Экзистенциальная диалектика” Н. Бердяева

Бердяев Николай Александрович (1874-1948) -религиозный философ, публицист Родился в Киеве в дворянской семье Учился в Киевском кадетском корпусе, а затем на юридическом факультете Киев то университета Был исключен из университета за участие в революционной деятельности В молоти пережил увлечение марксистскими идеями, примыкал к “легальному марксизму” На путь религиозной метафизики Бердяев становится в значительной степени под влиянием философских идей В. Соловьева, Ф. Достоевского, немецких мистиков (прежде всего Я. Бёме) Участвовал в сборниках “Проблемы идеализма” (1902). “Вехи” (1909), “Из глубины” (1918) В 1922 г. был выслан и” России В 40 гг издавал в Париже религиозно-философский журнал “Путь” В эмиграции Бердяев поддерживал отношения с ведущими европейскими интеллектуалами Ж Маритеном, Э. Мунье, К Бартом, Г. Марселем, А Моруа, А Мальро, Р Ролланом и др. Христианский персонализм русского мыслителя оказывал влияние на философскую и социальную мысль Запада

В одной из последних работ Н. Бердяев гак определяет историософскую направленность собственной философии: “Философия, которую я хотел бы выразить, есть драматическая философия судьбы, существования во времени, переходящего в вечность, времени, устремленного к концу, который есть не смерть, воображение. Поэтому все должно рассматриваться с точки фения философии истории. Увидев в позднем Вл.Соловьеве “пророка нового, апокалипсического сознания”, Н. Бердяев объявил исходным моментом своей философии истории “эсхатологическое откровение”. Декларации относительно эсхатологического или, что в контексте его философского учения означает то же самое, профетического характера собственной философии неизменно присутствуют во всех значительных произведениях мыслителя. Для него всегда было характерно стремление к подведению итогов исторического процесса, определению окончательного смысла событии мировой истории. Один из наиболее глобальных выводов Н. Бердяева был связан с оценкой им культуры как реального, общезначимого результата исторического развития: “Культура по глубочайшей своей сущности и по религиозному своему смыслу есть великая неудача”. Эта оценка стала одной из основ философского мироощущения мыслителя на протяжении всей его жизни. Можно сказать, что с годами она становится еще более драматичной, чему несомненно способствовали трагические события русской и мировой истории нашего столетия, свидетелем и участником которых ему довелось быть.

Тезис о “неудаче” культурно-исторического развития отнюдь не означал для Н. Бердяева признания отсутствия смысла в историческом опыте человечества. Он всегда был последовательным критиком разнообразных форм исторического и культурного нигилизма, понимая, что питать такого рода идеологию могут и настроения апокалиптические. “Апокалиптическое сознание - опасное сознание”, - писал философ в одной из первых своих работ эмигрантского периода. Для него - даже если культурное творчество человечества в истории в конечном счете оканчивается поражением, “неудачей”, оно не становится от этого бессмысленным - это именно “великая неудача”. Исторический опыт должен быть понят со всеми его трагическими противоречиями. Только таким образом, считал религиозный мыслитель, может быть решена основная задача христианской философии истории: “должен быть оправдан смысл истории между двумя явлениями Христа”. Если для Вл.Соловьева подобное оправдание религиозного смысла истории означало, в первую очередь, оправдание добра в истории, то Н.Бердяев исходил из признания огромной роли зла в исторической действительности. (отчасти опираясь и на идеи, высказанные Вл.Соловьевым уже в конце жизни). Он считал, что недостаток большинства теодицей как раз и состоял в признании зла простым недостатком и в утверждении ложного исторического оптимизма. Такая традиция в христианской философии истории, но Бердяеву, идет от Августина, чью концепцию “двух градов”, русский философ рассматривал как слишком “благополучную”, слишком отвечающую идее земного, исторического прогресса. Иное, близкое ему самому, понимание зла и его • исторической роли Н.Бердяев находил у М.Экхарта, Я. Беме, позднего Шеллинга. Своеобразие же собственной исторической теодицеи он связывал прежде всего с развиваемой им концепцией творчества.

Творчество в его философии получает онтологический статус - это, именно творчество реальности, - реальности подлинной, имеющей непреходящее значение. Разнообразным проявлениям зла в мировой истории противостоит прежде всего творческая активность человека. Эсхатологически настроенный мыслитель был убежден, что близость исторического финала не обесценивает значения исторического творчества: “Наступают времена в жизни человечества, - Писал он, - когда оно должно помочь само себе, сознав, что отсутствие трансцендентной помощи не есть беспомощность, ибо бесконечную имманентную помощь найдет человек в себе самом, если дерзнет раскрыть в себе творческим объектом все силы Бога и мира”. Для Бердяева даже “богооставленность” мира свидетельствовала отнюдь не о том, что история утратила свой сакральный смысл. Напротив, в драматической разорванности “богочеловеческих” отношений в Истории он видел указание на исключительное значение исторического творчества человека, в котором нуждается не только он сам, но и Бог: “Религиозный феномен двойственен, он есть раскрытие Бога в человеке и человека в Боге, в нём обнаруживается тоска человека по Богу и тоска Бога по человеку”. Образ тоскующего Бога” у Н.Бердяева несомненно имел своим истоком далеко не в последнюю очередь историософские идеи Шеллинга, высказанные в работе Философские исследования о сущности человеческой свободы”, которую русский мыслитель оценивал исключительно высоко. “Без понятия страдающего человеческим страданием Бога, - писал Шеллинг, - вся история становится непонятной”. Н.Бердяев также стремился сделать “понятной” историю, обращаясь к идее “богочеловечества” (“богочеловечности”). На страницах его книг постоянно встречаются определения человека как “сотрудника” Бога, утверждением о метафизической ответственности человека буквально перед всей реальностью, к творческому преображению которой он должен стремиться.

Критикуя философские концепции, ориентированные на определение общих закономерностей исторического развития (в частности, учения Гегеля и Маркса) за “абстрактность”, Н.Бердяев утверждал, что “в истории нет ничего абстрактного, отвлеченного”, что “все абстрактное по существу противоположно историческому”. Для русского экзистенциалиста понимание истории предполагает глубоко личностное к ней отношение. “Настоящий путь философии истории, - писал он, - есть путь к установлению тождества между человеком и историей, между судьбой человека и метафизикой истории”. Таким образом, история оказывается олицетворением человеческой судьбы во времени; трагизм и противоречивость исторического процесса есть отражение трагичности существования индивидуального человека. Этот трагизм человеческого бытия в истории не может быть преодолен. Сколь бы значительными ни были результаты культурно-исторического творчества человека, по мысли Н.Бердяева, они остаются “великой неудачей”. Над культурным творчеством тяготеет проклятие “объективации”, следствие разобщенности бытия на субъекта и объекта. И тем не менее даже “объективация” не может обесценивать значение творческих усилий человека. “Объективация есть искажение духовности и вместе с тем объективация необходима в осуществлении судеб человеческих и мира в движении к царству Духа.

Оценка истории Н. Бердяевым вообще имеет принципиально двойственный характер. “Апокалиптическое” сознание может рассматривать “всемирную историю только как комедию”, но этой, можно сказать, фарсовой стороной смысл истории отнюдь не исчерпывается. Культура есть “великая неудача”, но она имеет и непреходящую ценность. “Объективация... противоположна движению к Богу”, но нельзя считать “процесс объективации лишь отрицательным. Только такой подход, по Бердяеву, позволяет увидеть тот внутренний, эзотерический смысл исторических событий, который может быть назван “экзистенциальной диалектикой божественного и человеческого” в истории. Результат этой “диалектики” - “экзистенциальный опыт творчества”, сохраняющий свое значение даже перед грядущей вечностью: “Времени больше не будет. Это не конец во времени, а конец времени. Но время экзистенциальное, укорененное в вечности, остается, и в нем-то и приходит конец вещей. Будет вхождение в новый зон”. Николая Бердяева нельзя упрекнуть в отсутствии интереса к исторической конкретике. Многие его оценки и интерпретации исторических событий были глубоки и реалистичны. Но задачу историософии он видел отнюдь не в постижении характера и логики изменений конкретных форм исторической жизни История, утверждал Бердяев, вообще “не есть объективная эмпирическая данность, история есть миф”. Миф же никоим образом не вымысел, а реальность более высокого порядка, чем так называемая эмпирическая данность”. И собственное учение о “богочеловечестве” Н.Бердяев, призывая “не ограничиваться понятиями” и “оперировать мифами”, по существу характеризовал как опыт миротворчества: “Основной миф есть миф о богочеловеческом и богочеловечестве”. Историософия русского мыслителя представляет собой своеобразную мифологизацию истории. Точнее, ее смысла, поскольку именно определяя религиозно-метафизический смысл истории, Н. Бердяев апеллировал к мифу о трагической судьбе человека, постоянно терпящего неудачу в своем историческом творчестве, но несмотря ни на что продолжающего свои усилия.