ДУША В ГЛУХОЙ НОЧИ

Дальнейшее изучение развития мистического начала в человеке. – Регресс после озарения: глухая ночь. [1] (1) Ее психологические характеристики. – Период регресса как естественная реакция: временная слепота после вспышки. – "Распутье" на духовном пути. – Ночь наступает незаметно. – Ее опыт в описании г-жи Гийон. – Состояние душевного хаоса и смятения. – Переход на иные уровни сознания. – Внутренний кризис как цена достижения духовной зрелости. – Параллелизм психического и духовного. – Августин Бейкер об отрицательном мистическом опыте. – (2) Мистические характеристики глухой ночи. – Разнообразие ее проявлений – эмоциональных интеллектуальных и волевых – Завершение очищения. – Окончательное преодоление эгоистической заботы о себе. – Переход от "Луны" к "Солнцу". – Его болезненность как норма. – Его основные разновидности: (а) потеря ощущения присутствия Бога. – Опыт св. Иоанна Креста. – Опыт г-жи Гийон. – Угасание восприятия трансцендентного. – (б) Острое переживание собственного несовершенства. – (в) Потеря мистического чувства. – Духовная апатия. Опыт Рейсбрука. – Чувство умственной деградации. – Ослабление силы воли. – Опыт св. Терезы. – (г) Страсти Господни, или черный экстаз. – В основе перечисленных проявлений – одно и то же состояние. – Полное очищение. – В течение глухой ночи закаляется характер. Переживание ее необходимо для достижения (attainment) Реальности. – Опыт Уильяма Лоу. – Отвержение себя. Противостояние окружению. – св. Иоанн Креста о самоиспытании и очищении. – Невозможность самому контролировать этот процесс. – Самоопустошение. – Духовная нищета. – Тьма как этап на пути к единению. – Приближение рассвета. – "Пример из жизни". – Пример Сузо. – Видение, предваряющее глухую ночь. – Раскрывшаяся в видении суть Высшей Школы. – Обучение мужеству. Рыцарство как духовный идеал. – Последнее испытание. Его человеческий характер. – История с младенцем. – Финальный кризис. – Акт отвержения себя. – Конец ночи.

В предыдущих главах мы несколько отвлеклись от общей линии нашего исследования – выявления законов мистического развития человека и естественного роста его трансцендентального сознания, – с тем чтобы выяснить эти законы на материале необычных психических явлений – экстазов и восторгов, видений и голосов; эти явления имеют особую познавательную ценность, поскольку помогают усвоению всех тонкостей искусства созерцания и, соответственно, способствуют указанному внутреннему росту.

Однако мистик, как и все одаренные люди, – это прежде всего человек, а уж затем в той или иной степени художник, то есть причастный искусству носитель творческого начала. Если мы не примем это во внимание и, увлекшись мистицизмом как искусством, позволим себе отвлечься от изучения роста индивидуальности мистика, мы допустим грубую, хотя и довольно распространенную ошибку. Бытие, а не Делание представляет собой основную цель мистика, поэтому именно Бытие должно находиться в центре внимания изучающего мистицизм. Мы рассмотрели для полноты картины все основные формы мистической деятельности, которые могут проявляться при ориентации внутренней жизни мистика на трансцендентное, однако эта деятельность, разумеется, не сводится к какому-либо частному ее аспекту: например, экстаз в равной степени присущ и мистическому обращению, и "мистическому бракосочетанию" души. В то же время у мистиков, предрасположенных к восприятию голосов и видений, эта способность может наблюдаться на любом этапе их внутреннего развития. Голоса и видения в одинаковой мере иллюстрируют и объясняют как испытания очищением, так и радости озарения, нередко знаменуя собой переходный период от одного мистического состояния к другому.

Однако здесь имеется одно исключение. Наиболее интенсивный период великого погружения во тьму, который обычно отделяет "первую мистическую жизнь", или путь озарения, от "второй мистической жизни", или пути единения, как правило, представляет собой период пустоты и стагнации во всем, что касается мистической деятельности. Глухую ночь, когда она воцаряется в душе, редко озаряют видения и оглашают голоса. Одно из ее ужасных испытаний в том и состоит, что человек, который уже овладел даром молитвы и созерцания, теперь, судя по всему, его полностью утратил. С внутренней высоты, достижение которой далось такими большими усилиями, душа вдруг обнаруживает себя низринутой на самое дно. Окаменевшее сердце, беспросветная тоска, апатия, одиночество – такими словами описывают свои страдания те, кто окунается в темный огонь очищения. Теперь пора поближе познакомиться с этим периодом жизни каждого, в ком осуществляется его мистический дар.

Нами уже были выявлены [2] основные психологические черты естественного мистического развития. Мы видели, что оно по своей сути представляет собой стремление найти некое новое равновесие, нечто вроде точки опоры на трансцендентных уровнях реальности. Мы также упоминали, что на пути к этому свершению душа переживает последовательность перепадов между "состояниями удовольствия" и "состояниями страдания". Такого рода закономерность можно сформулировать и по-иному: она указывает на упорядоченное движение всего сознания в направлении к высшим центрам [higher centres]. В ходе этого движения углубляющиеся положительные переживания становятся все более изнурительными для еще неразвитого органа трансцендентального восприятия и потому уравновешиваются отрицательными, которые и находят выражение в регрессе всего сознания, в ослаблении умственных способностей и волевого начала, в появлении, а затем засилии негативных эмоций и т.п.

Таким образом, за открытие своей причастности к Божественному Совершенству, которое дается в результате "мистического пробуждения", душе приходится платить горьким осознанием удручающего собственного несовершенства. Столкновение в душе этих двух крайностей приводит ее к необходимости изнурительных трудов над собою на пути очищения. Преображающее экстатическое восприятие Абсолюта, которое пришло с озарением и сполна в нем проявилось, несет в себе свою противоположность – осознание обособленности души от Абсолюта в Его непостижимости. В течение всего периода проявления озаренного сознания душа, как правило, полностью удовлетворена: для нее нет никаких сомнений в том, что в своем видении Вечности, в своем глубоком и благоговейном осознании Бога она достигла предела своих стремлений. Однако рано или поздно дает о себе знать психологическая усталость, состояние озарения начинает исподволь вытесняться компенсирующим его отрицательным состоянием, которое проявляется как сгущающаяся тьма и нарастающая безысходность. Это ощущение столь глубоко и сильно, что затмевает собой любое осознание Трансцендентного, повергая душу в великие страдания, называемые глухой ночью.

Как и многие другие обстоятельства Мистического Пути, глухую ночь можно расценивать двояко. Мы можем рассматривать ее с точки зрения: 1) психолога, – как этап духовного [mental] развития, описываемый более или менее механическими законами, которые любые перипетии душевной жизни человека сводят к элементарному объяснению; 2) самого мистика, – что и позволяет видеть в ней, напротив, прежде всего ее духовный аспект – ее роль в перестройке характера и росте "нового человека", ее место в мистическом "преображении в Боге".

(1) В психологическом плане глухая ночь является примером проявления закона реагирования психики на стрессовую ситуацию. Глухая ночь представляет собой период усталости и апатии, следующий за периодом напряженной мистической деятельности. "Одна из неизменных закономерностей функционирования нервной системы, – говорит Старбек, – заключается в том, что если ее ресурсы используются однонаправлено, то возникают характерные периоды истощения, явно указывающие на необходимость не только восстановления сил, но и пересмотра общей ориентации". [3] Каких бы высот духовности ни достиг мистик – пока он остается во плоти, его жизнедеятельность зависит от функционирования головного мозга и нервной системы в целом. Его развитие с психологической точки зрения предполагает систематическую переориентацию энергии сознания в направлении все более активной трансцендентальной жизни, которая, в свою очередь, в какой-то мере связана для индивида естественными ограничениями его психики, например элементарной усталостью. Иными словами, каждый значительный шаг вперед влечет за собой период апатии как показателя истощения механизма психики, использованного мистиком до полного исчерпания его запасов энергии. Регресс, т.е. откат в отрицательные состояния, практически неизбежен постольку, поскольку высшие центры испытывают непрерывное напряжение в процессе углубления озаренной жизни, при которой такой же нормой являются периоды вдохновения, когда неизмеримо возрастают ясность видения и глубина созерцания, притом никак не исключая появления видений и голосов.

Таково психологическое объяснение странных и болезненно переживаемых эпизодов из жизни святых, не говоря о не менее духовной жизни многих "светских", которых при этом трудно назвать святыми. Ведь бывает и так, что после долгих лет, прожитых в строгом соответствии с требованиями трансцендентального уровня, когда осознание "присутствия Бога" постоянно нарастало и углублялось, весь приобретенный внутренний опыт внезапно улетучивается и человека спасает от краха лишь то, что вопреки всем "разумным доводам" он держится своих прежних убеждений. [4] Все великие созерцатели, которым было суждено достичь высот мистического развития, выходят из этого периода невзгод – каким бы продолжительным и ужасающим он ни был, – словно пройдя через Чистилище. Для них этот период является вратами к более высоким состояниям. Личности же менее героического духовного склада если и входят в ночь вообще, могут не вынести ее опасностей и искушений. Это великое испытание представляет собой "распутье" на духовном пути. Здесь мы прощаемся с "мистиками природы" и мистическими поэтами, а также всеми теми, кто однажды причастился к озаренному видению реальности и в одном этом находил удовлетворение. Через глухую ночь могут пройти лишь сильные духом, те, кто стремится не познавать, но быть.

Таким образом, мы вправе ожидать, что наряду с "утверждениями" мистической жизни существуют ее "отрицания", представляющие серьезную опасность для тех, чья психика не слишком устойчива. Прогресс в созерцании, например, отмечен точно таким же чередованием света и тени – вначале это контраст между "утешением" и "засухой", а затем – между "безвидным созерцанием" и яркими проблесками Реальности. Это же наблюдается у индивидов с явно неустойчивой психикой: очередной радостный экстаз у них быстро сменяется страданиями и отрицательными эмоциями. Состояния мрака и озарения сосуществуют в них, контрастно чередуясь в течение достаточно длительного периода. Многие провидцы и люди искусства расплачиваются за мощные всплески созидательной энергии подобным образом – мучительными периодами бессилия и подавленности.

Можно сказать, что частые перепады между состояниями радости и страдания обычно наблюдаются в начале Мистического Пути: между очищением и озарением, а также между озарением и глухой ночью, так как в эти состояния душа, как правило, погружается постепенно. Мистики называют такие перепады "любовной игрой", когда Бог как бы играет в прятки с ищущей Его душой. Я уже приводила характерный пример из жизни Ралмена Мерсвина, который в промежутках между обращением и глухой ночью – то есть вплоть до самого поступления в "школу страдной любви" – постоянно прозябал в подобном состоянии дисгармонии. Так, г-жа Гийон в мельчайших подробностях перечисляет свои симптомы и страдания во время приближения и протекания ночи, названной ею Мистической Смертью, и связывает ее начало с появлением у того, кто ее переживает, повторяющихся кратковременных периодов притупления чувств и состояния разбитости, которое авторы книг по аскезе называют "засухой". В этом состоянии душа теряет всякий интерес к божественным принципам и энергиям, еще недавно пронизывавшим ее жизнь. Такого рода разбитость следовала за "озаренным" периодом радости и умиротворения и была реакцией на него. Г-жа Гийон говорит об этом так: "Присутствие Бога не покидало меня ни на миг. Но как дорого мне приходилось платить за это счастливое время! Ибо это присутствие, казавшееся мне полным и совершенным – и тем более совершенным, чем более оно было тайным, устойчивым, неизменным и далеким от обычно воспринимаемого органами чувств, – было всего лишь прелюдией к тому великому упадку духа, который длился много лет без малейшего просвета и каких-либо надежд на его окончание". [5] Поскольку г-жа Гийон никогда не стремилась контролировать свои состояния и всячески подгоняла свои описания под собственные представления о "безропотной душе" как "флюгере Божьем", она предоставила нам по-своему ценный материал для исследований в данной области.

"Я испытывала, – говорит она, – поначалу длительные, а под конец почти непрерывные периоды подавленности, которые иногда, впрочем, перемежались захлестывающими и переворачивающими душу приливами Твоей благодати. Эти переживания были очень яркими и впечатляющими, и мне сразу становилось ясно, что Ты всего лишь скрыт от моих глаз, но не потерян. Ибо хотя во времена подавленности мне и казалось, что я навсегда потеряла Тебя, какая-то внутренняя, неведомая для души поддержка все же оставалась, и душа осознавала ее лишь по ее временному отсутствию. Каждый раз, когда Ты снова возвращался с возросшей силой благодати, Ты возвращался также в большей славе. Таким образом, в несколько часов Ты сторицею воздавал мне за все потерянное и восстанавливал то, что лежало в руинах моего неверия". [6]

Здесь мы сталкиваемся с тем, что в психологическом плане является хрестоматийным примером колебаний сознания в преддверии нового состояния. Прежнее равновесие, которое было установлено притяжением к центру положительных эмоций, теперь потеряно. С другой стороны, еще не воцарилось новое равновесие, которое устанавливается одержимостью отрицательными эмоциями. Г-жа Гийон стоит – или, точнее, раскачивается – между двумя мирами, оказавшись беззащитной жертвой своих собственных неустойчивых и неконтролируемых душевных и духовных состояний. Однако мало-помалу центр тяжести маятника сдвигается в сторону состояния исчерпанности, которое "становится практически непрерывным", тогда как проблески озарения дают о себе знать все реже и наконец вовсе исчезают, – воцаряется новое состояние, и глухая ночь вступает в свои права.

Здесь мы развили теорию о том, что с психологической точки зрения глухая ночь представляет собой состояние отчасти усталости, а отчасти переходное. Эта теория зиждется на представлении, что в это время у многих субъектов наблюдаются психические расстройства и рецидивы "нравственного падения". Когда человек переживает глухую ночь, складывается впечатление, что все у него "идет не так". Такого человека преследуют порочные помыслы и непреодолимые искушения, у него начинается серия неудач не только в духовной, но и в мирской жизни. Так, Люси-Кристина говорит: "Часто во время великих испытаний скорбью я повергаюсь в такой непроглядный духовный мрак, что кажусь себе безнадежно потерянной среди ложных представлений и иллюзий, бесстыдно обманывающей себя и других. Из всех испытаний это самое ужасное". [7] У тех, кто переживает описываемую фазу внутреннего развития, часто бывают нелады со здоровьем, они становятся "странными", друзья отворачиваются от них. Интеллектуальная жизнь таких людей стремительно деградирует. Выражаясь их собственными словами, можно утверждать, что в этих столкновениях с многочисленными "внешними и внутренними препятствиями" они в самом деле переживают "премногие испытания".

Отметим также, что "испытания" в своей совокупности означают отсутствие гармонии между душой и окружающим ее миром. Никакие испытания не являются для нас опасными, если мы знаем, как с ними справиться. Обстоятельства воздействуют на нас тогда, когда мы не соответствуем им – когда они чрезвычайно суровы или же когда мы очень слабы. Справедливость этого заключения становится очевидной по мере углубления в другие переживания г-жи Гийон. Скрупулезность и детальность описания ею своих духовных скорбей делают ее автобиографию уникальным психологическим документом для изучения закономерностей протекания глухой ночи в устремленной к Богу, но все еще ослепленной собою душе.

По мере того как чувство присутствия Бога постепенно слабело, душевный и нравственный хаос все чаще воцарялся в душе г-жи Гийон, оборачиваясь переживанием непоправимой оставленности Богом. "Как только я понимала, что счастлива, добродетельна или вижу нечто прекрасное, мне казалось, что я незамедлительно бросаюсь в другую крайность. Создавалось впечатление, что это мимолетное, но все же вдохновленное любовью переживание было дано мне лишь для того, чтобы я могла пережить его противоположность. Мне было дано ясное видение Божьей чистоты, но при этом я лишь убедилась, что сама становлюсь все более порочной. Между тем это видение является в высшей степени очищающим, однако тогда я была далека от понимания этого... Мое воображение пребывало в состоянии ужасного смятения и не давало мне покоя ни на миг. Я не могла сказать ни слова о Тебе, Господи, поскольку сама стала неописуемо глупа, равно как и не могла постичь ничего из того, что говорилось о Тебе другими... Я находила себя неверной по отношению к Богу, нечувствительной к Его Милости. Я не могла припомнить ни одного доброго дела, которое совершила в своей жизни. Добро представлялось мне злом, и – что было ужаснее всего – мне казалось, что это состояние никогда не кончится". [8]

Она пребывала в убеждении, что и этот мир, и иной, божественный, ополчились против нее. Пошатнувшееся здоровье, потеря друзей и домашние неприятности – все это вошло в ее жизнь и вносило свою в лепту в перипетии духовного развития. Самоконтроль практически отсутствовал, появилась рассеянность. Ей казалось, что простой здравый смысл совершенно оставил ее и она столь беспомощна, что не способна даже внимать церковной службе, что она не может молиться, творить добрые дела и постоянно отвлекается на мирские вещи, от которых отреклась, но до конца еще не освободилась. Изысканные умственные построения ее прежней мистической жизни лежали в руинах, а достигнутое ранее высокое состояние сознания развеялось без следа.

"Нет ничего более обескураживающего для души, которая верила, что достигла высот на пути совершенствования, – патетически восклицает г-жа Гийон, – чем видеть, как все ее надежды рушатся в один миг!" [9]

Обучаясь в "высшей школе" духовной жизни, Сузо тоже прошел не только через искушения и отчаяние, но и через всевозможные испытания и неурядицы во внешней жизни: его преследовали разные трудности, клеветнические измышления и даже физические страдания. "В то время можно было подумать, – говорит он, – что Бог позволил и людям, и бесам подвергать Своего слугу ужасным пыткам". [10] Это ощущение враждебности окружающего мира, неопределенности Эго и его беспомощности перед лицом внешних обстоятельств напоминает смущение, робость и нервическую чувствительность подростка. В обоих случаях подобное ощущение возникает по одной и той же причине – вследствие хаоса, который воцаряется, когда прежнее равновесие уже нарушено, а новое еще не найдено. Душа, для которой характерно движение к высшим уровням реальности, теряет и оставляет позади себя некоторые элементы этого мира: она вырастает из них, хотя некогда была к ним столь привязана. Это напоминает переход ребенка из детского сада в школу. Разрушение и созидание в данном случае идут рука об руку, и поэтому истощение и отмирание озаренного сознания является первым этапом в движении души к иным центрам сознания. Таким образом, ощущение потери и несоответствия, сопутствующее отмиранию старого сознания, становится косвенным стимулом для роста нового. Душа оказывается втиснутой в новый мир, в котором она чувствует себя неуютно, потому что не определила своего места в последующей, взрослой жизни.

"Ты был младенцем у моей груди, беспомощным младенцем, – говорит Сузо Вечная Мудрость. – Теперь же я отнимаю тебя от груди". В последовавших за этим мраке и хаосе, которые наступают, когда привычные ориентиры утеряны и душе ничего не остается, как отдаться неизбежному процессу преображения сути вещей, возникает контакт с неусыпным Духом Жизни, который вынуждает к переходу на новый, более высокий уровень, чтобы душа могла не просто видеть Реальность, но и быть ею.

Таким образом, с психологической точки зрения глухая ночь души наступает в результате исчерпания прежних ее ресурсов и необходимости их обновления под знаком радикальной смены ориентации. Глухая ночь представляет собой "нарастающую боль" при естественном развитии души к постижению Абсолюта. Великие мистики, эти творческие гении в области человеческой психологии, инстинктивно пытались извлечь из этих психологических потрясений пользу для человеческого духа. Наряду с душевными перепадами, взлетами и падениями, через которые неустойчивая психофизическая система устремляется к поиску новых центров сознания, происходит нарастание новых духовных потенций. Gyrans gyrando vadit spiritus. Механизм сознания корежится от перенапряжения и, кажется, вот-вот распластается на старом и более низком уровне, на котором исключены даже проблески восприятия уровней трансцендентных. Это напоминает ребенка, впервые поставленного на ножки, который чувствует себя куда менее комфортно, чем на руках у матери.

"Ведь окуная душу в глубины ее прежней животной природы, Бог не просто лишает ее всех удобозримых проявлений света и милости, но и отнимает у нее способность свершать какие-то дела в своем высочайшем духе, а также утешать себя помыслами о Его любви", – говорит опытный духовный наставник Августин Бейкер, предвосхищая построения современных психологов. "Неудивительно, – продолжает он, – что прежний мир в душе оказывается утраченным, и она больше не способна заглянуть в себя. Ее одолевают греховные побуждения и порочные помыслы, и справиться с ними ей так же трудно, как в начале ее духовного пути, а может быть, еще труднее... Возвышаясь в духе, она видит лишь облака и тьму. Она ищет Бога, но не может найти даже самых слабых следов Его Присутствия. Что-то удерживает ее от исполнения греховных намерений, но что это такое, она сама не знает, ибо ясность духа отнята у ее разума. Воистину она теперь там, где наиболее удалена от духа и его деяний – я разумею те, которые зримы земными глазами". [11]

Этот период хаоса и страданий может длиться несколько месяцев и даже лет, прежде чем сознание снова станет целостным и подчинит свою деятельность новому центру. Как бы то ни было, чаще всего вначале дает о себе знать негативная сторона этого новообразуемого центра и соответствующего осознания Абсолюта. Это значит, что душа постигает неудовлетворительность прежнего состояния задолго до того, как в ней откроется возможность восприятия в новом, более высоком состоянии. Это постижение может принимать две формы: объективную, – она выражается в удаленности или отсутствии Абсолюта, которого ищет душа; и субъективную, которая проявляется в слабости и несовершенстве души. Обе разновидности понимания являются непосредственным побуждением к действию. Они представляют собой нечто подобное соблазну Богоборчества [Divine Negation], опыт которого душа должна испытать, чтобы победить и попросту изжить его. Следовательно, глухая ночь во многих отношениях является результатом действия естественных причин и, в свою очередь, способствует производству мистической энергии, что объясняет некоторые ее сверхъестественные проявления.

(2) Но довольно психологии. Пора рассмотреть мистический, или трансцендентальный аспект глухой ночи, разобраться, что она значит как для испытавших ее мистиков, так и для исследователей духовного начала в человеке и всего поля духовного опыта.

Здесь, как и на остальных этапах Мистического Пути, мы должны избегать обобщений, сводящих опыт глухой ночи к некоему общему для всех переживанию. Слишком уж часто исследователи довольствуются, по причине его простоты, этим лаконичным и по видимости универсальным определением состояний, которые возникают при одних и тех же условиях и сопровождаются одинаковыми симптомами у всех, кто через них проходит. Для таких исследователей глухая ночь – не более чем общее название для болезненных состояний, которые сопровождаются отрицательными эмоциями и, как правило, возникают в промежутке между озарением и жизнью в единении. Между тем различные созерцатели интерпретировали опыт "ночи" по-разному, ведь за озарением каждого типа следует соответствующего типа "тьма".

У людей одного типа темперамента преобладает эмоциональный аспект переживания – тоска влюбленной по внезапно утраченному Возлюбленному, – тогда как у других на первый план выходит интеллектуальная пассивность и замешательство. Некоторые, подобно св. Иоанну Креста, переживают глухую ночь как "пассивное очищение", как состояние ничтожества и беспомощности, в котором душа не делает ничего, а лишь предоставляет Жизни идти своим чередом. Для других, подобных Сузо, вообще для отважных мистиков немецкой традиции она представляет собою время напряженной деятельности и внутренних борений вокруг необходимости "полного самоотречения", которое является, по сути, приготовлением к жизни в единении. Все те черты характера, которые оказались незадействованными при первом очищении души – остались, так сказать, лежать в углу, когда сознание поднялось на более высокие уровни озаренной жизни, – теперь пробуждаются от сна и освобождаются от инерции прежних иллюзий в процессе последовательного согласования с другими.

Таким образом, глухая ночь представляет собой естественный для человека процесс, в ходе которого душа, возомнившая было себя столь духовной, столь прочно утвердившейся на сверхъестественных уровнях, оказывается вынужденной оглянуться, чтобы, забыв о недавней своей жизни в Свете, взрастить в себе те качества, которые сделают ее достойной Света. Только таким образом, преображением всего человека, последовательным и скрупулезным культивированием в себе всех так называемых "духовных" качеств, можно достичь Обóжения, – приобщения к Богочеловечеству. Обóжение есть единственная надежная лестница, ведущая мистика к Реальности, оно подразумевает преображение человека "в соответствии с образом, явленным ему на горе". "Человеческое во мне, – обращается к Сузо Вечная Мудрость, – есть стезя, по которой должен пройти каждый, кто желает обрести то, что он ищет". [12] Пожалуй, запечатленное в этом изречении категорическое требование может служить пробным камнем для различения подлинной мистической жизни и ее всевозможных имитаций. Во время очищения душа впервые протирает зеркало восприятия и, как следствие, в минуту озарения видит Реальность. При этом она выходит за пределы ограничений того восприятия, которое характерно для "естественного" человека, окруженного всевозможными чувственными иллюзиями. Теперь для нее пришел черед быть реальностью, а это совсем не так просто. Для это нужно пройти через еще одно, более глубокое очищение – не только органов восприятия, но и самого храма души, того "сердца" личности, которое является источником воли и любви. В ходе испытаний и страданий ночи душа теряет из виду Бесконечное и вновь сталкивается с ограничениями конечного. Она теряет способность действовать и учится открываться потоку большой Жизни, чтобы быть. "В конце такого длительного и беспощадного преображения, – говорит Люси-Кристина, – насколько более кроткой становится душа в руках Бога, насколько менее привязанной ко всему, что не есть Бог! Она ясно видит в себе плоды смирения и терпимости, постигает Пустоту [Nothingness], свою и всех вещей, и по мере этого чувствует, как ее любовь прямо и непосредственно восходит к Богу". [13]

Чтобы уточнить ход нашего рассмотрения, вспомним, что мистическая жизнь есть жизнь любви, что Объект мистического поиска и периодических прозрений вызывает у того, кто Его ищет, благоговение и пробуждает в нем самые возвышенные устремления. "С Тобою эта темница станет цветущим садом, о Восхититель Сердец! С Тобою ад станет раем, о Вдохновитель Душ!" – говорит Джалаладдин Руми в знаменитой поэме "Месневи". Таким образом, для мистика, который однажды сподобился Видения Райского Блаженства, не может быть большего несчастья, чем исчезновение этого Объекта из сферы его сознания, потеря сопровождающего Друга, угасание Света. Поэтому, какой бы вид ни приняла глухая ночь, она влечет за собой великие страдания, которые намного страшнее, чем все, что человеку удалось пережить на пути очищения. Тогда, прилагая усилия, душа отрывалась от несовершенного. Теперь же она потеряла Совершенство и осталась в полной беспомощности и тоске, ибо Сокровище исчезло, и душа вся охвачена недоумением и чувством несправедливости к ней Самого Божества. Нам теперь следует рассмотреть несколько типичных проявлений этого ее самоощущения на уровне поверхностного сознания.

I. Мистикам, которые по своему темпераменту более склонны к восприятию Абсолюта в виде присутствия божественного Друга и для которых Он как объективная идея [objective idea] стал смыслом жизни, кажется, что Сам Бог, однажды показавшись, затем Своею волей лишил их Своего Присутствия, чтобы никогда не объявиться впредь. "Порою Он ведет Себя так, – говорит Экхарт, – словно между Ним и нами выросла неприступная стена". [14] "Око, прозревающее Вечность" закрылось, и на месте прежнего отрадного ощущения близости и взаимной любви открылась ужасная зияющая пустота.

"Для страждущей души, – говорит св. Иоанн Креста, – самым очевидным представляется убеждение, что Бог презрел ее. У нее не остается сомнений в том, что Бог бросил ее во тьму, бросил как самую презренную вещь... Тень смерти преследует душу, и она ощущает лишь адские муки, ибо покинута Богом, лишена Его милости и наказана Его гневом. Все это и много более этого чувствует душа, потому что ее преследует ужасное подозрение, что отныне так будет вечно. То же чувство покинутости присутствует в ней и в отношении всех других существ. Ей кажется, что даже друзья и близкие смотрят на нее с презрением". [15]

Мы видим это на примере г-жи Гийон, глубоко переживавшей потерю интуитивного видения Бога, что непосредственно связывалось у нее с ужасами ночи. "Сначала Ты глубоко ранил меня, как я уже описала, а затем Ты начал, о Господи, удаляться от меня. И боль Твоего отсутствия была для меня тем более невыносима, что Твое присутствие казалось мне столь сладостным, а Твоя любовь столь нерушимой... Твой путь, о Господи, пока Ты не ввел меня в состояние смерти, был путем умирающей жизни: Ты то скрывался от меня, оставляя меня наедине с моими бесчисленными слабостями, то снова являлся мне с еще большей нежностью и любовью. Чем ближе душа подходит к состоянию смерти, тем глубже она погружается в одиночество, тем больше она истощает свои духовные силы. По мере приближения к состоянию полной покинутости ее радости становятся все более редкими, но и все более чистыми и глубокими". [16]

Когда воцаряется эта полная покинутость, или "мистическая смерть", тогда не только приходит ощущение "отсутствия Бога", но и кажется, что исчезла безличностная опора, трансцендентное Основание, или Искра души, на которой человек уже привык основывать свое представление о жизни. Таким образом, исчезает сама возможность поддерживать контакт с духовным миром, и поэтому душа во всех отношениях кажется "мертвой". "Когда овладевает оставленность Богом, – вопрошает де Коссад, – что остается делать? Живи себе в простоте и покое, как Иов на пепелище, и повторяй: "Блаженны нищие духом, те, кто не имеют ничего, но владеют всем, ибо угодны Богу". "Откажись от всего, останься нагим и нищим, – вторит Герсон, – и тогда в Боге ты будешь обладать всем". "Бог, Который есть Тот, Кто ощущает, вкушает и наслаждается, – говорит Фенелон, – воистину есть Бог, но Бог искушающий душу Своими дарами. Во тьме, в покинутости, в забвении, в омертвении привязанности – Бог в ином обличье, Бог высочайший и единственный и недоступный разумению..." Так стоит ли бояться смерти, если она дает нам подлинную милость и жизнь божественную?". [17]

II. В отличие от только что рассмотренного нами, для тех, для кого центральной идеей было представление о "святости" – идея достижения гармонии между личным характером и Трансцендентным, – страдания ночи не походят на переживание покинутости, а напоминают некую абсолютно новую, ужасающую ясность. Видение Блага дает душе внезапное ощущение ее безнадежного несовершенства и полной беспомощности – черное "сознание греховности", которое в данном случае намного более тягостно, чем на пути очищения, и поглощает все другие эмоции. "Ее страдания становятся еще более невыносимыми потому, что она словно раздавлена чистотой Бога, и в свете этой чистоты даже самые незначительные проявления ее несовершенства оборачиваются для нее тяжелейшими грехами, ибо бесконечно расстояние между чистотой Бога и несовершенством сотворенного существа". [18]

"Это, – говорит св. Иоанн Креста, – одно из самых ужасных очистительных страданий. Душа открывает в себе зияющую пустоту на месте трех видов благ: естественных, временных и духовных, без которых не может не чувствовать себя совершенно несчастной; напротив, она находит себя в самом центре ничтожества и несовершенства, где она обречена на непонимание и прозябание в духовном мраке". [19]

III. Кроме того, вместе с чувством греховности и осознанием "отсутствия Бога" нередко наблюдается другое отрицательное проявление, доставляющее немало мучений душе, которая совершенно неожиданно для себя оказалась ввергнутой в ночь. Речь идет о полнейшей эмоциональной апатии, об исчезновении всех былых источников вдохновения и утешения. Вместо них теперь наблюдается психическая инертность и усталость, которые душа не в силах преодолеть, хотя они ей очень досаждают. Это крайне изнурительное состояние духовной опустошенности получило у авторов книг об аскезе название "засухи" (aridity). Психологи видят в нем последствия эмоциональной опустошенности. [20] Кажется невероятным, что могла исчезнуть столь страстная любовь к Божественному Спутнику, вокруг которой так долго были сосредоточены все силы души. Однако в жизни, оказывается, может исчезнуть не только трансцендентальное видение, но и сам интерес к нему и желание его обрести. И все же мистики единодушны в том, что это состояние является необходимым этапом роста духовного сознания.

"Когда лето на исходе и осень близка, – говорит Рейсбрук, – солнце входит в созвездие Девы, которое называется так потому, что это время года бесплодно, как девственница". В процессе развития души существует такой же период, который можно назвать осенью, когда летнее тепло идет на убыль.

"Здесь завершается, достигая совершенства, годичный цикл движения солнца. Подобно этому, когда прекрасное солнце Христа достигает зенита в сердце человеческом, как я учил об этом на Третьей ступени, оно затем начинает опускаться, умеряет блеск своих божественных лучей и покидает человека; и тогда тепло и страстность любви Христовой идут на убыль. Между тем это сокрытие Христа, уход Его света и тепла есть тайное провозвестие Его возвращения в новом обличье. Тем самым Христос в человеке как бы говорит ему: "Следуй за Мною тому пути, который Я указал тебе", и тогда человек, обратясь, видит себя бедным, ничтожным и покинутым. При этом все бурное и страстное рвение его любви ослабевает: лето постепенно переходит в осень, и его пышное цветение сменяется великим запустением. И тогда человек начинает жаловаться и роптать на свой скорбный удел, ибо где теперь пыл его любви, чувство близости к Богу, благодарение Ему и радостная Ему хвала? Где теперь внутреннее утешение, тайное ликование и неописуемая сладость богообщения? Как случилось, что все это теперь изменило человеку? А пылкая страстность его любви и все те дары, которые он ощущал ранее, – каким образом все это теперь умерло в нем? Он чувствует себя невеждой, забывшим все свои знания и труды... и в этом ничтожестве рождается страх затеряться и испытание великим сомнением. Так человек, достигнув бездны отчаяния, еще чувствует под собой землю на самом ее краю". [21]

IV. Подобный эмоциональный кризис обычно сопровождается застоем и деградацией умственных способностей и волевого начала, что самим созерцателем в его угнетенном состоянии осознается как некая закономерность. В отношении волевого начала наблюдается нечто вроде кризиса морали: душа больше не в состоянии контролировать свои помыслы и намерения. В состоянии общего душевного смятения в поле сознания врываются все порочные наклонности человека, все его низменные побуждения и грязные помыслы, которые до этого были подавлены и в сознании не проявлялись. "Во мне проснулись все пороки, – говорит Анжела Фолиньоская, – и я предпочла бы скорее превратиться в пепел, чем выносить такие мучения". [22] Если душе свойственно слышать голоса и видеть видения, эти нашествия из подсознания принимают вид порочных видений и голосов, которые побуждают душу к постыдным и греховным деяниям. Так, св. Катерину Сиенскую в промежутках между исполненным радости озарением и собственно "духовным бракосочетанием" донимали видения чертей, которые собирались в ее келье и "непристойными словами и жестами побуждали ее потворствовать похоти". Чтобы избавиться от них, она убегала в церковь, однако они преследовали ее и там. Святая не могла совладать с ними до тех пор, пока не прекратила сопротивляться наваждению. "Чтобы утешиться, я избрала страдания и решила безропотно сносить эти и другие мучения во имя Спасителя настолько долго, насколько это может понадобиться Его Величеству". За этой внутренней капитуляцией последовало исчезновение порочных видений, к Катерине вернулось благостное расположение духа, а затем ей в утешение было дано видение Святого Креста. [23]

Аналогичный опыт переживала и св. Тереза, хотя она не считает его этапом своего естественного развития и приписывает его Дьяволу, равно как и все другие видения, необъяснимые с ее точки зрения. "Скованная душа, – говорит она, – теряет контроль над собой и больше не может думать ни о чем, кроме тех преград, которые Бог воздвиг перед ней. Эти видения по своей сути иллюзорны, нелогичны и бессвязны, они лишь связывают душу, вследствие чего она не имеет никакой власти над собой. Тогда, как мне кажется, она становится игрушкой в руках бесов и не может бежать от них. Описать страдания души в этом состоянии невозможно. Она во всем ищет хоть какого-то облегчения, но Богу угодно, чтобы она не могла найти его. Свет разума, выражающийся в свободе воли, хотя и остается, становится смутным. В такие минуты мне кажется, что на глазах чешуя... Всевозможные искушения осаждают разумом и затмевают его, так что памятование о Боге представляется чем-то едва заметным вдали". Заторможенность и сумеречная инертность распространяются на все обычные душевные процессы, которые таким образом подвергаются косвенному воздействию общего разлада во внутренней жизни. "Если душа попытается искать избавления от огня, например, в душеспасительном чтении, то она при этом не найдет облегчения, поскольку создается впечатление, что читать в таком состоянии ей вообще не под силу. Однажды мне пришло в голову прочесть жизнеописание святого, чтобы отвлечься от своих забот и вдохновиться знанием тех трудностей, которые довелось пережить ему. Четыре или пять раз я перечитала четыре или пять строк, и, хотя они были на испанском, после чтения я их понимала не лучше, чем раньше, так что я отказалась от этой затеи. Со мной такое случалось не единожды". [24] Если это нам что-то и напоминает, то разве лишь феномен "безвидного созерцания". Омраченность рассудка, с которой мы тогда имели дело, распространилась теперь на деятельность всего поверхностного разума. Облако Неведения, кажется, нависло над душой и всю ее поглотило. В созерцании, этом "пути внутри пути", отражаются некоторые черты, присущие мистической жизни в целом. В обоих случаях путь к Свету лежит через смиренное отвержение себя перед хаосом и неведением, порождаемым "Тьмою". Насколько невыносимыми для деятельных от природы, здоровых и цельных натур могут быть то напряжение и то отчаяние, которые переживает душа в этой тьме, дает понять одно из полуюмористических признаний св. Терезы. "Тогда Дьявол, – отмечает она, – подослал ко мне столь злобных духов уныния и раздражения, что мне казалось – я готова пожирать людей". [25]

Все эти разновидности "тьмы", с сопутствующим чувством бессилия и отчаяния, хорошо знакомы многим мистикам. Бессилием и отчаянием терзались Сузо и Ралмен Мерсвин, о них постоянно упоминает Таулер, а Анжела Фолиньоская говорит об "оставленности Богом, которая хуже преисподней". Мы видим, что и Мехтильде Магдебургской, отличавшейся в общем жизнерадостным и веселым нравом, потеря и отсутствие умолкшего Бога доставляли не меньшие страдания. "Господи, – говорится на одной из ее страниц, – Ты отнял у меня все, что я имела от Тебя, но по Своей милости оставил мне то, чем обладает от природы даже собака: в несчастье, когда не остается никаких утешений, я тоже могу оставаться верной Тебе. Этого я желаю более ревностно, чем Твоего Царствия Небесного!" [26] В подобных высказываниях нам открывается весь "жизненный смысл" глухой ночи: в этой "школе страдной любви" обучают самоотверженной верности и постоянству.

V. Наконец, существует еще одна возможность проявления несовершенства души в ее связи с Абсолютом, еще одно свидетельство того, что мистику есть над чем трудиться. У личностей с выраженным холерическим темпераментом, которые склонны скорее к быстрым переходам от страдания к удовольствию, чем к медленному постепенному расширению сознания, достижению жизни в единении иногда предшествует внезапное наваждение. Они испытывают неистовое, неконтролируемое желание "увидеть Бога", постичь Трансцендентное в Его полноте, – притом что они бессознательно убеждены, что это может случиться только после смерти. Перерастая озаренное сознание, эти души начинают понимать, насколько оно условно, ибо не простирается далее языка символов. То есть здесь именно страстное и неконтролируемое стремление к абсолютной Реальности есть то, что должно, предвосхищая его, предшествовать единению с Богом. Страсть в данном случае так сильна, что становится для тех, кто ее переживает, одним постоянным мучением. Вместе с ней к человеку приходят беспомощность и одиночество, столь характерные для глухой ночи. Порой эти чувства перерастают в отрицательный восторг, в своеобразный экстаз покинутости. Возможно, св. Тереза дает нам лучший пример этого редко встречающегося видения душой ее оторванности от дома, которое является также темой известной главы из "Traite de l'Amour de Dieu" св. Франциска Сальского. [27] Благодаря своему на редкость мобильному темпераменту и тенденции легко передвигаться вверх и вниз по шкале эмоций во время состояния радостного экстаза, св. Тереза не раз вынуждена была платить "великим одиночеством" – темным экстазом, или "Божьей мукой".

"Пока длится это страдание, – говорит она, – мы не можем даже вспомнить о своем существовании, ибо в один миг все способности души оказываются настолько скованными, что, как бы мы ни поступали, наши страдания будут лишь возрастать. Не думаю, что здесь я преувеличиваю – напротив, все, что я говорю, звучит слишком слабо, поскольку для полноценного описания мне не хватает соответствующих слов. Я говорю об оцепенении органов чувств и всех способностей души, кроме тех, которые способствуют углублению страданий. Разумение видит, что причина страданий души – в ее отделенности от Бога; и, являя Себя душе, Господь усиливает эти страдания. Таким образом, страдания возрастают до такой степени, что, как бы человек ни сдерживал себя, из его груди вырываются непроизвольные крики, и их не в силах подавить даже привыкший к страданиям, ибо речь идет не о телесных болях, а о мучениях в глубинах души. Так человек на себе узнает, насколько сильнее телесных страданий могут быть страдания душевные".

Настойчивое болезненное сосредоточение на чувстве оставленности Богом, которое переживается в "темном экстазе", часто включает в себя все психофизические симптомы экстаза.

"И хотя это состояние длится недолго, начинает казаться, что тело сейчас разорвется. Пульс при этом настолько слабый, что человек как бы достигает грани смерти, и это так и есть, ведь когда естественное тепло убывает, тело начинает жечь изнутри тепло сверхъестественное. Возникает чувство, что если этот жар хоть немного усилится, то Бог вот-вот утолит стремление души к смерти... Ты можешь сказать, что в таком стремлении увидеть Бога очевидно явное несовершенство, и спросить, почему душа не подчиняется Его воле, если она всецело отдалась Ему. Ранее душа радостно подчинялась и всю свою жизнь посвящала служению Богу, однако теперь она больше не в силах это делать, ибо ее разум дошел до такого состояния, что она больше не может властвовать над собой и думает лишь о своем наваждении. Оказавшись лишенной Царственной Благодати, душа вопрошает себя: в чем смысл дальнейшей жизни? Она чувствует себя необычайно одинокой и не встречает понимания ни у одной земной твари, равно как она не нашла бы себе успокоения, мне кажется, и в обществе небожителей, ибо и среди них нет ее Возлюбленного. Она подобна человеку, подвешенному в воздухе, который не может ни коснуться земли, ни вознестись на небеса. Она сгорает от неутолимой жажды, но нигде не может найти воду. А жажда эта такова, что выносить ее невозможно, и от нее же нет спасения. Душа не смогла бы утолить ее никакой водой, кроме той, о которой Господь говорил самаритянке, однако как раз в этой воде ей отказано". [28]

Глухая ночь может проявляться по-разному: в виде "оставленности Богом"; ощущения безнадежной греховности, темного экстаза; потери душой былых привязанностей, мира и радости; а также в виде механического перехода на более низкие ментальные и духовные уровни. Все эти переживания, по мнению мистиков, составляют аспекты или части одного и того же процесса радикального очищения подлинного основания личности – ее воли, – ибо лишь после этого она может окончательно слиться с Богом, "в Ком пребывала изначально". Смысл этого этапа Мистического Пути в том, чтобы излечить душу от присущего ей пристрастия искать и находить удовлетворение в духовных радостях, в склонности принимать радость от созерцания Реальности за саму Реальность. Если на пути очищения начинается переоценка ценностей и упорядочивание многоразличных привязанностей, то глухая ночь есть углубление и завершение этого процесса. Восходящая душа должна оставить все свои детские увлечения, преодолеть до конца духовную алчность и сделать свою любовь во всех отношениях беспристрастной, непоколебимой и отважной. Высшим условием причастности человека к Реальности является полный отказ от индивидуалистических представлений, от примитивного эгоистического поиска личного удовлетворения, которое искажает великий поток Божественного Света. Это верно не только в отношении полной причастности к Реальности, которая проявляется лишь у великих мистиков, но даже в отношении попросту бескорыстных усилий, благодаря которым искушенные в науках и искусствах становятся для Вечного Блага тем же, "что для человека его рука".

"Не питай глупых надежд на то, что Бог всегда будет угождать Своим детям, – говорит Таулер, – так же, как и вначале, сияя у них в душе и воспламеняя их сердца. Он делает это для того, чтобы приманить их к Себе, подобно тому как ловчий призывает к себе сокола ярким плащом... Мы должны пробудиться и вдохновиться, научиться жить без умствования, приятных чувств и человеческого тепла. Мы должны служить Богу с великим прилежанием и не ожидать от него наград". [29]

Этот мужественный взгляд на глухую ночь как на великое испытание, которое помогает нам закалить свой характер, особенно характерен для немецких мистиков. "Зерцало кротких душ" утверждает, что в ходе этого испытания "душа презревает свою гордыню и довольство собой, которые давали ей возможность радоваться беззаботно". С подобным же мнением мы встречаемся у Сузо, которому в минуту горя ангел вместо сентиментальных утешений дал суровый приказ: "Viriliter agite!" – "Будь мужчиной!"

"Лишь тогда мы сполна познаем любовь Бога как Его дети, – продолжает Таулер, – когда нет больше ни прозябания, ни процветания, ни счастья, ни невзгод, ни горя, ни вражды – ничего, что притягивает нас к Нему или от Него отстраняет. Что мы должны тогда переживать – никто не скажет, однако это будет нечто лучшее, чем все то, что мы познали, когда огонь любви впервые вспыхнул в наших сердцах и пробудил в нас великие чувства, притом что не было тогда еще в нас должного смирения". [30]

При озарении душа окунается в Несотворенный Свет, постигая Божественную Природу как блаженство, которым она наслаждается. Прежде ее открытие трансцендентному ощущалось как углубление личного видения и личная радость. Таким образом, в этом на первый взгляд безличностном состоянии Я, меня и мое хотя и одухотворялись, но все-таки наличествовали. Умерщвление же чувств теперь более чем оправдано богатством и насыщенностью душевной жизни. Однако душа должна полностью преодолеть зависимость от личного удовлетворения, прежде чем станет возможным ее подлинное и постоянное единение с Абсолютом, прежде чем вся душа научится жить на более высоких уровнях, где, полностью отдаваясь Воле Бесконечного, она преобразится в Боге и сольется с великой жизнью Всего. Искра души, быстро прорастающее зерно Богочеловечества должны так заполонить все уголки внутреннего мира, чтобы душа могла сказать вместе со св. Катериной Генуэзской: "Мое "я" есть Бог, и я не знаю другой себя, кроме себя в Боге". [31]

Многочисленные, на грани и за гранью отчаяния испытания глухой ночью составляют этот последний и решительный этап очищения, в ходе которого растворяется и исчезает отделяющая от Бога самость, коль скоро душа жаждет лишь одного – Божественной Любви. Причем даже эта жажда – которая в сущности есть стремление обрести совершенное счастье, поскольку именно Божественная Любовь дает душе все, – воспринимается великими мистиками как несовместимая с самоотверженной любовью.

"Внутреннее удовлетворение и радость, о которых я здесь вам поведал, – говорит Уильям Лоу, – это всего лишь удовлетворение и радость, а не святость, не благочестие, не совершенство. Они посылаются лишь в испытание от Бога, поощряя к поиску святости и совершенства духовного... Они призваны убедить нас, что мы воистину еще младенцы, а не возмужавшие сыны Божий... Лишь то есть Царство Божье, что открывается в душе человека, когда он забывает заботу о себе и руководствуется одной лишь любовью и волей, когда у него не остается никаких стремлений и желаний, кроме тех, что исходят из Любви Божьей и полностью подчинены Божьей Воле... Все это можно выразить так: ничто не отделяет нас от Бога, кроме нашей собственной воли, или, еще лучше: наша воля и есть наша удаленность от Бога. Беспорядочность, развращенность и непостоянство нашей природы коренятся в неощутимой, но несомненной закрепощенности нашей воли, воображения и желаний, которые определяют нашу жизнь. Мы живем для самих себя, являясь своим собственным центром и собственной окружностью, и действуем, повинуясь своей воле, воображению и желаниям. Единственное зло в нас – то, которое проистекает из слепой заботы о себе и самолюбия, когда для себя мы все во всем... Быть по всей видимости смиренным, кротким, набожным и долготерпеливым, гонимым за свои добродетели – еще не означает победить себя. Напротив, всем этим питается наше слепое духовное я, вся жизнь которого состоит в обретении этих качеств, составляющих, по их обретении, пищу самодовольству. Ибо под этими показными добродетелями – темное основание, на котором они покоятся. В них присутствует наша забота о себе, которая в той же мере не дает нам приблизиться к Царству Небесному, что и грубость телесной плоти. Через что нам суждено пройти и что должно пережить при последнем очищении, которым подсекается и извлекается из нас глубочайший корень ослепленности собою вплоть до духовного мира, а также каким образом мы сможем вынести все эти испытания – и то, и другое нельзя знать заранее". [32]

Таким образом, в испытаниях к ее научению приходит душе черед оставить "свой центр и окружность", приходит время сделать последний шаг к отвержению себя и тем обрести великую, непоколебимую безмятежность. В глухой ночи жаждущая и измученная душа, переживая страдания, которые "уже сами по себе суть молитва", учится принимать отсутствие любви во имя Любви и опустошенность во имя Полноты. Она умирает, не уповая на новую жизнь, и теряет, не надеясь ничего обрести. Она с ужасом наблюдает, как самые надежные основания трансцендентальной жизни рушатся под ней и она погружается во тьму, которая, по всей видимости, не предвещает новой зари. Это испытание немецкие мистики именуют "высшей школой подлинного отречения" или "школой страдной любви" – последней проверкой на подлинное самоотречение, мужество и духовное дерзание. Хотя это переживание пассивно в том смысле, что душа не может ни войти в него, ни выйти из него по своей воле, оно развивает в ней деятельное начало, в котором она становится непоколебимой, и является необходимым условием жизни духовной по преимуществу. Так, когда св. Катерину Сиенскую одолевали отвратительные видения греха, ее глубинное Я вело ее к отважному принятию этих изощренных пыток, которые были подлинным испытанием для ее целомудренной и утонченной души. Роль этих испытаний состояла в том, чтобы привести ее в состояние, в котором она перестанет сопротивляться и воскликнет: "Я избрала страдания, чтобы утешиться!", – после чего видения сразу исчезли. Но еще более поучительно то, что, когда она спросила: "Где Ты был, о Господи, когда эта мерзость истязала меня?", Божественный Голос ответил ей: "Я пребывал в твоем сердце".

"Чтобы возвысить душу над несовершенством, – говорит Глас Божий св. Катерине в одном из ее "Диалогов", – Я покинул ее, лишив былых утешений... И это Я сделал для того, чтобы поучить ее смирению и побудить ее искать Меня в истине, чтобы утвердить ее в свете праведной веры и подвести к благоразумию. Тогда, если она любит Меня без помыслов о себе, обладает даром живой веры и ненавидит свою чувственность, да возрадуется она в часы скорби, почитая себя недостойной благоденствия и спокойствия ума. Теперь Я поведаю тебе вторую из трех вещей, о которых говорил ранее, – о том, как душа достигает совершенства и что она делает по этом достижении. Зная, что Я покинул ее, она при этом не будет устремлять взор свой в поисках Меня, а смиренно продолжает трудиться. Она остается заточенной в доме своих знаний и пребывает там до тех пор, пока не посетит ее Святой Дух, то есть Я, который есть Огонь Любви... Вот что душа делает, чтобы возвыситься над несовершенством и обрести совершенство, и именно с этой благой целью – открыть для нее совершенство – Я покидаю ее, хотя милость Моя и тогда пребывает с нею незримо. Вновь и вновь Я оставляю ее, чтобы она могла зреть свои прегрешения и, оставаясь безутешной и страждущей, могла уразуметь свою слабость и понять, насколько далека она от постоянства и усердия. При этом она проникает к самым истокам духовного самолюбия, ибо цель и смысл всего ее самопознания в том, чтобы вознестись над собою, воссесть на престоле совести и не давать несовершенной любви господствовать в душе. Руководствуясь наставлениями и порицаниями, должно душе углубиться к истокам самолюбия, вооружась мечом самоотречения и деятельной любви". [33]

"Углубиться к истокам самолюбия, вооружась мечом самоотречения и деятельной любви" – в этих словах мы видим мистическое объяснение и обоснование того горького презрения к себе и той беспомощности, которые царят в душе во время глухой ночи. В действительности это чувство, как утверждают мистики, является признаком прогресса – свидетельством глубокого проникновения в сферу реальности, в которой душа не может чувствовать себя уютно и потому начинает все более ясно осознавать всю глубину несоответствия между этой Совершенной Реальностью и собственным несовершенством.

Душа пребывает во тьме потому, что ослеплена ярким Светом, который не в силах выносить, – той "Божественной Мудростью, которая для души является не только ночью и тьмой, но и ее томлением и мучением".

"Чем ярче свет, тем сильнее он слепит глаза тому, кто к нему не привык, и чем дольше мы пытаемся смотреть на солнце, тем меньше его видим и тем глубже мрак в наших слабых глазах. Так же и с божественным светом созерцания: попадая в глаза несовершенной души, он преисполняет ее духовной тьмой, причем не только в силу своей яркости, но и потому, что сковывает естественные способности души. Страдания, которые при этом переживает душа, во многом сходны со страданиями слабых или больных глаз, внезапно ослепленных ярким светом. Эти страдания оказываются особенно мучительными, когда этот очищающий свет встречает на своем пути еще несовершенная душа. Ибо в этом чистом свете, который озаряет ее несовершенства и тем самым изгоняет их, душа постигает себя столь порочной и ничтожной, что ей даже начинает казаться, будто Сам Бог восстал против нее... Слепое и жалкое заблуждение! Столь велики при этом слабости и несовершенства души, что десница Бога, столь легкая и ласковая, представляется ей тяжелой и беспощадной, хотя в действительности она едва прикасается к душе, притом весьма милосердно. Ибо если Он касается души, то делает это не в наказание, а для того, чтобы одарить ее своей милостью". [34]

Таким образом, глухая ночь, с какой точки зрения на нее ни взглянуть, представляет собой состояние конфликта, внутренней несовместимости с наличествующими обстоятельствами. Душе, ставшей на путь прямого контакта с Абсолютом, которому суждено оказаться Источником ее радости и жизненных сил, "легкое и ласковое прикосновение" Направляющей Любви представляется невыносимо тяжелым. "Самоопустошение" и "очищение воли", которые при этом совершаются, представляют собой отчаянную попытку вернуть гармонию, изгнать из души то, что превращает в муку радость созерцания чистого света Реальности, то, что упорно держится в ней и препятствует постижению ее тождественности с Божеством. При этом душа так глубоко вовлекается в великий поток духовной жизни, а ее трансцендентальные способности проявляются столь однозначно, что этот процесс рано или поздно заканчивается независимо от ее желания. Именно поэтому авторы книг по аскетике иногда называют этот процесс "пассивным очищением" – в том смысле, что пока субъект чувствует себя кем-то, его эгоизм еще дает о себе знать и он не может достичь того основания, на котором его естество сольется с Божественным Бытием.

Человек должен полностью перестать думать о себе, даже если в мыслях он привык к самоумалению. Он должен искоренить все свои эгоистические побуждения, в том числе личное, т.е. опосредованное эгоизмом желание ощущать присутствие Бога. Только в этом случае он сможет достичь гармонии с Реальностью. Преодоление эгоизма подразумевает "опустошение души", полное и безусловное предание себя великому потоку Абсолютной Жизни, о чем можно прочесть у авторов многих мистических сочинений. Здесь, как и на этапе очищения, условием выхода на более высокие уровни бытия есть смерть: отречение, уничтожение привязанности, освобождение места. Нищета духа восходит на Крест и обретает там полную опустошенность, в отказе от всяких надежд на духовное вознаграждение. Духовное удовлетворение должно теперь пройти тот же путь, что и удовлетворение чувственное. Даже стремление сознательно идти на жертвы и накладывать на себя жесткие ограничения исчезает, а его место заполняется полной трагизма апатией и абсолютной беспомощностью. Девиз мистика: "Я ничто, я не имею и не желаю ничего" должен теперь не просто выражать непривязанность к чувственным впечатлениям, но и полную поверженность в смирении перед Сущим.

В нравственном плане это душевное состояние, к достижению которого направлены эти внутренние испытания, представляет собой глубочайшее смирение. "Все сводится, – говорит Таулер, – к бесконечному утопанию к бездонной пустоте". И продолжает:

"Если бы человек спросил: "Господи, Кто же Ты, если я могу надеяться достичь Тебя лишь непроторенной стезей страданий?" – Господь бы ответил ему: "Я есмь Бог и Человек, но превыше всего Бог". Когда бы человек с готовностью ответил из глубины своего сердца: "Я же ничто, и даже менее ничто", – все тотчас свершилось бы, ибо Лик Божий может явить себя лишь там, где ничего нет. [35] Учителя твердят, что с введением новой формы старая должна выйти из употребления... Подобно этому я говорю: если человеку суждено облачиться в Бытие, должны исчезнуть все образы, которые он получил в своем ли восприятии, или в познаниях, или в трудах, или в самообуздании, или в самодовольстве. Когда св. Павел ослеп, он увидел Бога. Так же и Илия – когда он закрыл лицо покрывалом, Бог явился ему. Все крепкие скалы должны быть разрушены, все, на чем может почивать дух, должно быть устранено. И когда все формы прекратили свое существование, преображение человека совершается в мгновение ока. И тогда ты можешь войти, и войдя, услышишь, как Отец твой Небесный говорит тебе: "Ты будешь называть Меня Отцом и будешь входить ко Мне всегда, погружаясь каждый раз все глубже, все ближе. Ты будешь окунаться в неведомую и безымянную бездну, и в ней, превыше всех сил и чудес, всех образов и подобий, ты будешь терять, отвергать и даже сокрушать себя". В этой потерянности ничего не будет видно, кроме основания, которое покоится на самом себе. Везде тебя будет окружать одно Бытие, одна Жизнь. Вот каков смысл сказанного об этом, что тогда в человеке больше нет ни познания, ни любви, ни чувств". [36]

Очевидно, что радикальные изменения в характере человека, которые сопутствуют процессу искоренения эгоизма, не могут протекать без потрясений. Они знаменуют собой отрицательный аспект "обóжения", в ходе которого для человека исчезают "все образы, которые он получил в своем ли восприятии, или в познании, или в трудах, или в самообуздании, или в самодовольстве". Душа не ведает больше о "себе" и "моем", она теряет, отвергает и сокрушает себя, "погружаясь каждый раз все глубже, все ближе" к Единому. Так продолжается до тех пор, когда ничего уже больше не видно, "кроме основания, которое покоится на самом себе" – основания души, на котором она достигает единения с Богом.

"Везде тебя будет окружать одно