Дворец ручья под ивой

 

Вот уже почти четырнадцать лет, как мало кто вспоминал о существовании одного человека. Экс‑император Сутоку, вынужденный отречься от престола в двадцать три года, поселился во Дворце Ручья под ивой вместе с очень немногочисленным окружением. Все эти годы он посвятил различным религиозным обрядам и ритуалам, совершавшимся в его личной часовне, чтению и сочинению стихов. У него вошло в привычку прогуливаться без сопровождающих по парку дворца и отдыхать под сенью гигантской ивы, росшей над журчавшим Ручьем. Об этом Ручье, известном сладостью и чистотой своей воды, говорили, что он протекал здесь еще до основания Киото, а ива росла рядом с незапамятных времен. Воду из Ручья под ивой, как его стали называть, брали только для стола прежнего императора, и поэтому в маленьком домике рядом с Ручьем жил сторож.

Однажды, когда сторож Ручья стоял под гигантской ивой, его подозвал к себе Сутоку:

– Мне хочется пить, принеси воды.

Сторож быстро явился с новенькой глиняной чашей, полной искрящейся воды.

– Она сама свежесть, словно это роса небесная, – молвил прежний император, возвращая пустую посуду и усаживаясь на камень в тени под ивой. Сторож принес новехонькую тростниковую циновку для посетителя и постелил ее на землю. Тогда Сутоку сказал: – Мне кажется, у тебя довольный вид, смотритель. Как давно ты появился здесь?

– За этим Ручьем я наблюдаю четырнадцать лет, ваше величество, потому что был в числе ваших слуг, когда вы переехали сюда.

– Четырнадцать лет! А что ты делал до этого?

– Мой отец был придворным музыкантом и учил меня с детства игре на флейте; в десять лет меня направили в Музыкальную академию дворца, а в четырнадцать я в первый раз играл для вашего величества. Такое событие я никогда не забуду – это была такая честь для меня. Затем, в конце того же года, вы изволили отречься от престола.

– Значит, ты и до тебя твой отец – не простолюдины, ибо лишь четыре семьи в столице были допущены к этой профессии.

– Моего отца звали Абэ Торико, он был музыкантом шестого ранга.

– А твое имя?

– Меня зовут Асатори. – И сторож низко поклонился.

Глаза Сутоку в изумлении остановились на голове, склоненной перед ним в поклоне.

– Что же тебя заставило бросить семейную профессию и стать простым сторожем этого Ручья?

Асатори отрицательно покачал головой:

– Нет, ваше величество, это не должность слуги, поскольку вода является источником жизни, и охранять этот Ручей, утоляющий жажду вашего величества, нельзя назвать презренной работой. Когда‑то давно мой отец давал вашему величеству уроки игры на различных инструментах и был любимым музыкантом госпожи Бифукумон. Хотя мы и занимались музыкой, но испытывали нужду, и, когда пришло время праздновать мое совершеннолетие, мне в подарок прислали несколько ваших платьев; их переделали для меня в церемониальный наряд, и я превратился в прекрасного молодого вельможу. Этот день я запомню до конца моих дней!

– О, неужели такое действительно было?

– Ваше величество не может помнить о милостях, дарованных вашим скромным подданным, но отец никогда о них не забывал. Когда пришло время вашего отречения, он сказал мне слова, которые я никогда не забуду: «Асатори, для меня невозможно последовать за его величеством, но ты лишь ученик в академии и можешь отправиться куда захочешь. Следуй за его величеством и служи ему верой и правдой вместо меня. У меня есть другие сыновья, чтобы поддержать наше доброе имя и нашу профессию». Затем на прощание он подарил мне флейту, и я приехал с вами сюда и с тех пор наблюдаю за источником.

Асатори закончил свое повествование, и Сутоку, слушавший внимательно, склонив голову и закрыв глаза, слабо улыбнулся и спросил:

– Твоя флейта – она и сейчас с тобой?

– Она аккуратно убрана в футляр, сделанный из куска одеяний вашего величества. Этот футляр вместе с флейтой подарил мне на память отец.

– На память? Но твой отец должен еще быть жив.

– Нет, теперь флейта напоминает мне о нем. Мой отец покинул этот мир, и так как его последним желанием было, чтобы я оставался с вами, то я останусь здесь до тех пор, пока этот Ручей не пересохнет.

– Ах, – тяжело вздохнул Сутоку, поднявшись на ноги. Его мать, госпожа Тайкэнмон, также умерла. Как скоротечна человеческая жизнь, как мимолетно все в этом мире, подумал он. – Как‑нибудь вечером, когда луна станет полной, ты поиграешь мне на своей флейте. Какой холодный ветер! Асатори, скоро я приду сюда опять.

Асатори проводил взглядом Сутоку, скрывшегося среди деревьев. Эта случайная встреча с тем, к кому он не осмелился бы приблизиться сам, привела его в восторг. И Асатори, запомнивший обещание Сутоку послушать его флейту, летними ночами принялся ждать, когда луна станет полной.

Примерно в это же время люди, проходившие мимо Дворца Ручья под ивой, начали с любопытством замечать, как многочисленные паланкины и кареты стали подъезжать ко дворцу, забытому на долгие годы. Распространились слухи, что юный император Коноэ не останется правителем и на трон взойдет сын смещенного с престола Сутоку и внук монашествующего императора Тобы принц Сигэбито. Среди множества посетителей, навещавших прежнего императора, были Ёринага и его отец Тададзанэ, прежде не обходившие вниманием Сутоку. Они неоднократно повторяли, что грядут хорошие для него события и его сына можно считать будущим императором. И перспектива близкого процветания и воскресение надежд заставили Сутоку позабыть об обещании, данном смотрителю Ручья под ивой.

Асатори не отводил жалобного взгляда от полной луны и ждал императора, но тот все не шел. Озабоченно смотрел он на прибывающие и убывающие паланкины и кареты, поскольку Ручей под ивой терял свою искристость и становился мутным – явление это наверняка было предзнаменованием какого‑то природного катаклизма или предвестником бедствий.

В октябре императором объявили четвертого сына императора‑инока и младшего брата Сутоку. Новый император стал называться Го‑Сиракава. Сутоку был подавлен. Обошли его собственного сына, занимавшего положение на прямой линии наследования. Госпожа Бифукумон, он не сомневался, сыграла не последнюю роль, повлияв на выбор императора‑инока, а он, Сутоку, по ее злой воле был полностью изолирован. Хоть и слабенькое, но все же утешение принесли ему слова Ёринаги: «Терпение и еще раз терпение. Ваше время пока не пришло».

Новое царствование началось в апреле 1156 года. К лету того же года правление императора‑инока, длившееся без перерывов двадцать семь лет, завершилось. Тоба умер в Приюте отшельника при храме Анракудзюин ночью 2 июля. Новости о приближавшейся его кончине достигли столицы еще днем, и сразу же поднялась невообразимая суматоха: паланкины и кареты толкали и давили друг друга, все торопились в селение Такэда, на окраине которого стоял этот храм. Через запутанное скопление мчавшихся животных и кричавших потных людей пробилась одна карета и быстро покатилась вперед. За опущенными занавесками трясущегося экипажа прятал искаженное горем лицо экс‑император Сутоку.

И перед воротами дворца, и за ними выстраивались кареты. Даже на просторной площадке перед дворцом не хватало свободного места, так плотно она была забита вооруженными людьми, придворными и паланкинами. Над всем этим пространством, как покрывало, висела тишина. Никто из свиты не вышел встретить карету Сутоку, и, чтобы объявить о прибытии, его слугам пришлось громко кричать. Сутоку гневно поднял занавеску и резко крикнул слугам:

– Эй, дайте мне спуститься, дайте спуститься!

Еще когда его карета въезжала в ворота, торжественные удары колоколов храма и пагоды прекратились. Он слышал, как люди переводят дыхание и шепчут:

– Глаза его величества закрываются.

Сутоку видел быстрые движения людей, падавших на колени, простиравших в молитве руки вверх, и горе охватило его. Это не император умирал, а его отец! Долгие горькие годы, прожитые в отчуждении, – ничто; одной последней встречи было бы довольно, чтобы стереть их.

– Ну дайте же мне сойти! Эй, вы, что за бессмысленная кутерьма? Откройте мне двери, скорее!

Услышав этот исступленный приказ, слуги развернули карету и протащили ее через скопление экипажей. Когда карету подводили к портику, она колесом задела стоявший там паланкин и опрокинула его с резким звуком рвущейся материи. Тогда Аканори из дома Гэндзи и еще несколько воинов, стоявших на страже у дверей, ругаясь, сбежали с лестницы.

Разъяренный Сутоку выпалил в порыве гнева:

– Прочь с дороги, дерзкие! Вы что, не видите, кто я? Как вы осмелились мне помешать?!

С угрожающим видом Аканори вышел вперед:

– Теперь‑то, когда я вижу, кто вы такой, у меня появилось еще больше причин запретить вам пройти дальше. У меня приказ не допускать вас сюда. Назад! Назад!

Вне себя Сутоку высунулся из кареты:

– Что ты сказал, жалкий чиновник? Я здесь, чтобы увидеть его величество, моего отца, но никто не вышел меня встретить, и к тому же осмеливаются посылать простых воинов – выполнять их приказы!

– Мне приказал Корэката, глава Правой стражи, служащий его величеству. Воин обязан выполнять свой долг. Вы не сделаете дальше ни шага!

– Мне нет до вас дела, негодяи…

Дрожа от ярости, Сутоку приготовился выйти, но стражники подскочили к карете и толкнули ее назад. Слуги Сутоку прыгнули на воинов и сцепились с ними; от столкновения карета покачнулась. Сутоку попытался уцепиться за занавеску, но его выбросило на землю между оглоблями. Занавеска вырвалась из его рук, и он, падая, сломал оглоблю, а та задела щеку Аканори, на которой сразу же появилась кровь.

Во дворце быстро узнали, что прежний император Сутоку обезумел, ранил стражника и вот‑вот появится во внутренних покоях. Когда Корэкате, начальнику Правой стражи, сидевшему возле советника Синдзэя, доложили о случившейся драке, он тут же вскочил. Крик испуга, вырвавшийся у одной из придворных дам, заставил его помчаться по длинным коридорам. Выбежав в приемный зал с колонной, освещенной ярким лучом света, он буквально столкнулся с Сутоку. Лицо экс‑императора представляло собой бледную маску, глаза смотрели невидящим взглядом, один рукав был порван, а волосы в диком беспорядке свешивались на лоб.

Начальник стражи выбросил вперед руки в запрещающем жесте.

– Господин, вы не можете войти! – крикнул он, преградив дорогу. – Вас не должны видеть в вашем теперешнем состоянии. Прошу вас очень тихо удалиться.

Сутоку, по‑видимому, его не понял и грубо оттолкнул руки Корэкаты:

– Прочь с дороги! Я должен увидеть его – сейчас же!

– Господин, как вы не поймете, вы не можете его увидеть!

– Я… я не понимаю, Корэката! Что плохого в моем желании видеть умирающего отца? Почему ты мне мешаешь, злодей? Прочь, прочь с дороги!

Удерживая обезумевшего Сутоку, Корэката повысил голос почти до крика:

– Вы сошли с ума, говорю вам! Что бы вы ни сказали, вы его не увидите!

Неожиданно Сутоку разразился сильнейшими рыданиями, не переставая бороться и трясти удерживавшие его руки начальника стражи, но тот позвал еще стражников, которые сразу же вытащили сопротивлявшегося и всхлипывавшего Сутоку из помещения и силой усадили его в карету.

Ярко освещенный внутри храм был наполнен запахом благовоний; погребальное пение сопровождалось в унисон траурными ударами гонгов. Пока дух Тобы покидал этот мир, тысяча монахов молча склонили головы.

Прежде чем короткая летняя ночь подошла к концу, по дворцу в Такэде волной прокатился слух. Шепотом его передавали от одного уха к другому: прежний император организует заговор… Невероятно? Но и раньше наблюдались его признаки, и отчет Ведомства стражи это подтверждал. В особняке Танака, стоявшем через реку напротив Приюта отшельника, где жил Сутоку, происходили подозрительные вещи. С часа Кабана (с десяти часов) там, видимо, собрались заговорщики и держали совет. Из другого источника в столице поступил отчет о том, что днем ранее лошади и повозки, груженные оружием, нерегулярно, через различные интервалы времени, прибывали к Дворцу Ручья под ивой. Люди рассказывали, что видели, как группы перепуганных женщин с детьми и с домашним скарбом в середине дня спешили к Северным и Восточным горам. Дороги столицы опустели, как в городе, вымершем в полночь…

Исчезновение Ёринаги из числа скорбящих в комнате усопшего не оставило места для сомнений. Не только он, но и Цунэмунэ, Тададзанэ и другие, замеченные в симпатиях к Сутоку, куда‑то пропали. Стало ясно, что зреет заговор.

Вплоть до окончания седьмого дня строгого траура ворота Приюта отшельника и особняка Танака закрыли для всех посетителей, и не было видно, чтобы кто‑либо выходил оттуда. Однако с наступлением ночи с обеих сторон крадучись вышли на разведку переодетые по‑разному фигуры.

Во второй день траура Ёринага оставил придворных вельмож, окружавших катафалк, сославшись на неотложные дела, призывавшие его в Удзи. Устроившись в карете, он дал волю своей ярости:

– Это называется бдение у гроба – шепчутся о заговорах, льют слезы и подозрительно поглядывают друг за другом, прячут свое предательство за торжественным хором монахов! Кто бы вынес вид этого моря лживых слез?

Под покровом темноты карета проехала от Приюта отшельника к особняку Танака, и Ёринага проскользнул внутрь, чтобы встретиться с экс‑императором Сутоку.

– Слыханное ли дело – сыну запрещается увидеть умирающего отца! Я прекрасно понимаю, как вы страдаете. Даже в такой момент я оставил нового императора, которого окружают госпожа Бифукумон и эти злодеи. Никогда еще престол не попадал в руки таких дурных советников, – сказал Ёринага, поднимая глаза на Сутоку.

При словах Ёринаги что‑то загорелось в остановившемся взгляде экс‑императора.

– Ёринага, Ёринага, ты единственный человек, которому мне не страшно довериться! – вскричал Сутоку, и слезы беспрепятственно потекли по его щекам. – Я… мой сын… мы законные наследники трона, но нас отталкивают в сторону – хоронят заживо. Народ надеется, что я вновь взойду на трон… Ёринага, разве это не так, что скажешь?

Ёринага сидел закрыв глаза, словно размышляя. Ответ был готов. Какое‑то время он хранил его в своей груди. Кто мог сказать Сутоку, что слова, сорвавшиеся с его губ, были по сути не чем иным, как выражением собственных честолюбивых замыслов Ёринаги?

Громко вздохнув, он наконец заговорил:

– Все дело во времени. Когда ваше величество решит, что время пришло, значит, тот момент предписан богами. Отвергнуть предложение богов – прогневить их. И другие императоры возвращались на трон, так по какой причине вы должны колебаться?

Ёринага чувствовал себя в высшей степени уверенно. Он не только знал наизусть освященную веками «Книгу перемен», но и не сомневался в своем влиянии на Тамэёси из дома Гэндзи.

Той ночью Ёринага открыл план возвращения Сутоку на трон. Из дворца с другого берега реки прибыли придворные и чиновники, получившие от Ёринаги инструкции для каждого. Заговорщики совещались всю ночь, а на следующий день, определив план военных действий и понимая, что сбор войска в этом месте мог возбудить подозрение и воспрепятствовать его передвижениям, Ёринага поспешил уехать в Удзи, чтобы приступить к осуществлению следующего этапа своего плана.

 

 

С восходом солнца начали грохотать большие колокола храма. Семь дней траура истекли. Весь день напролет звучали колокола, и бесконечное пение сутр странным образом смешивалось с ржанием лошадей. Ворота особняка Танака, однако, оставались закрытыми. Сутоку не появился даже на закате, когда совершались обряды, отмечающие конец строгого траура, и до советника Норинаги дошли слухи, направленные против Сутоку, и они зазвучали все громче. Опасаясь, что молва о заговоре может оказаться правдивой, он вскочил в седло и помчался к постели больного брата, придворного чиновника высокого ранга, чтобы спросить совета.

С трудом приподнявшись на ложе, брат Норинаги сказал:

– Как вы можете видеть, я не в состоянии просить аудиенции у прежнего императора, чтобы его отговорить. Я даже сомневаюсь, была бы от этого хоть какая‑то польза. Уже может быть слишком поздно, но я советую вам быстро вернуться и убедить его величество сразу же принять постриг. По крайней мере, это обеспечит его личную безопасность. Мы же с вами не сумеем избежать этого бедствия.

Вернувшись обратно в особняк Танака, Норинага встревожился, поскольку обнаружил, что Сутоку и его окружение спешно собираются уехать во дворец в пригород Сиракава, находившийся недалеко от столицы. Он тут же решил отговорить экс‑императора.

– Ваше величество, вам не подобает уезжать до истечения сорокадевятидневного малого траура. Более того, ходят слухи, что вы замышляете заговор против трона, и ваш отъезд лишь подтвердит то, что говорят люди…

Но Сутоку, улыбнувшись, отмахнулся от Норинаги и сказал, что тайно предупрежден об опасности, угрожающей его жизни. Пока он говорил, прибыл отряд тяжеловооруженных воинов, готовый его сопровождать, и Норинага получил приказ ехать вместе со свитой. Глубокой беззвездной ночью 9 июля начался медленный марш на Сиракаву. Факелы не зажигались, и процессия двинулась в путь в темноте под скрип и скрежет колес тяжелых карет и лязг оружия.

Вскоре после отъезда экс‑императора из Дворца Ручья под ивой туда прибыла группа вооруженных воинов и захватила дворец. Асатори, смотритель Ручья, в смятении наблюдал за ними. Их лошади испачкали засыпанный белым песком двор, а воины чувствовали себя во дворце совершенно свободно, разгуливая по прекрасным залам и комнатам, грабя хранилища и даже вламываясь в женские помещения, откуда затем доносились испуганные крики жилиц. Однако когда воины, грубо покрикивая, разделись и полезли купаться в Ручей под ивой, а другие принялись пить из источника, зачерпывая воду ведром, Асатори не смог больше сдерживаться:

– Господа, пожалуйста, этим Ручьем нельзя пользоваться.

– Что такое? Почему это, несчастный? – промычали они, обращая на него не больше внимания, чем на пугало.

– Это Ручей под ивой, которым никто не может пользоваться, кроме его величества. Вон оттуда, где находится источник, течет Ручей. Прошу вас не подходить сюда.

– А ты кто такой, чтобы нам приказывать?

– Я сторож Ручья под ивой.

– Сторож? О, значит, ты присматриваешь за этим Ручьем, да?

– Моя задача – заботиться о Ручье и поддерживать чистоту его воды. Я своей жизнью отвечаю за Ручей.

От такого ответа воины покатились со смеху.

– Чепуха! В столице выпадает достаточно дождей, чтобы наполнить твой Ручей. Осмелюсь сказать, его величество пьет меньше Великого дракона и не сможет осушить Ручей!

– Вы грубые люди. Кто вы такие, кто впустил вас сюда и позволил устроить такой беспорядок?

– Беспорядок? Кто это беспорядочный? Нас направили охранять дворец. Нам приказал министр. Ступай и сам спроси у министра.

– Вы имеете в виду министра Ёринагу?

– Ёринага его зовут или как‑то еще – это к делу не относится и нас не касается. По правде говоря, когда начнется война, здесь не будет ни дворца, ни Ручья под ивой. А пока у нас есть возможность подчистить хранилища и набить себе брюхо!

Нехотя Асатори побрел прочь. Солнечные блики на алебардах воинов и мечах вызывали у него трепет. Неподходящее было время для споров с этими неприветливыми вояками, которые без колебаний могли наброситься на него. Он ничего не мог поделать, лишь наблюдать за ними издалека. Вскоре Асатори увидел, как один воин влез на дерево и, прикрыв глаза от солнца, пристально смотрел на территорию дворца Такамацу, стоявшего неподалеку. И что‑то, увиденное им, заставило его поспешно слететь вниз, а три воина вскочили на лошадей и куда‑то поскакали.

Асатори прислонился спиной к стволу гигантской ивы, озабоченно думая о своем господине, прежнем императоре. Если разразится война, что сможет предложить ему он, Асатори, скромный сторож, кроме своей преданности и жизни? Он ничего не мог поделать, лишь оставаться здесь и охранять Ручей.

Летний ветерок играл длинными ветвями ивы; зеленая нить, которую мягко бросало из стороны в сторону, поглаживала щеку Асатори.

 

 

– Нам не хватает воинов, не хватает даже для защиты его величества, – заметил регенту советник Синдзэй.

Только прошлой ночью случился большой переполох от крика, поднятого придворными дамами госпожи Бифукумон, когда они заметили фигуру, примостившуюся, словно сова, на верхушке орехового дерева за окном. На возбужденные и негодующие выкрики прибежали стражники со своими луками и сбили с дерева несчастного – молодого монаха, признавшегося, что он подглядывал за дамами во время их туалета.

– Кое‑что непременно нужно сделать, – сказал Синдзэй. – В такие моменты именно воины наиболее пригодны для подготовки заговоров. Не пора ли для повышения нашей безопасности вызвать сюда тех военачальников, которых рекомендовал его величество?

Регент ответил не сразу.

– Может оказаться, что это необходимо… – Он, казалось, колебался. Причина заключалась в том, что его брат Ёринага был известен как сторонник Сутоку, и регент знал, что скоро он должен будет заявить, чью сторону принял. Затем регент продолжил: – Советник Синдзэй, каких военачальников вы предлагаете императору для охраны?

– Это уже решено прежним императором незадолго до кончины. Был составлен список, который он одобрил.

– Мне не говорили о существовании подобного списка.

– В его существовании не приходится сомневаться.

– У кого он теперь?

– Его величество при жизни доверил его главе Левой стражи и Фудзиваре Мицунаге. После кончины его величества документ передали на хранение Корэкате, главе Правой стражи. Как я предполагал, госпожа Бифукумон должна была собственными глазами увидеть этот список, когда закончился период траура. Пожелания прежнего величества следует выполнить в точности. Не следует ли провести аудиенцию у императора?

Тадамити не возражал:

– Нужно сказать главе Правой стражи, а также госпоже Бифукумон.

На пятый день после смерти императора‑инока госпожа Бифукумон и советники императора встретились, чтобы обсудить содержание завещания. Хотя таких намерений не было, но эта встреча, по сути, превратилась в военный совет. Опасаясь, как бы после его смерти воины не взбунтовались, Тоба предусмотрительно составил список из десяти глав домов Гэндзи и Хэйкэ, которые должны были обеспечить охрану нового императора и госпожи Бифукумон. Главным среди десяти глав назван Ёситомо из дома Гэндзи.

Однако бросалось в глаза отсутствие в этом списке одного имени.

– Почему пропущен Киёмори из дома Хэйкэ, владетель Аки? – ровным голосом спросил Синдзэй и выжидающе посмотрел на госпожу Бифукумон. – Тадамори из Хэйкэ был известной при дворе фигурой. Его вдова и мачеха Киёмори, госпожа Арико из Харимы, как я помню, была когда‑то кормилицей наследника. Его прежнее величество, я уверен, об этом не забывал.

Киёмори не был совершенно неизвестен госпоже Бифукумон, часто слышавшей о нем от госпожи Кии, и поэтому она быстро ответила:

– Да, я находилась с прежним императором, когда он составлял этот список. Со мной советовались по тому же вопросу, хотя и по другому поводу, и его величество, видимо, чувствовал, что Киёмори можно доверять, но он также опасался, что мачеха Киёмори может привлечь его симпатии на сторону принца Сигэбито. Вот почему имя Киёмори было пропущено. Однако его величество также сказал, что если у Киёмори не будет каких‑либо других обязательств, то при необходимости его следует назначить. Да – теперь я припоминаю отчетливо, – он выразился именно так.

Синдзэй подхватил слова госпожи Бифукумон, чтобы сделать вывод:

– У нас нет причины предполагать, что Киёмори имеет какие‑либо другие обязательства. Мы должны также вспомнить, что после дела в Гионе Ёринага стал злейшим врагом Киёмори. Распускались клеветнические слухи, которые даже его величество заставили на какое‑то время отвернуться от Киёмори. И теперь было бы чрезвычайно жаль пренебречь Киёмори. А вы, господин? – спросил Синдзэй, повернувшись к Тадамити. – Каково ваше мнение?

– Никогда не имел ничего против владетеля Аки. Я не питаю к нему неприязни и не хочу, чтобы с ним не считались.

– В таком случае нам следует включить это имя – Киёмори?

– Это было бы весьма желательно.

Так в список личной охраны императора Го‑Сиракавы добавили еще одно имя. Все одиннадцать военачальников являлись главами влиятельных фамилий, содержащих воинские отряды в своих поместьях. На следующий день, 8 июня, к храму Анракудзюин начали прибывать войска, причем в таком количестве, что воины не смогли разместиться на территории храма. Первым явился Ёситомо из дома Гэндзи со своими воинами, а за ним последовали остальные военачальники, они также привели свои отряды. Последним прибыл молодой воин на коне, и с ним – группа из двухсот конников. В пункте регистрации он объявил свое имя чистым, звонким голосом:

– Я – второй сын владетеля Аки, Киёмори из дома Хэйкэ, – Мотомори из Аки, чиновник четвертого ранга, семнадцати лет от роду. Мой отец получил императорский вызов. Приказы о наборе разосланы всем вассалам на его территории и тем, у кого имеются старые связи с нашим домом. Сам он прибудет позже со своим войском. Я пришел заранее вместо него.

Тот, кто повернулся на голос, увидел ясноглазого парня в кожаных доспехах темно‑синего цвета, разукрашенных прекрасным шафрановым орнаментом. Его колчан был заполнен стрелами с черным оперением, шлем он забросил за спину.

Восклицания удивления вырвались у нескольких пожилых воинов:

– О! Как это возможно, чтобы у Киёмори уже был такой прекрасный сын?

Осанкой Мотомори напомнил им не только самого Киёмори, но и своего деда Тадамори. Не могли они не подумать и о скоротечности времени.