Столкновение интересов религии и общества.

Обращение к истории аборта в России заслуживает отдельного рассмотрения не только в связи с естественными патриотическими чувствами и желанием понять ситуацию в собственной стране в первую очередь. Важнее другое – опыт России в подходе ко многим проблемам здравоохранения и его этического обеспечения (либо его полного отсутствия) уникален. Страна победившего социализма была первой в мире, легализовавшей «аборт по просьбе», на протяжении многих лет абортирование было не только чрезвычайно распространенной практикой, но и фактическим методом контрацепции для многих женщин, а также почвой для структурных изменений в медицине и т.д. Чем мы заплатили за это? Уменьшилось ли число нежеланных детей? Какие изменения произошли в сознании женщин? Рассмотрим эти вопросы подробнее.

Начнем изложение с ситуации, имевшей место в России задолго до Октябрьской революции, определившей судьбу страны в ХХ веке. Правовое отношение к аборту длительное время никак не было сформулировано в законодательных актах. Отношение в обществе определяла церковь, всегда бывшая последовательной противницей абортов. Но на протяжении веков женщины знали и передавали друг другу «рецепты» прерывания нежелательной беременности, причем эти рецепты вносили свой заметный вклад в чрезвычайно высокую женскую смертность в России, возможно еще и поэтому чрезвычайно осуждались обществом. Кроме того, вслед за европейским законодательством, в 1649 году была введена смертная казнь за аборт, однако продержалась эта крайняя мера не столь долго – около столетия, выполнялась плохо, реальных дел на основе данной меры в исторических документах фактически не встречается.

С наступлением 17-18 в. отношение к аборту в обществе начинают определять не только священники, но и врачи. Еще в 1784 основоположник отечественно­го акушерства Н.М. Максимович-Амбодик (1744-1812) г. говорил о необходимости учета медицинских показаний к искусственному прерыванию беременности, требующих ставить спасение матери на первое место в критических случаях. Статистика женской смертности в России, в том числе от родов, велась плохо, но специалисты постоянно говорили о необходимости введения мер, направленных на то, чтобы избежать летальных исходов для матери в случаях ожидаемых осложненных родов. Позже удалось доказать законодателям, что официальное признание медицинских показаний для аборта позволит избежать лицемерия врачей, практикующих лечение «расстройств менструального цикла», фактически скрывающих нехирургические методы абортирования. Поэтому в законодательстве России четко раз­личались разрешенный искусственный аборт, производимый врачом с целью спасения жизни женщи­ны и аборт, производимый самой женщиной или каким-либо посторонним лицом с преступной целью прекращения бере­менности. Принадлежность лица, производящего криминаль­ный аборт, к медицинской профессии (сюда относились и по­вивальные бабки) считалось отягчающим обстоятельством. По данным крупнейшего российского исследователя этого вопроса Е. А. Садвокасовой, в России в 1914 году производилось около 400 тыс. абортов, между тем официально было осуждено около сотни женщин.

В профессиональной медицинской среде того периода встречались разные точки зрения на аборт, не совпадающие с его юри­дической квалификацией. На такое разнообразие точек зрения оказывали влияние общественные процессы, поскольку именно тогда, в конце 19 в., в среде «передовой русской интеллигенции», среди которой всегда было много медиков и юристов, возникло общественное движение за либерализацию абортного законодательства. Поэтому на XII съезде Пироговско­го общества в 1913 г. развернулась острая дискус­сия об аборте, во время которой высказывались самые крайние точки зрения, отражающие поляризацию взглядов в обществе. Наиболее популярной стала точка зрения, согласно которой аборт «по просьбе», как и другие способы воздержания от деторождения, включая контрацепцию, способствуют ухудшению нравов в обществе. Подчеркивались также и такие аспекты данной проблемы: насколько совместим искусственный аборт с целями врачебной профессии; допустима ли коммерциализа­ция такого рода медицинской практики и т.д. Все русские вра­чи четко разграничивали «аборт по просьбе» и «аборт по меди­цинским показаниям».

Пироговский съезд, признав аморальность искусственно­го выкидыша, тем не менее, пришел к выводу, что государству необходимо отказаться от принципа уголовной наказуемости плодоизгнания. В резолюции Съезда, в частности, сказано: «1.Уголовное преследование матери за искусственный выки­дыш никогда не должно иметь места. 2. Также должны быть ос­вобождены от уголовной ответственности и врачи, производящие искусственный выкидыш по просьбе и настоянию. Ис­ключение из этого положения должны составлять врачи, сде­лавшие искусственный выкидыш из корыстных целей своей профессией и подлежащие суду врачебных советов». Призывы к легализации абортов позже были поддержаны и юристами – Русской группой Международного союза юристов. Таким образом, аборт был бы легализован в России еще до первой мировой войны, однако начало войны отдалило и дезактуализировало это событие.

Почему же именно в Советской России в 1920 году впервые было разрешено производить аборты по желанию женщины? Ответ вроде бы лежит на поверхности: произошла Октябрьская революция, одним из лозунгов которой было раскрепощение женщин. Один из создателей советской системы здравоохранения – З.П. Соловьев – назвал «историческим доку­ментом» совместное Постановление Наркомздрава и Наркомюста от 18 ноября 1920 г., в котором, в частности, говорилось: «Допускается бесплатное производство операции по искусст­венному прерыванию беременности в обстановке советских больниц, где обеспечивается ей максимальная безвредность». Не следует забывать, что практика абортирования опережала законодательные акты, поэтому принятие Постановления стало мерой, направленной против зла криминальных абортов. З.П. Соло­вьев писал в своих оценках Постановления: «...тем самым снят с аборта покров лицемерия, лжи и безду­шия, которые свойственны буржуазному законодательству…». Сам по себе аборт понимался как зло «для коллектива», «для масс трудящегося женского населения», а не как зло для женщины и, тем более, для плода. Но нельзя сказать, что отношение советского государства к абортам было однозначным, в реаль­ной жизни оно выглядело гораздо сложнее. Новая революционная политика государства в отноше­нии абортов в массовом сознании вполне закономерно ассоциировалась с непримиримой борьбой новой власти с религией, а также с нигилистическим отношением к институту моногам­ной семьи, характерным для партийной и советской элиты в 20-е годы. Такое стремление к немедленному разрушению традиционной семьи и немедленному раскрепощению женщины требовало узаконивания максимально свободного производства абортов и Постановление провозгласило право женщины на безопасный, бесплатный, общедоступный аборт.

Не следует забывать, однако, об экономической подоплеке многих общественных явлений, происходивших в стране. Задачи индустриализации диктовали необходимость массового вовлечения женщин в промышленное производство. Собственно, это была частная задача в деле «формирования нового человека» – создание женщины-работницы. Такая женщина должна быть «раскрепощенной» и, что необходимо отметить особо, женщиной малодетной. Именно для практического обеспечения раскрепощенности и для достижения малодетности и понадобилось сделать аборт так легко и повсеместно доступным. Вместе с тем, обратим внимание: в 20-е годы не существовало никакого другого эффективного метода ограничения рождаемости, кроме широкого использования искусственных абортов, эта практика была действительно единственной, а с учетом целей, осуществляемых советским обществом, оправдывалась и одобрялась. Причем когда в 1924 г. органы здравоохра­нения массово создают «абортные комиссии», то разре­шения на бесплатный аборт выдавались на основе классового подхода и соблюдая такую очередность: безработные-одиночки; работницы-одиночки, имеющие одного ребенка; многодетные, занятые на производстве; многодетные жены рабочих; все ос­тальные гражданки.

Такая политика оказалась успешной, и результат не заставил себя долго ждать – уже к 1924 году власти столкнулись с нехваткой «абортных коек» в государственных клиниках. Скоро произошла коммерциализация абортов, затем была введена плата за производство абортов в государственных клиниках, особенно для женщин непролетарского происхождения, созданы специализированные частные коммерческие абортные клиники, была существенно повышена доступность абортов для сельских женщин. Так, именно в 20-е годы в России была сформирована доселе небывалая в мире, особая «абортная культура» – приспособление и привыкание общества к широкому производству абортов как к основному или даже единственному способу регулирования числа детей в семье. Заметим, что такая абортная культура включала в себя не только изменения в общественной психологии – привыкание женщин, докторов к свободному производству абортов. Еще более важно то, что формирование такой абортной культуры означало и приспособление всей системы здравоохранения и социальной помощи к абортам – так в стране была создана «абортная индустрия». Другая характерная черта планирования семьи в России – почти полное отсутствие внимания к альтернативным методам ограничения числа детей в семье, к применению различных противозачаточных средств. Важно отметить, что именно эта модель существует в России по настоящее время, и подобная «абортная индустрия» укоренилась в нашем обществе и здравоохранении. Ее костяк оброс кадрами, специальным оборудованием, абортными койками, централизованно распределяемыми ресурсами и фондами, защищенными диссертациями, специалистами и экспертами.

Удивительно, как быстро сменилось общественное мнение об аборте. Начиная с 30-х годов уже невозможно встретить критических замечаний по поводу практики массового абортирования, аборт полностью утратил смысл мучительного морального выбора, стал социальной нормой. Можно говорить о выраженной деформации как общественного, так и индивидуального сознания, психологии женщин, для которых аборт все больше становился привычным делом. Понятно, что ни о каких правах на жизнь не рожденных детей никто не вспоминал, гуманистическим аспектом данной проблемы не интересовался. Даже те противники абортов, которые публично озвучивали свою позицию, ограничивались аргументами, связанными с вредом абортов для матери, причем имея в виду организмический, физический вред, такое явление как «постабортный синдром» не находило отражения во множестве научных изысканий, посвященных технологии абортирования, а уж проблемы морального выбора женщины – тем более.

До 1930 г. в СССР еще публиковалась статистика об абор­тах, которая свидетельствовала о постоянном росте их числа. В связи с этим в обществе стал распространяться взгляд на аборты как зло с демографической точки зрения, в 30-х годах политическая и демографическая конъюнктура в СССР поменялась. Говоря об этом, нельзя не упомянуть о значительной убыли населения России в связи с гражданской войной, массовым голодом, коллективизацией, репрессиями. В 1936 г. ЦИК и СНК приняли Постановление, запрещающее аборты. Это было сделано для повышения рождаемости в стране. К этому времени изменилась сама концепция социальной эксплуатации женщин – страна перестала нуждаться в бездетных женщинах-работницах, но ей стали нужны женщины как «источник детей». Необходимость повышения рождаемости объяснялась не только сокращением самого числа рождающихся детей, но и снижением всей численности населения. Кроме того, распространенность абортов противоречила утверж­дениям официальной пропаганды о постоянном росте благосостояния трудящихся. Этим же можно объяснить и засекречива­ние в начале 30-х годов статистики об абортах. А в 1939 г. сбор статистических данных об искусственных абортах был полно­стью прекращен. Наконец, с запрещением абортов в СССР, еще больше упрочивалось господство государства, тоталитарной системы власти над личностью.

Понятно, что такому запрету сопутствовал рост числа криминальных абортов, что было неизбежно в стране, где к тому времени практика абортирования повсеместно укрепилась. На протяжении военных лет правительству было не до данной проблемы, само рождение детей в военный период не приветствовалось и повсеместная практика нелегальных абортов стала обычным явлением. В послевоенные годы советское государство опять изменило политику в от­ношении абортов – в 1955 г. Президиум Верховного Совета СССР принял Указ «Об отмене запрещения абортов». Этим юридическим актом вновь были легализованы «аборты по просьбе», которые имели право производить только лицами со специаль­ным медицинским образованием, при сроке беремен­ности до 12 недель и в больничных условиях. При несо­блюдении хотя бы одного из этих условий аборт считался криминальным, за что устанавливалось наказание – до 8 лет испра­вительных работ. Чем руководствовались законодатели и политики, принимая такое решение? Казалось бы, демографическая ситуация после войны не выглядит благополучной. Рождаемость в стране по-прежнему оставалась низкой. Однако решающее значение имело другое – широчайшее распространение криминальных абортов. К этому времени исследованиями Е. А. Садвокасовой было показано, что производство криминальных абортов для репродуктивного здоровья женщин и нации в целом имело трагические последствия. Этот же автор убедила власти в том, что демографический эффект от ликвидации криминальных абортов и послеабортного бесплодия поможет приостановить падение рождаемости. Естественно, как и в 1936 году, принятое решение было должным образом идеологически и теоретически обставлено: «во имя предоставления женщине права самой решать вопрос о материнстве…».

И к началу 60-х годов сформированная в 20-х годах абортная культура приобрела черты целой абортной индустрии. За 20 лет запрета система здравоохранения приобрела огромный опыт нелегального производства абортов. Наличие такого опыта придало советской абортной индустрии своеобразные черты – в большей своей части она была и продолжает оставаться нелегальной и полулегальной. К сожалению, в последующие десятилетия альтернатив­ные аборту способы и методы контроля над рождаемостью не получили в нашей стране достаточного развития. До конца 60-х годов число искусственных абортов росло в СССР особенно быстро, в 70-80 гг. подъем кривой чуть замедляется. Открытая в эпоху гласности официальная статистика об абор­тах засвидетельствовала, что в СССР был самый высокий в ми­ре показатель числа абортов на 1000 женщин фертильного воз­раста (15-49 лет) – около 120 в год. По данным зарубежных экспер­тов, с учетом нерегистрируемых абортов этот показатель был примерно в полтора, а то и два раза выше. Такого показателя история еще не знала! Причем это не остановило законодателя и рамки легальности аборта были радикально расширены в 1987 г. когда Минздравом СССР был издан Приказ №1342 о прерывании беременности по социальным показаниям. Этот документ разрешал по желанию женщины прервать беремен­ность при большом сроке (до 28 недель), если документально подтверждались такие обстоятельства, как развод во время беременности, многодетность (более 5 детей) и т.д. если учесть, что в нашей стране всегда существовал длин­ный перечень медицинских показаний, который давал право на прерывание беременности до 28 недель (в настоящее время – вообще независимо от срока беременности), то понятно, что на протя­жении последних десятилетий законодательство об аборте ста­новилось все более либеральным. Неудивительно, что несмотря на широкий спектр контрацептивных средств, мы и сейчас имеем недопустимо высокий уровень абортов – порядка 90 по официальным данным.

Ключ к пониманию истории абортов в России – в использовании их разрешения или запрещения как инструмента для решения политических проблем и социального экспериментирования. История абортной политики в России была и остается историей циничного и невежественного манипулирования властями абортным законодательством в целях достижения своих политических амбиций и экономических целей. Особую российскую проблему составляет традиционное стремление к тоталитаризму, что выразилось в существовании лишь одного субъекта формирования абортной политики в русско-советском обществе – государства. Это обстоятельство представляется ключевым, поскольку именно наличие множественных субъектов формирования абортной политики является основным условием для достижения баланса социальных интересов. Именно этим объясняется недоуменное удивление западных наблюдателей по поводу отсутствия общественного обсуждения абортной проблемы, молчания самих женщин, безразличия Русской Православной церкви, слабости голосов феминисток, неясности позиций женских движений. Безусловно, такое недоумение может быть только у очень поверхностного и неосведомленного наблюдателя, не ведающего, что до начала 90-х годов в стране не было и не могло быть никаких женских объединений, кроме женсоветов и Комитета советских женщин, следующих точно вслед за рекомендованной и одобренной политикой государства. Роль церкви, других общественных движений в тот же период также незначительна.

Кроме того, не следует забывать, что у «абортной культуры» есть свои «плюсы». Если до революции врачебное сообщество всерьез обсуждало вопросы: насколько совместим искусственный аборт с целями врачебной профессии; допустима ли коммерциализа­ция такого рода медицинской практики, то за советский период развития в России выросло несколько поколений врачей, многие их которых забыли, что их специализация – акушер-гинеколог – предполагает как минимум два возможных направления работы. Они полностью сосредоточились на гинекологическом профиле, всем иным оперативным вмешательствам предпочитая аборты, нередко производимые на поздних сроках и в нарушение даже самого либерального законодательства. В бывшем СССР прерыванием беременности ежедневно в течение всего рабочего дня занималось около 3500 врачей. Сама организаци­онная структура оказания медицинской помощи женщинам во многом была сориентирована на производство абортов, пред­полагая разработку новых научно обоснованных методик этого медицинского вмешательства, анестезиологическое обеспече­ние, подготовку специальных медицинских кадров. Современ­ная технологическая комфортность искусственного прерыва­ния беременности, его общедоступность, бесплатность – благо­приятные условия не только для производства абортов как ме­дицинских вмешательств, но и для воспроизводства их в обще­стве как ставшего уже рутинным социального феномена. Если учесть, что аборт является во многих случаях причиной беспло­дия, то к «абортной индустрии» органично подключается эко­номически эффективная «индустрия репродуктивных цент­ров», предлагающих услуги по лечению бесплодия. Не будем также сбрасывать со счета массу «побочных» медицинских производств и технологий, составляющих часть такой «абортной индустрии» – укажем лишь на производство гормональных и иммуннՋх препаратов, производство кровозамещающих и коллагеновых препаратов, различные другие технологии использования тканей плаценты и плода.

Может быть, стоит подвести некоторые итоги? Чем мы заплатили за 60-летний «абортный опыт»? Последствия оказались трагичными – в России утвердилась совершенно особая модель репродуктивного поведения – персонально несвободного и персонально безответственного рождения детей. Очень важно обратить внимание на то, что и общество, и система здравоохранения, и женщины – все оказались приспособленными к производству абортов. До сих пор наше постсоветское общество стонет под тяжестью криминальных традиций и опыта, приобретенных в период советских запретов. Вместе с тем было бы упрощением утверждать, что нелегальная абортная индустрия стала источником нелегальных доходов для докторов. Истинная картина была много серьезнее, поскольку производство абортов стало основой для строительства существенной части всего советского здравоохранения – службы охраны здоровья матери и ребенка. Попытка развития контрацепции в начале 60-х годов захлебнулась из-за апатии женщин и сопротивления врачей; более того, начиная с 70-х годов, Минздрав СССР даже организовал своеобразную борьбу против гормональной контрацепции, а затем и против самой идеи планирования семьи. Идея планирования семьи, понимаемая как идея «свободного и ответственного родительства», пробивала себе дорогу в советском обществе более 20 лет и была официально признана только в 90-х годах. Эта заимствованная на Западе идея репродуктивной свободы могла реализоваться только в постсоветском обществе и только одновременно с другими аналогичными идеями – индивидуальности, индивидуального выбора, свободы совести, свободы слова.

На наш взгляд, есть еще одно существенное добавление к изложенной проблеме – несвободного и безответственного родительства – рождение нежеланных детей и связанная с этим родительская жестокость, отказы от детей, детоубийства, пренебрежение родительскими обязанностями. Всего лишь 10% всех детей в современных российских детских домах, как это следует из последних доступных статистических данных, являются настоящими сиротами, т.е. у них нет живых родителей. Остальные 90% воспитанников детских домов имеют живых родителей. Более того, доля сирот среди воспитанников детских домов снижалась с 25% в 1978 году до 9% в 1990 году. Проблема социального сиротства в Российской Федерации продолжает оставаться актуальной. Данное явление широко распро­странено (по данным Госкомстата РФ на 2003 год в России имеется более 300000 детей-сирот, из которых поч­ти 90% – социальные сироты), кроме того, практически нет системы специальных мероприятий по адаптации воспитанников детских домов-интернатов к социуму по­сле окончания школы. Ежегодно более 30 тысяч детей-сирот оканчивают спе­циализированные школы-интернаты и в течение первого года после выпуска 20% из них привлекаются к уголовной ответственности, 30% становятся «ли­цами без определенного места жительства», а 10% совершают попытки поку­шения на жизнь. Безусловно, эти цифры свидетельствуют о значительной час­тоте состояний дезадаптации и поведенческих нарушений у этой социальной группы. Очевидно, что причиной таких проявлений становится, в пер­вую очередь, воспитание в условиях родительской депривации, значительно искажающее ход психического развития и формирования личности детей – си­рот. У детей, воспитывающихся в условиях лишения родительского попечи­тельства, формируются деструктивные поведенческие стереотипы и отсутству­ют эффективные способы приспособления к окружающей действительности. Это связано с тем, что формирование личности в детских домах и школах-интернатах проходит в условиях отсутствия материнской любви и заботы, а также возможности удовлетворять целый комплекс необходимых для нормаль­ного развития потребностей – психических, социальных, сенсорных и др.

Какова связь между абортами и этими цифрами, отражающими социальное сиротство? На первый взгляд кажется, что должно бы быть наоборот: чем легче сделать аборт, тем менее вероятно появление на свет нежеланного ребенка, который впоследствии будет отвергнут его родителями. Но это только на первый взгляд. Мы склонны полагать, что оба эти явления – распространенность абортов и социальное сиротство – отражают реальный духовный упадок нации, отказ от гуманистических ценностей, от уважения к личности и человеческой жизни.