныне нельзя отказать в тонкости психологического анализа, и лег грубый и как бы варварский язык. Взволнованность, трагический динамизм повествований Библии Кальвин связывает с ее резко отличными от художественных средств классической античной литературы стилистическими приемами, простотой Многие презирают эту простоту потому, что они совсем не поняли ее сущности. Стиль евангелий отнюдь не прост, он в своем роде совершенен не менее, чем стиль прославленных ораторов, и даже превосходит его, ведь античное красноречие холодно, оно не может тронуть сердце необразованного человека.

Кальвин демонстрирует, что художественные средства Библии подчинены цели ее содержания, и фиксирует его эффект - потрясающую по глубине впечатления взволнованность, побуждающую читателя любого интеллектуального уровня обратиться от него к своему внутреннему миру. На языке современного литературоведения эффект художественного воздействия Библии определяется как эффект овладения вниманием читателя за счет нагнетания психологической напряженности сюжета.

Порабощение эмоционального мира личности и его переосмысление за счет вытеснения всех прочих эмоциональных воздействий современная наука, как и в свое время, Кальвин, демонстрирует на сопоставлении Библии с Гомером.

Анализ Писания у Кальвина примечателен тем, что, стараясь подчеркнуть уникальность библейского текста, он очень осторожен в проведении параллелей между библейскими персонажами и классическими героями. Нравственное содержание и эстетика античной литературы служат ему источником для выявления неизмеримого превосходства над ней слова божьего. Это принципиальное для Кальвина воззрение, которое он отстаивал более последовательно, чем большинство реформаторов.

Теодор Без сравнивал, например, талант апостола Павла с талантом Демосфена и даже писательским мастерством Платона. Со стороны Кальвина такого рода сравнения встретили самый суровый отпор, как оскорбительные по отношению к божеству. Т. Беза он резонно упрекнул в подражании художнику, изобразившему богородицу королевой. Ведь не искусство, а дух святой изрекает божественное слово, и красоту его так же невозможно сравнить с ухищрениями риторики, как привлекательность честной женщины - с презренными красотами куртизанки.

Кальвин отмечает, что святой дух умел выражаться грациозно и элегантно, об этом свидетельствует нежный и легкий стиль Давида и Исайи, однако пастушеская речь Амоса, грубые народные речения Иеремии и Захарии доказывают величие бога не менее, чем высокий стиль Давида. Словесные ухищрения отступают перед безыскусственной и суровой простотой, ввергающей нас в большее волнение, чем самые прекрасные риторы мира. Таково, доказывает он, еще одно евангельское чудо - чудо впечатления от божественного слова, не соизмеримого ни с каким другим видом литературы. Рациональные, человеческие доказательства могли помочь преодолевать сомнения в Писании, но они должны были приниматься в качестве средств, подчиненных главному и суверенному свидетелю его боговдохновенности - вере. Лишенная веры аргументация подлинности библейских текстов, опирающаяся только на рациональные доводы, объявлялась уделом неверующих.

Отсюда развивалось положение, согласно которому все виды проверки Писания по другим источникам, а также дополнения, коррективы и интерпретации, отклоняющиеся от буквального смысла изложенного, объявлялись ересями.

И аллегорические приемы толкования текстов, и построения мистиков, и гуманистическая филология стали рассматриваться как варианты одной многоликой ереси - ереси оскорбления Писания.

Католицизм обвинялся в том, что он унижал Библию тем, что пролагал пути ересям. Вместе с тем католикам ставилось в вину то, что они закрыли доступ к истине, погребли евангелие в глоссах сделав Писание привилегией докторов, они недооценили универсальные качества откровения и презрели евангельскую простоту. Авторитет Библии пострадал за счет авторитета внебиблейского - вселенских соборов и декретов пап. 10 Получалось, что бог лишь наполовину и несовершенным образом выразил себя в Писании и католические богословы относятся к нему как к религиозному букварю. Отказав библейскому откровению в полноте, определенности и незыблемости, паписты поощрили фантазии и новое визионерство, превратили Библию в восковой нос, который можно повернуть в любую сторону.

Следовательно, делал вывод Кальвин, протестантская библейская версия более надежна, чем католическая. Мы утверждал он довольствуемся тем, чем вразумил нас бог в своем слове, не стремясь к новым видениям, хотя многим недалеким умам хотелось бы, чтобы с неба спускались ангелы и приносили иное откровение. Но этим они наносят богу великое оскорбление, ибо им мало того, что он так доверительно сообщил нам. Нам же ясно, что в Писании ничего не упущено Каждый же, кто допускал, что по части высших истин библейский текст нуждается в дополнениях, обнаруживал тем самым свою уступку разуму и создавал прецедент для ересей.

Эта инвектива метила не только в католиков. Отношение к Писанию как к начальному этапу познания религии, религиозному букварю вызывало возмущение Кальвина-проповедника.

Писание не букварь, а Христос не школьный учитель, которого следует дополнять какими бы то ни было фантазиями учил он. Особую опасность таили фантазии народной Реформации. Народные ереси в качестве единственного источника критики религии ссылались на Писание. Народный библеизм служил выражением оппозиции феодальной идеологии, сомнения в господствующих мыслях. Народная Реформация искала в Библии не католическую и не протестантскую, а собственную точку зрения на общество и мир. Опорой в этих поисках стал стиль мышления эпохи, когда ренессансная филология поставила истину в зависимость от усилий ученого по расшифровке содержащих эту истину текстов.

Полемика Кальвина с лидерами народной Реформации свидетельствовала об определенной общности народного библеизма с приемами гуманистической критики доказательство Писания, проверка его содержания, спор о словах. Ренессансная филология установила историческое, моральное и эстетическое значение Библии как литературного памятника.

Этими открытиями успешно воспользовались протестанты для развенчания папства, но движения народной Реформации применяли их и для критики протестантской доктрины. С помощью рациональных приемов критики текстов народные ереси сумели извлечь из Библии отложившиеся в ней мечты о социальной справедливости. Кальвина заботила общность приемов обмирщения Писания в философской и народной культуре отрицание избранности иудейского народа, отношение к Библии как к литературному памятнику, тенденция подчинить освоение содержания наветам разума.

В прямой полемике с защитниками мирского прочтения Библии Кальвин защищал сверхприродную мудрость Писания, его отличие от человеческих дисциплин, невозможность и ненужность его рационального изучения. Евангелие - это наука не о языке, а о жизни, и если в других науках можно положиться на ум и память, то его Писание должно принять из глубины сердца и отдать ему душу целиком.

В противном случае оно не будет понято. Пусть поэтому воздержатся от оскорбительной для бога гордости те, кто выдает себя за учеников Христа. Библейский ренессанс Кальвина, выпестованный общими закономерностями интеллектуальной жизни эпохи, восстанавливал полноту евангельского авторитета. Источник веры был очищен от несвойственных ему изначально наветов - аллегорий, схоластических глосс, спиритуалистических построений. Но вместе с тем была сделана попытка очистить Библию и от права ее изучения на рациональной основе средствами светской науки.

Открытия филологии были использованы лишь для того, чтобы показать необходимость преграды между Библией и ее читателем, если он претендует на звание христианина. От ереси и безбожия, проповедовал Кальвин, христианина убережет не Библия, а отношение к ней - христианская совесть, которая И подскажет, что труд по доказательству Писания бесполезен. Это подобно тому, как человеку не дано составить адекватное представление о божестве, т.е. объяснить необъяснимое. Многие могут похваляться своим умением выискивать несогласные и невразумительные места Писания, кое-кто Отыскивает ошибки в его текстах.

Чтобы раз и навсегда покончить с подобными происками сатаны, Кальвин призывал со всей строгостью утверждать понятие святости библейского канона и незыблемости основанных на нем догматов. Согласно Кальвину, легко можно было отличить истинного христианина от светского человека профана. Позиция христианина предельно проста.

Ему должно быть ясно, что бога вне Писания познать нельзя, слово - божественный атрибут, подлинность которого превосходит любые человеческие доказательства, В искусстве речи истина не нуждается. Светские люди тем и отличаются от христиан, что пытаются обратить евангельское учение в научную дисциплину, уличают священный текст в ошибках, сомневаются в авторстве Моисея и даже в его существовании, не удовлетворены низким стилем Писания и сказочными мотивами его притч. В этих собирательных портретах христианского и мирского читателя Библии преломляется спор веры с разумом, постоянно присутствующий в подтексте произведений Кальвина.

Обличая светское отношение к Библии, Кальвин прямо указывает на мировоззренческие последствия филологического исследования текстов, ставя их наравне с ересью. Если Библия издана так, как это сделал Кастеллион, который выправил ветхозаветные правовые термины по Цицерону и дополнил текст божественного закона выдержками из сочинений Иосифа Флавия, то это Кальвин называет игрой со священной книгой, насмешкой над ней и богохульством.

И это богохульство, считает он, в конечном итоге должно искоренить не богословское опровержение, а расправа с издателем. Если парижские антихристы недовольны речениями вояки Моисея и пастуха Амоса, к тому же заявляют, что Христос не был гуманистом, то это профанация Евангелия, свидетельство кипящего повсеместно атеизма, который следует пресечь ужесточением церковной дисциплины. Превращение Библии в объект изучения и индивидуальных размышлений и споров о ее содержании рассматривалось официальной церковью как путь к утрате истинной веры, той веры, которая претендовала на внутренний мир и жизнь верующего, заставляла забывать об отдыхе и развлечениях ради дела, диктовала политическую принадлежность и освящала любую войну за правильный вариант христианства. 11