База данных, метод и дефиниции

Масштабная миграция по военным, экономическим или политическим причинам в современной Европе существует как сложная социо-культурная реальность. Эта новая мультикультурная ситуация результат и Второй мировой войны и краха колониальной системы. Но всякий вид миграции ведет в резкой смене в структуре не только географического самосознания переселенцев, но также в таких же переменах в самосознании местного населения. Мы не можем сказать. Что мирный мультикультурализм процветает повсюду в Европе. У нас есть много малых и крупных этнических конфликтов, которые в явно показывают, сколь дефектный диалог между разными культурными матрицами старых и новых поселенцев имеет место. Это значит, что изучение реальных механизмов интеграции групп меньшинства, которые интегрируются в общества их новых родин, все еще очень актуально.

Я стремился сравнить два противоположных типа причин эстонцев как представителей малой нации, интегрированных в более крупный социо-культурный контекст. Один из этих типов может считаться наполовину добровольным и другой полностью принудительным способом интеграции этнического самосознания в иную социо-культурную конфигурацию. Первый тип – это судьба малой общности приплывших в Швецию эстонцев, интегрировавшихся в шведское общество в послевоенный период. Другой – это история русской шовинистской идеологии, пытавшейся интегрировать весь оккупированный эстонское сообщество в мир, фундаментально чуждый конструктам советской жизни и мировоззрению. Через несколько десятилетий после окончания войны первый случай привел к подлинному возникновению двойной эстонско-шведской идентичности, в результате действительно отличной интеграции. Другой, вынужденный случай, проходивший под лозунгом "Единый советский народ - новая историческая реальность". Во многих отношениях провалился. Люди оккупированной Эстонии не считали себя советскими людьми, напротив, начиная с хрущевской "оттепели" механизмы культурного сопротивления шаг за шагом росли.

В своем исследовании я использовал два основных набора данных. Один был создан мною и американским исследователем Хэнком Джонсоном в 1996-1998 гг. Он состоит из 73 магнитных лент с записями глубинных интервью с видными интеллектуалами и политическими деятелями периода советской оккупации. Результатами этой полевой работы стали книга "Советы или Европейцы" [Арелард, 1998] на эстонском языке и статья (в соавторстве) в американском журнале "Социологические перспективы" [Johnstjn-Ffrelard 2000]. Другое полевое исследование продолжается. Я записал рассказы 15 шведских эстонцев об их жизненных историях с множеством трагических моментов, связанных с прибытием и описаниями критических моментов дальнейшей жизни.

В полевой работе я использовал подход, названный Р. Миллером неопозитивистским [Miller 2000 12]. Этот подход предполагает, что "ранее существовавшая сеть концептов используется для теоретически обоснованных предсказаний, в отношении жизней, прожитых людьми". Там же. Неопозитивистский подход также предполагает существование объективной реальности и утверждает, что история респондента в основном представляет эту реальность. Но в то же время, исследователь должен быть очень осторожным, интерпретируя эти записи, так как есть большая разница между жизнями прожитыми и жизнями вспоминаемыми. В 1990-е годы респонденты не рассказали нам свои реальные биографии, они передавали нам обновленные версии мифа о "действительной жизни", прожитой более сорока лет назад. После восстановления Республики Эстония респонденты на нашей родине преимущественно показывали себя или как герои затяжной борьбы против советской реальности или как жертвы негуманных исторических обстоятельств. Говоря об эстонцах в Швеции, я упоминал две вариантов ошибок, которые происходили в воспоминаниях о своем прошлом. Первый – переоценка трудностей, с которыми они столкнулись по прибытии в Швецию или мистификация ими причин по которым они покинули родину. Другой относится к разным видам "невинной лжи" с целью показать, что их жизни были намного хуже в новой стране пребывания, чем она была в действительности. То есть, надо подчеркнуть герменевтическое взаимодействие между субъективным восприятием реальности респондентами и наличной объективной социальной структурой. Для проверки согласования между субъективными и объективными сторонами реконструкции прошлого я использовал два способа проверки. Один критерий объективности состоит из сходства мотивов, событий, имен, дат и т.д., постоянно возникавших в интервью. Но в случае приплывших в Швецию эстонцев я спрашивал шведского обществоведа прокомментировать и оценить основные образцы нарратива, полученного в интервью респондентов. Например, когда большинство эстонцев говорили, как хорошо и дружески был организован их прибытие в Швецию в сентябре 1944-го, я узнавал у шведских исследователей, так ли это было на самом деле и по какой причине королевство Швеции было заинтересовано помогать нашим беженцам. Я получил позитивный и удовлетворительный ответ.

Записав интервью, я поставил цель определить основные перемены в некоторых жизненных конструктах – отношениях родства, обычаи, обряды календарные традиции – и сравнить с этой точки зрения беженцев с эстонцами, не выехавших из страны. Гипотезой было то, что долгосрочные процессы интеграции на повседневном уровне хорошо отражаются в подвижках жизненных конструктов. Жизненные конструкты я бы определил как специальные исторически возникшие культурные паттерны, организующие ход жизни индивида. Все жизненные конструкты появляются лишь через повседневные практики, которые в то же время становятся критериями этнической или национальной идентичности. На национальном уровне борьба за контроль над значимыми заботами, делающими индивидуальные жизненные конструкты созвучными образцам и идеалам, заданным государством, уходит в прошлое. Если индивиды найдут периоды и категоризируют свои собственные биографии в терминах, созвучных образцам хода жизни, даваемым государством, тогда они легализуют претензию государства представлять их [Борнеман 1995 30]. Интеграция как процесс перехода от одной социо-культурной системы в другую может быть интерпретирована как переделка или коррекция индивидуальных моделей жизненных конструктов частной сферы в соответствии с моделями публичной сферы страны, с верховными потребностями, которые регулируют повседневную жизнь новых резидентов (или теми же моделями оккупирующей державы).

Для меня отношения родства в этой ситуации выступают как сеть семейных и дружеских отношений, гарантирующих индивиду набор норм и образцов поведения, которые регулируют его/ее ход жизни внутри частной сферы. Борнеман интерпретирует родство как структурацию образцов принадлежности, вызывающую к жизни специфический род повседневных отношений, следующих определенной траектории через весь жизненный путь [Борнеман 965-30]. Сегодня национальные государства Европы имеют специальный семейный кодекс, регулирующий отношения родства в соответствии с основными идеологическими устремлениями государства. Кроме того, системы родства также регулируются историческими традициями каждой этнической группы. Возможно, что легитимация государства и общее понимание родства вступают в противоречия, могут вызвать серьезные конфликты, особенно среди мигрантских общностей.

Я определяю обряды как набор церемоний, сопровождающих ход жизни индивида в моменты, когда меняется его/ее официальный статус в общности: рождение, социальная зрелость, брак, отцовство/материнство, переход в более высокий класс, профессиональная специализация, смерть [Van Gennep 1960,3]. Хорошо известны обряды крещения (позднее дни рождения), инициация (конфирмация, поступление в школу или окончание ее), свадьбы, инаугурации, похороны и др.

Календарные традиции- церемонии, которые сопровождают и подтверждают перемены времен года. Эти обряды повторяются каждый год в одно и то же время, давая специальную организацию жизни индивидов. Многие календарные традиции основаны на народной культуре (некоторые карнавалы) или религиозных учениях (рождество, пасха), гл всякое национальной государство добавляет некие национальные дни или дни, подчеркивающие политически важные события в истории нации к этому циклу. Примерами здесь являются дни независимости, годовщины республик, дни рождения короля/королевы и т.д.