Учение Дж. Остина о праве

Учение Дж. Остина о праве. Формирование школы юридического позитивизма обычно относят к первой половине XX в. и связывают его с творчест¬вом Джона Остина, который в 1826 г. возглавил первую кафедру юриспруденции в Лондонском университете, незадолго до этого открытого стараниями И. Бентама и его ок¬ружения.

В цикле своих лекций под названием «Определение предмета юриспруденции» он развил идею Т. Гоббса о праве как команде суверена и утилитарист¬ский тезис И. Бентама о том, что подобная команда суверена должна быть нацелена на обеспечение наибольшего счастья для наибольшего числа людей.

Однако в отличие от своего старше¬го современника Остин не был столь радикальным в истолко¬вании этого тезиса в отношении государственного устройства и политики.

Кроме того, в истолковании принципа пользы он критически воспринимал бентамовскую концепцию моральных чувств и был склонен толковать принцип полезности как неяв¬но выраженное собрание божеских заповедей.

В отношении позиции И. Гоббса он заявлял, что в работах по¬следнего проповедуется абсолютная обязанность подданных повиноваться и не обсуждаются случаи, когда полезность тре¬бует неповиновения. Кроме того, И. Гоббс, по оценке Остина, ошибочно приписывал происхождение суверенитета и незави¬симого политического общества некоему «фиктивному согла¬шению или договору». С именем Остина следует связывать не появление самого юридического позитивизма, а только своего рода профессиона¬лизацию и предметную рационализацию традиции правового позитивизма. Главный труд Остина «Лекции о юриспруденции, или Философия позитивного права» (1863), подготовленный к печати посмертно его женой Сарой и снабженный примеча¬ниями Дж. С. Милля, бывшего в числе его любимых студентов, создавался в то время, когда уже стали известными труды авто¬ра «Курса позитивной философии», с которым имеются прямые переклички в части второй лекций.

Вполне в духе Конта звучит высказывание Остина о том, что «доброе и стабильное правительство немыслимо или почти немыслимо до тех пор, пока основы политической науки не станут известными основ¬ной массе населения». В некой комбинации рационального правления и просвещенного населения лежит, таким образом, ключ к социальному прогрессу.

Таким образом, в творчестве английского правоведа совмес¬тились методологические приемы исследования современного ему утилитаризма и позитивизма, для которых был характер¬ным акцент на эмпирических особенностях права.

Эмпирическое познание права предполагалось осуществлять на основе чисто юридических критериев, обособленных от моральных оценок права, а также от социально-политиче¬ских его характеристик, столь присущих естественно-правовой традиции обсуждения проблематики права и правоведения. В итоге право предстает в относительно определенной и легко обозреваемой совокупности правил, принципов и типологических делений. Если, по представлениям И. Бентама, право следует воспринимать как совокупность знаков, изданных или одобренных сувереном для регулирования должного поведения определенного класса лиц, находящихся под его властью, то, согласно Остину, такого суверена можно представить себе - в зависимости от обстоятельств - в виде не только лица, но и учреждения которое действительно, а не формально является сувереном для подвластных в данном по¬литическом сообществе.

Источником права, таким образом, яв¬ляется суверенная власть, причем важнейшей гарантией нор¬мального функционирования права и самой суверенной власти выступает привычка большинства к повиновению. Нет поэто¬му, согласно Остину, оснований относить к разряду позитивно¬го закона, к примеру, распоряжение оккупационных армейских властей, даже если они, и дают этому распоряжению наимено¬вание закона.

В конструкции Остина суверен предстает воплощением все¬властного учреждения, а норма права - нормой властного при¬нуждения, или, говоря словами самого Остина, «правилом, ус¬тановленным одним разумным существом, имеющим власть над другим разумным существом, для руководства им». Приказ суверена, снабженный санкцией, и есть, по сути дела, правовая норма.

По этой логике позитивны¬ми законами в строгом смысле этого слова должны считаться такие законы, которые предполагают возложение обязанностей и которые влекут определенные последствия, в том числе нега¬тивные в виде законного причинения вреда. Таким образом, норма получает юридический характер толь¬ко в том случае, когда некто, обладающий необходимыми власт¬ными возможностями и способностями, в состоянии придать ей обязывающую силу принуждения под угрозой причинить вред нарушителю данной нормы.

Этим субъектом суверенных властных полномочий может быть не только человек, но и бог. Санкции, установленные позитивным законом, имеют характер юридический и политический одно¬временно, поскольку они реализуются на практике данным по¬литическим сообществом в принудительном порядке. В этом смысле право в целом является приказом суверенной власти, устанавливающим обязанности и находящим гарантии их реа¬лизации в политических санкциях и принуж¬дении.

Естественно-правовые элементы и принципы обоснования и признания прав личности Остин решительно отвергал, и в этом плане он был близок позициям Ф. Савиньи и Г. Гуго, под руководством которых изучал в молодости юриспруденцию в Гётингене и Берлине. Остин расходился со своими немецкими наставниками в оценке исторических корней права, поскольку ему, как и многим утилитаристам, был присущ -внеисторический подход к изучению права.

Суть юридико-позитивистского подхода в понимании и ис¬толковании права хорошо передается формулой «закон есть за¬кон». В историческом плане позитивистский подход выделяет¬ся своим негативным отношением к любым конструкциям, ко¬торые допускают или терпимо относятся к допущению, что помимо реально существующего и воспринимаемого государст¬ва и связанного с ним массива законодательства существует - и с этим надлежит считаться - некое более разумное право и связанное с ним государство, являющие собой эталон для со¬поставлений.

Подобный же негативизм он распространяет и на концепции естественных и неотчуждаемых прав. Другой важной и более оправданной особенностью исполь¬зования формулы «закон есть закон» является признание ее не¬обходимейшим условием нормального общения в нормально организованном человеческом общежитии, своего рода краеугольным камнем в громадном здании государственности и неотъемлемым атри¬бутом повседневного правового общения.

Существенное значение в концепции Остина имеет трактов¬ка права в строгом смысле слова. Право в строгом смысле уста¬навливается для разумных существ другим разумным сущест¬вом или существами - таковы законы, установленные богом, и законы, установленные людьми. Но среди второй категории не все можно безоговорочно отнести к праву в строгом смысле, например правила, ус¬тановленные лицами и учреждениями, не являющимися суве¬ренами. К этому же разряду Остин относит правила, установ¬ленные общественным мнением, а также правила моды, правила этикета и законы чести.

Остин называл все эти разновидности нормативного регулирования термином «позитивная мораль». Таким образом, право в широком смысле включает в себя богооткровенное право, позитивное право и позитивную мораль. Между позитивным правом и моралью, а также религией суще¬ствует не близость и не сходство, а противоречие. И это должен учитывать всякий законодатель. Противоречие с моралью не лишает право его качественных свойств, даже если оно подвер¬гается критике с моральных позиций или испытывает ограни¬чительное воздействие со стороны последней.

Наиболее характерным для позиции Остина в этом вопросе было то, что он резко и твердо разводил право и мораль; во¬прос о морально должном, о приведении сущего в соответствие с этим долженствованием Остином полностью не снимается, но только выносится за рамки практической юриспруденции. Таким образом, право обособляется от морали ради того, чтобы предметом юриспруденции было исключительно позитивное право - вне всякой зависимости от того, хорошее это право или плохое, несовершенное.

Оценки этого рода, по мнению Остина, удел этики или законоведения, но отнюдь не правове¬дения. Естественно, что в своем обсуждении предмета юриспруден¬ции и сферы права Остин не мог не коснуться вопроса о право¬творческой роли судей и суда. Он склонялся к тому, что и ре¬шения суда следует воспринимать как часть права в том случае, когда они признаются в качестве таковых сувереном.

Связав природу права с приказом фактически пра¬вящей в обществе группы лиц или одного правителя, Остин тем самым легитимировал правотворчество любой власти. В XX в. такой подход был ис¬пользован самыми недемократическими, антиправовыми и не¬гуманными политическими режимами, правда, за пределами Англии. Международное право, как известно, нельзя рассматривать как команду суверена, снабженную санкцией; На этом основа¬нии Остин относил его к разряду не позитивного права, а к об¬ласти «позитивной международной нравственности», правила которой распространены среди цивилизованных наций, хотя при этом у каждой из них свои собственные туманные пред¬ставления относительно того, какими должны быть понятия этой международной нравственности (international morality). Со временем взгляды Остина на природу права и его взаи¬мосвязи с другими областями жизни, судя по всему, измени¬лись, и он неоднократно объявлял о своем желании написать новый труд о предмете юриспруденции уже под названием «Принципы и отношения юриспруденции и этики». Вслед за неко¬торыми социально ориентированными позитивистами, после¬дователями А. Сен-Симона и О. Конта, он высказывал свои предпочтения в пользу правления элиты знания. Вероятная трудность, с которой он столкнулся, была связана с его обособ¬лением права от морали, что влекло за собой и обособление «сознания свободы» от позитивного права.

В результате, как отмечает исследователь его творчества У. Моррис, «праву так просто стало оставаться одному с имиджем собственной позитивности». А в этой ситуации творцу права уже ничего не остается, кроме как безотчетно следовать мотиву, который Т: Гоббс приписы¬вал Левиафану «заполучив власть, желать еще и еще, и так до самой смерти». Судьба учения Остина и всего течения юридического пози¬тивизма сложилась, в общем и целом благополучно.

Во-первых, многими правоведами позитивистской ориентации было заме¬чено, что право в своем функционировании не может обхо¬диться без устранения «внутренних противоречий и пробелов» и потому, раз сложившись в некое формально и догматически непротиворечивое целое, это право уже не нуждается в каких-либо нравственных или социально-философских объяснениях и оправданиях.

Немецкий правовед К. Бергбом, автор книги «Юриспруденция и философия права» (1892), считал, что пра¬во, действительно функционирующее как право (по принципу «закон есть закон»), составляет основу отношений между людь¬ми в любом строе отношений. «Сущность любого права пи¬сал Бергбом состоит в том, что оно действует.

Поэтому пре¬краснейшее идеальное право не может не оставаться позади са¬мого жалкого позитивного права, подобно тому, как любой калека видит, слышит и действует лучше, чем самая прекрасная статуя». Одно из распространенных самооправданий юридико-позитивистской ориентации в изучении права - это прагматическая забота ученых и практиков по необходимому упорядочению всего массива непрерывно изменяющегося и разрастающегося законодательства.

Но очевидно, что истолкование права как приказа суверена чревато и недобросовест¬ным применением этой формулы.

Именно в результате такого использования формулы о законе-приказе может расти и мно¬житься деятельность по обеспечению одной лишь «наружности закона».