Джеймс Джойс. Джакомо Джойс

Кто? Бледное лицо в ореоле пахучих мехов. Движения еезастенчивы и нервны. Она смотрит в лорнет. Да: вздох. Смех. Взлет ресниц. Паутинный почерк, удлиненные и изящные буквы, надменные ипокорные: знатная молодая особа. Я вздымаюсь на легкой волне ученой речи: Сведенборг,псевдо-Ареопагит, Мигель де Молинос, Иоахим Аббас. Волнаоткатила. Ее классная подруга, извиваясь змеиным телом,мурлычет на венско-итальянском. Это культура! Длинные ресницывзлетают: жгучее острие иглы в бархате глаз жалит и дрожит. Высокие каблучки пусто постукивают по гулким каменнымступенькам. Холод в замке, вздернутые кольчуги, грубые железныефонари над извивами витых башенных лестниц. Быстропостукивающие каблучки, звонкий и пустой звук. Там, внизу,кто-то хочет поговорить с вашей милостью. Она никогда не сморкается. Форма речи: малым сказатьмногое. Выточенная и вызревшая: выточенная резцом внутрисемейныхбраков, вызревшая в оранжерейной уединенности своего народа. Молочное зарево над рисовым полем вблизи Верчелли.Опущенные крылья шляпы затеняют лживую улыбку. Тени бегут полживой улыбке, по лицу, опаленном горячим молочным светом,сизые, цвета сыворотки тени под скулами, желточно-желтые тенина влажном лбу, прогоркло-желчная усмешка в сощуренных глазах. Цветок, что она подарила моей дочери. Хрупкий подарок,хрупкая дарительница, хрупкий прозрачный ребенок. Падуя далеко за морем. Покой середины пути, ночь, мракистории дремлет под луной на Пьяцца дель Эрбле. Город спит. Вподворотнях темных улиц у реки - глаза распутниц вылавливаютпрелюбодеев. Пять услуг за пять франков. Темная волна чувства,еще и еще и еще. Глаза мои во тьме не видят ничего, любовь моя. Еще. Ненадо больше. Темная любовь, темное томление. Не надо больше.Тьма. Темнеет. Она идет через площадь. Серый вечер спускаетсяна безбрежные шалфейно-зеленые пастбища, молча разливая сумеркина росу. Она следует за матерью угловато-грациозная, кобылицаведет кобылочку. Из серых сумерек медленно выплывают тонкиеизящные бедра, нежная гибкая худенькая шея, изящная и точенаяголовка. Вечер, покой, тайна... Эгей! Конюх! Эге-гей! Папаша и девочки несутся по склону верхом на санках:султан и его гарем. Низко надвинутые шапки и наглухозастегнутые куртки, пригревшийся на ноге язычок ботинка тугоперетянут накрест шнурком, коротенькая юбка натянута на круглыечашечки колен. Белоснежная вспышка: пушинка, снежинка: Когда она вновь выйдет на прогулку, Смогу ли там ее я лицезреть! Выбегаю из табачной лавки и зову ее. Она останавливаетсяи слушает мои сбивчивые слова об уроках, часах, уроках, часах:и постепенно румянец заливает ее бледные щеки. Нет, нет, небойтесь! Отец мой! В самых простых поступках она необычна. Откудабы это? Дочь моя восторгается учителем английского языка. Лицопожилого мужчины, красивое, румяное, с длинными белымибакенбардами, еврейское лицо поворачивается ко мне, когда мывместе спускаемся по горному склону. О! Прекрасно сказано:обходительность, доброта, любознательность, прямота,подозрительность, естественность, старческая немощь,высокомерие, откровенность, воспитанность, простодушие,осторожность, страстность, сострадание: прекрасная смесь.Игнатий Лойола, ну, где же ты! Сердце томится и тоскует. Крестный путь любви? Тонкие томные тайные уста: темнокровные моллюски. Из ночи и ненастья я смотрю туда, на холм, окутанныйтуманами. Туман повис на унылых деревьях. Свет в спальне. Онасобирается в театр. Призраки в зеркале... Свечи! Свечи! Моя милая. В полночь, после концерта, поднимаясь по улицеСан-Микеле, ласково нашептываю эти слова. Перестань, Джеймси!Не ты ли, бродя по ночным дублинским улицам, страстно шепталдругое имя? Она поднимает руки, пытаясь застегнуть сзади черноекисейное платье. Она не может: нет, не может. Она молча пятитсяко мне. Я поднимаю руки, чтобы помочь: ее руки падают. Я держунежные, как паутинка, края платья и, застегивая его, вижусквозь прорезь черной кисеи гибкое тело в оранжевой рубашке.Бретельки скользят по плечам, рубашка медленно падает: гибкое,гладкое голое тело мерцает серебристой чешуей. Рубашка скользитпо изящным из гладкого, отшлифованного серебра ягодицам и побороздке тускло-серебряная тень... Пальцы холодные легкиеласковые... Прикосновение, прикосновение. Безумное, беспомощное слабое дыхание. А ты нагнись ивнемли: голос. Воробей под колесницей Джаггернаута взывает квладыке мира. Прошу тебя, господин Бог, добрый господин Бог!Прощай, большой мир!.. Ведь это же свинство. Огромные банты на изящных бальных туфельках: шпорыизнеженной птицы. Дама идет быстро, быстро, быстро... Чистый воздух нагорной дороге. Хмуро просыпается Триест: хмурый солнечный светна беспорядочно теснящихся крышах, крытый коричневой черепицейчерепахоподобных; толпы пустых болтунов в ожиданиинационального освобождения. Красавчик встает с постели женылюбовника своей жены; темно-синие свирепые глаза хозяйкисверкают, она суетится, снует по дому, сжав в руке стакануксусной кислоты... Чистый воздух и тишина на горной дороге,топот копыт. Юная всадница. Гедда! Гедда Габлер! Торговцы раскладывают на своих алтарях юные плоды:зеленовато-желтые лимоны, рубиновые вишни, поруганные персики соборванными листьями. Карета проезжает сквозь ряды, спицы колесослепительно сверкают. Дорогу! В карете ее отец со своим сыном.У них глаза совиные и мудрость совиная. Совиная мудрость вглазах, они толкуют свое учение (талмуд). Она считает, что итальянские джентльмены поделомвыдворили Этторе Альбини, критика "Секоло", из партера за то,что тот не встал, когда оркестр заиграл Королевский гимн. Обэтом говорил за ужином. Еще бы! Свою страну любишь, когдазнаешь, какая это страна! Она внемлет: дева весьмаблагоразумная. Юбка, приподнятая быстрым движением колена;белое кружевокайма нижней юбки, приподнятая выше дозволенного;тончайшая паутина чулка. Позвольте? Тихо наигрываю, напевая томную песенку Джона Дауленда.Горечь разлуки: мне тоже горько расставаться. Тот век предомной. Глаза распахиваются из тьмы желания, затмевают зарю, ихмерцающий блеск - блеск нечистот в сточной канаве перед дворцомслюнтяя Джеймса. Вина янтарные, замирают напевы нежных мелодий,гордая павана, уступчивые знатные дамы в лоджиях, манящие уста,загнившие сифилисные девки, юные жены в объятиях своихсоблазнителей, тела, тела. В пелене сырого весеннего утра над утренним Парижемплывет слабый запах: анис, влажные опилки, горячий хлебноймякиш: и когда я перехожу мост Сен - Мишель, синевато-стальнаявешняя вода леденит сердце мое. Она плещется и ласкается кострову, на котором живут люди со времени каменного века...Ржавый мрак в огромном храме с мерзкой лепниной. Холодно, как вто утро: потому что было холодно. Там, на ступенях главногопридела, обнаженные, словно тело Господне, простерты в тихоймолитве священослужители. Невидимый голос парит, читая нараспев из Осии. Такговорит господь: "В скорби своей они с самого утра будут искатьМеня и говорить: "Пойдем и возвратимся к Господу!" Она стоитрядом со мной, бледная и озябшая, окутанная тенями темного какгрех нефа, тонкий локоть ее возле моей руки. Ее тело еще помниттрепет того сырого, затянутого туманом утра, торопливые факелы,жестокие глаза. Ее душа полна печали, она дрожит и вот-вотзаплачет. Не плачь по мне, о дщерь Иерусалимская! Я растолковываю Шекспира понятливому Триесту: Гамлет,вещаю я, который изыскано вежлив со знатными и простолюдинами,груб только с Полонием. Разуверившийся идеалист, он, возможно,видит в родителях своей возлюбленной лишь жалкую попыткуприроды воспроизвести ее образ................ Неужели не замечали? Она идет впереди меня по коридору, и медленно рассыпаетсятемный узел волос. Медленный водопад волос. Она чиста и идетвпереди, простая и гордая, и так шла она у Данте, простая игордая, и так, не запятнанная кровью и насилием, дочь Ченчи,Беатриче, шла к своей смерти: ... Мне Пояс затяни и завяжи мне волосы В простой, обычный узел. Горничная говорит, что ее пришлось немедленно отвести вбольницу, бедняжка, что она очень, очень страдала, бедняжка,это очень серьезно... Я ухожу из ее опустевшего дома. Слезыподступают к горлу. Нет! Этого не может быть, не так сразу, нислова, ни взгляда. Нет, нет! Мое дурацкое счастье не подведетменя! Оперировали. Нож хирурга проник в ее внутренности иотдернулся, оставив свежую рваную рану в ее животе. Я вижуглубокие темные страдальческие глаза, красивые, как глазаантилопы. Страшная рана! Похотливый бог! И снова в своем кресле у окна, счастливые слова на устах,счастливый смех. Птичка щебечет после бури, счастлива,глупенькая, что упорхнула из когтей припадочного владыки ижизнедавца, щебечет счастливо, щебечет и счастливо чирикает. Она говорит, что будь "Портрет художника" откровенен лишьради откровенности, она спросила бы, почему я дал ей прочестьего. Конечно, вы спросили бы! Дама ученая. Вся в черном - у телефона. Робкий смех, слезы, робкиегаснущие слова... Поговори с мамой... Цып, цып! Цып, цып!Черная курочка-молодка испугалась: семенит, останавливается,всхлипывает: где мама, дородная курица. Галерка в опере. Стены в подтеках сочатся испарениями.Бесформенная груда тел сливается в симфонии запахов: кислаявонь подмышек, высосанные апельсины, затхлые притирания, едкаямоча, черное дыхание чесночных ужинов, газы, пряные духи,наглый пот созревших для замужества и замужних женщин, воньмужчин... Весь вечер я смотрел на нее, всю ночь я буду еевидеть: высокая прическа, и оливковое овальное лицо, ибесстрастные бархатные глаза. Зеленая лента в волосах и вышитое зеленой нитью платье,цвет надежды плодородия пышной травы, этих могильных волос. Мои мольбы: холодные гладкие камни, погружающиеся в омут. Эти бледные бесстрастные пальцы касались страниц,отвратительных и прекрасных, на которых позор мой будет горетьвечно. Бледные бесстрастные непорочные пальцы. Неужто ониникогда не грешили? Тело ее не пахнет: цветок без запаха. Лестница. Холодная хрупкая рука: робость, молчание:темные, полные истомы глаза: тоска. Кольца серого пара над пустошью. Лицо ее, такое мертвое имрачное! Влажные спутанные волосы. Ее губы нежно прижимаются, ячувствую, как она вздыхает. Поцеловала. Голос мой тонет в эхе слов, как тонул в отдающихся эхомхолмах полный мудрости и тоски голос Предвенечного, звавшегоАвраама. Она откидывается на подушки: одалиска в роскошномполумраке. Я растворяюсь в ней: и душа струит, и льет, иизвергает жидкое и обильное семя во влажный теплый податливопризывный покой ее женственности... Теперь бери ее, ктохочет!.. Выйдя из дома Ралли, я увидел ее, она подавала милостынюслепому. Я здороваюсь, мое приветствие застает ее врасплох, онаотворачивается и прячет черные глаза василиска. Одно еелицезрение отравляет смотрящего на нее. Благодарю, мессерБрунетто, хорошо сказано. Подстилают мне под ноги ковры для Сына Человеческого. Ожидают, когда я войду. Она стоит в золотистом сумракезала, холодно, на покатые плечи накинут плед; я останавливаюсь,ищу взглядом, она холодно кивает мне, проходит вверх полестнице, искоса метнув в меня ядовитый взгляд. Гостиная, дешевая, мятая гороховая занавеска. Узкаяпарижская комната. Только что здесь лежала парикмахерша. Япоцеловал ее чулок и край темно-ржавой пыльной юбки. Этодругое. Она. Гогарти пришел вчера познакомиться. На самом делеиз-за "Улисса". Символ совести... Значит, Ирландия? А муж? Расхаживает покоридору в мягких туфлях или играет в шахматы с самим собой. Зачем нас здесь оставили? Парикмахерша только что лежалатут, зажимая мою голову между бугристыми коленями. Символ моегонарода. Слушайте! Рухнул вечный мрак. Слушайте! - Я не убежден, что подобная деятельность духа или теламожет быть названа нездоровой Она говорит. Слабый голос из-захолодных звезд. Голос мудрости. Говори. О, говори, надели менямудростью! Я никогда не слышал этого голоса. Извиваясь змеей, она приближается ко мне в мятойгостиной. Я не могу ни двигаться, ни говорить. Мне не скрытьсяот этой звездной плоти. Мудрость прелюбодеяния. Нет. Я уйду.Уйду. - Джим, милый! Нежные жадные губы целуют мою левуюподмышку: поцелуй проникает в мою горящую кровь. Горю!Съеживаюсь, как горящий лист! Жало пламени вырывается из-подмоей правой подмышки. Звездная змея поцеловала меня: холодная змея в ночи. Япогиб! - Нора! - Ян Питер Свелинк. От странного имени старого голландскогомузыканта становится странной и далекой всякая красота. Я слышуего вариации для клавикордов на старый мотив: Молодостьпроходит. В смутном тумане старых звуков появляется точечка света:вот-вот заговорит душа. Молодость проходит. Конец настал. Этогоникогда не будет. И ты это знаешь. И что? Пиши об этом, черттебя подери, пиши! На что же ты еще годен? "Почему?" "Потому что в противном случае я не смогла бы васвидеть". Скольжение-пространство-века-лиственный водопад звезд иубывающие небеса - безмолвие - безнадежное безмолвие -безмолвие исчезновения - в ее голосе. Не его, но Варраву. Запустение. Голые стены. Стылый дневной свет. Длинныйчерный рояль: мертвая музыка. Дамская шляпка, алый цветок наполях и зонтик, сложенный. Ее герб: шлем, червлень и тупоекопье на щите, вороном. Посылка: любишь меня, люби мой зонтик. Краткая биография писателя: Франц Кафка (Franz Kafka) 1883—1924