Жемчужина Внутреннего моря

 

На реке Ёдо к отплытию в устье готовился небольшой флот речных судов, и берег был заполнен шумной толпой. С наступлением лета, когда его обязанности при дворе стали не такими неотложными, Киёмори наконец‑то отправлялся в Ицукусиму к усыпальнице предков. Стояли суда всех размеров и видов: пассажирские, для перевозки лошадей и оружия, груженные продовольствием.

– Токитада еще не приехал? – недовольно осведомился Киёмори.

– Скоро должен быть, – ответил Норимори, успокаивая своего нетерпеливого брата.

Норимори и двое его офицеров, а также бывший пират Митиёси сопровождали Киёмори в путешествии через Внутреннее море. В группе, насчитывавшей почти тридцать человек, были также плотники, каменотесы, строители и другие рабочие.

Киёмори повернулся к Красному Носу, который стоял позади.

– Бамбоку, Токитада так и не приехал. Может, нам отправляться?

– Ну, можем еще немного подождать. Он опаздывает, но обязательно приедет.

– Как ты думаешь, почему он задерживается?

– Как будто что‑то произошло с одним из его слуг. Прошлой ночью был пожар в «веселом квартале».

– Почему это должно его задерживать?

– Я слышал, что у одного из его слуг произошла ссора со слугой какого‑то господина, после чего и начался пожар.

– Еще одна стычка между воинами?

– В последнее время они, кажется, происходят все чаще и чаще. Охранники при экс‑императоре и при дворе все время оскорбляют друг друга и нарываются на ссоры.

– Соперничество наверху доходит и до них? Досадно…

– Воины, по‑видимому, еще не остыли после резни двух последних войн. Не хотелось бы лишний раз повторяться, но воины в наши дни становятся чересчур своевольны.

– Сейчас нам на это не стоит обращать внимания. Их так долго притесняли, а теперь они только начинают поднимать головы… Но что же случилось прошлой ночью?

– Слуга выпил немного лишнего и оклеветал вторую супругу его величества… Другой услышал его и стал спорить. Вот так все и началось.

– Это что, было причиной пожара?

– Как будто так.

– Мы можем не обращать внимания на чванство, но пожаров и личных ссор из‑за политики терпеть не должны.

– Однако очень похоже, что воины постоянно превращают враждебность между их величествами в ссоры между собой.

– Меня беспокоит то, что могут сделать воины. Я хотел бы, чтобы Токитада присмотрел за ними, пока я в отъезде.

– О, вот и он, как раз вовремя!

Лицо Киёмори просветлело, когда он оглядел берег и увидел Токитаду, который слезал с лошади среди скопления повозок. Он очень торопился. Протолкнувшись через толпу, Токитада вскоре сел на корабль Киёмори.

За опущенными шторами они на некоторое время погрузились в разговор. Киёмори считал Токитаду своей правой рукой и полагался на него даже больше, чем на собственных братьев.

– Ну, очень хорошо, все оставляю на твоем попечении, – закончил Киёмори, и Токитада поспешил на берег и смешался с толчеей мужчин и женщин из Рокухары, которые пришли проводить своего хозяина.

 

 

В сезон жары река Ёдо обмелела. Даже в самых глубоких местах суда скребли дно, и это вынуждало лодочников и воинов тащить их или толкать шестами через мели. Безветрие делало жару почти невыносимой.

Уже на следующий день обмелевшая река заставила людей Киёмори оседлать лошадей и продолжать путь вдоль берега моря по раскаленным дюнам.

От Микагэ путешественники держали курс на запад. Позади них раскинулись живописные горы, а впереди лежала плоская равнина, которая извивалась по береговым контурам. Крайне редко попадались признаки обитания человека; юго‑западные ветры беспрестанно бросали брызги на росшие на пляжах сосны. Время от времени путники видели китайские джонки, беспомощно дрейфовавшие на ветру и волнах. Но погода установилась прекрасная, и настроение у всех было хорошим.

Район, через который они проходили и который нарекли Фукухара – Долиной доброй удачи, – разбудил в Киёмори много воспоминаний.

«Вот здесь мы высадились в 1135 году, когда я был с отцом. Мы высадились здесь, чтобы подавить бунт на западе… Вон те рыбацкие деревушки и искривленные сосны ничуть не изменились. Изменились только времена и я».

Все земли Хэйкэ – Исэ, Бинго, Аки, Харима – граничили с морем. И его юношеские воспоминания об отце, об успехах дома Хэйкэ были неотделимы от моря, а Фукухара стала связующим звеном между богатым событиями прошлым и не менее богатыми мечтами Киёмори о будущем.

Почти три недели он провел в Фукухаре. В это время глава дома Хэйкэ часто брал с собой Бамбоку, чтобы исследовать окрестные холмы и горы. По его поручению произвели замеры глубины у мыса Овада и речного устья. Когда из‑за дождей Киёмори лишился возможности исследовать прилегающие территории, он приказал сделать карты окрестной местности, а затем в задумчивости проводил над ними ночи напролет.

Военачальник, казалось, не знал усталости, но изнурил своих людей, до поздней ночи держа с ним совет, и даже тогда, когда все уже спали, вдруг приподнимался в кровати, зажигал светильник и до рассвета продолжал изучать карты.

– Я думаю, благоразумно ли с нашей стороны оставаться здесь так долго. Интересно, как к этому отнесутся люди при дворе, когда узнают об этом? – спросил однажды Бамбоку.

Киёмори покачал головой:

– Не могу сказать. По общему мнению, мы совершаем паломничество в Ицукусиму.

– В таком случае, господин, разрешите мне здесь остаться, чтобы закончить работу. Я буду следовать вашим планам по инспектированию здешних земель, изучу возможности водоснабжения и строительства дорог. А вы можете спокойно ехать дальше.

Киёмори поддержал предложение Бамбоку и, оставив с ним нескольких помощников, возобновил путешествие в Ицукусиму водным путем. День за днем он наполнял свои легкие воздухом, дувшим с бесконечного голубого океана. Во Внутреннем море мимо него проплывали бесчисленные острова, взоры Киёмори устремлялись далеко и свободно, и он распалялся: «Да, столица чересчур перенаселена! А с этой тоскливой дырой мы сотворим большие дела! Мой будущий дом будет построен с видом на это море!»

Наконец в один прекрасный день над гребнями волн возникли очертания Ицуку‑симы.

Вскоре на берегу, чтобы приветствовать Киёмори, появились жрицы из синтоистского храма. Высадившись на берег, он обнаружил, что храм лежал почти в руинах – ветры с моря сделали свое черное дело; только пески и причудливо искривленные ветром сосны вдоль берега выглядели прекрасно.

Киёмори и его спутники переночевали на постоялом дворе недалеко от моря, а на следующий день он начал свое продолжавшееся неделю уединение.

В последние дни его пребывания многочисленные посетители с материка прибывали на остров, чтобы засвидетельствовать почтение Киёмори, чья слава разнеслась по всем уголкам страны. Появились старые воины, которые служили еще при его деде; приезжали и другие, которые помнили Тадамори; а воины, в прошлом служившие Киёмори, собрались, чтобы увидеть его еще раз.

– Я как будто приехал домой, – сказал он собравшимся на праздник в его честь. – Это место настолько стало родным для меня, что я не хочу возвращаться в столицу.

Пребывание Киёмори продолжалось две недели, и за это время он раскрыл свои планы главному священнослужителю Ицукусимы. Это были грандиозные планы – настолько невероятные, что его собеседник мог лишь с изумлением слушать.

И вот что сказал Киёмори:

– Мы не можем оставлять этот прекрасный остров в развалинах. Я хочу и могу рассказать вам, как быстро и хорошо все будет сделано. Мы построим тории [[4]], подобия которых еще не видели. Они раскинутся через водный путь при подходе с моря, и те, кто будет приезжать сюда молиться, станут проходить через эти великие ворота. Главная святыня и прилегающие к ней здания соединятся подвешенными над морем широкими галереями; по вечерам у моря будет зажигаться сотня светильников, и их сияние станет окрашивать волны, делая красоту острова еще более захватывающей. Главный зал для молитвы мы сделаем настолько просторным, что в нем поместятся тысячи людей. Сосновые леса на холмах будут застроены башнями и пятиэтажными пагодами. – Впечатлившись той картиной, которую нарисовал, Киёмори продолжал: – Это будет сделано и для моего собственного удовольствия, и для всех, кто будет приплывать на многих кораблях из столицы, из Китая и далеких стран. Путешественники станут говорить: «Смотрите! В Японии даже самый небольшой и отдаленный остров может похвастаться благородной архитектурой и природной красотой!» Они могут сказать, что мы скопировали их здания, но сосны, белые пески на берегу и вся природа, меняющаяся от сезона к сезону, уникальны. А когда они сойдут на берег, перед их взором предстанет сама многовековая сущность наших искусств – периодов Асука, Нара, Хэйан… И когда их корабли встанут на рейд у Овады, я буду приветствовать их в своем доме. Овада? Потребуется время, но я планирую сделать ее великим морским портом, защищенным от ветров и приливов. А когда будет готов мой дом в Фукухаре, я стану каждый месяц приезжать сюда, чтобы помолиться, на кораблях столь же величественных, как китайские…

Для слушателей Киёмори такие планы казались небылицами, бреднями сумасшедшего, невообразимого мечтателя. Но в этом человеке была широта, которая напоминала им море, они гордились тем, что могут считать его своим.

А когда Киёмори собрался уезжать, его нагрузили подарками, бесценными сокровищами из Китая – фимиамом, благоухающим алоэ, узорчатыми скатертями, шелковыми тканями, тяжелой парчой, картинами, сосудами цвета морской волны, красителями и лекарствами. Не все было из Китая, что‑то пришло из стран, расположенных на востоке Средиземного моря, из Аравии и района Персидского залива.

Вид и запах таких экзотических товаров еще более возбудили Киёмори. Надо будет ускорить строительство порта Овада, подумал он.

В Оваде Киёмори еще раз прервал свое обратное путешествие в Киото, чтобы встретиться с Бамбоку, а в сентябре, после полуторамесячного отсутствия, он прибыл в столицу.

 

 

Что‑то не в порядке, понял Киёмори, когда въехал в Рокухару.

Его старший сын Сигэмори, который был среди первых, кто его приветствовал, сказал:

– Мой беспокойный дядюшка замышлял серьезные неприятности, пока вы отсутствовали, но вам лучше услышать эту историю от Ёримори.

Киёмори нахмурился, услышав, что его сын таким образом говорит о Токитаде. Несомненно, он казался серьезному Сигэмори чем‑то вроде буяна, но Киёмори предпочитал черты неистовости и даже безрассудства, столь характерные для Токитады, чрезмерной рассудительности своего сына. Однако при таком заявлении сердце его замерло.

– Что такое? Он втянул Ёримори в какую‑то неприятную историю?

– Это нечто большее, нежели его обычные выходки. Он вовлечен в некий заговор, который может потрясти правительство.

– Не могу поверить в то, что Токитада выступил против трона.

– Вряд ли его величество расценит это как нечто иное.

– Хорошо, подожди. Я поговорю с тобой позже.

Встретившись с домочадцами и расспросив их, как они выполняли свои обязанности в его отсутствие, Киёмори прошел в комнаты жены, где вся в слезах его встретила Токико.

– Я не могу простить себя за то, что произошло, – плакала она и в промежутках между рыданиями рассказала ему подробности.

Во время долгого отсутствия Киёмори в Рокухаре между двором и дворцом экс‑императора происходили обычные трения. Прошел слух о том, что Токитада и Ёримори вступили в заговор с целью возвести на трон сына Го‑Сиракавы. Этот слух дошел до императора Нидзо. После чего Токитада и Ёримори были императорским указом лишены своих званий и изгнаны из столицы.

Токико, закончив свой рассказ, увидела, как по губам Киёмори скользнула вялая улыбка.

– У тебя нет причин винить себя. Все произошло так, как замышлял экс‑император в монастыре. А Токитада, возможно, проявил некоторую опрометчивость и поддался на некую уловку Го‑Сиракавы. Экс‑император хочет, чтобы у правящего императора появился повод подозревать меня в покушении на трон, и в таком случае я бы принял сторону Го‑Сиракавы – вот в чем суть его интриги.

– Но как вы думаете, при чем тут все‑таки Токитада?

– Теперь, когда я вернулся, можешь ни о чем не беспокоиться, – заверил Киёмори супругу с обычным для него самообладанием и закончил разговор.

Токико была разочарована, что он не сказал ей большего, и в ее голове продолжали роиться тревожные мысли. Возможно ли, что ее муж и брат действительно вынашивали планы сместить императора и заменить его молодым принцем, их собственным племянником? Был ли посвящен в эту тайну Го‑Сиракава? Такая ужасающая возможность причиняла Токико страдания. Куда ненасытные амбиции этих людей приведут их, задавалась она вопросом.

По возвращении Киёмори сразу же представился при дворе, где получил долгую аудиенцию у молодого императора Нидзо. Хотя Киёмори был одним из тех очень немногих людей, кому Нидзо доверял, хозяин Рокухары не стал поднимать вопрос о случившихся в его отсутствие драматических событиях. Не затрагивал больную тему и император.

День спустя Киёмори отправился во дворец Го‑Сиракавы. Как ему представлялось, экс‑император был втайне доволен результатом своей последней интриги, которая, как Го‑Сиракава полагал, поддерживалась Киёмори. Но, когда хозяин Рокухары закончил свой рассказ о поездке в Ицукусиму, он степенно поклонился и произнес:

– Должен также добавить, что, пока я на протяжении семи дней и ночей находился в уединении, я во сне получил божественное послание.

– Во сне? Божественное послание? – повторил Го‑Сиракава, удивившись серьезности, с которой это произнес обычно скептически настроенный к такого рода вещам Киёмори.

– Да, я убежден в том, что получил послание от богов. Я слышал плеск волн, а из багровых облаков надо мной говорил голос. «Киёмори, – произнес он, – ты, как лояльный подданный, доведи до сведения своего царствующего господина следующее: на небесном своде есть только одно солнце, а на земле есть два императора, и каждый из них претендует на верховную власть. К каким это может привести раздорам, какие несчастья принести людям!»

– Постой, Киёмори, ты говоришь, это был сон?

– Да, сон. Я видел себя в дамском экипаже, пересекавшем море, и, можете поверить, передо мной бежала пара лис.

Вдруг Го‑Сиракава засмеялся. Киёмори мог бы посмеяться и погромче, но, сдерживая себя, с серьезным видом продолжал:

– Такой был сон. Но должен признаться, Токико лучше толкует сны.

– Понимаю, что ты имеешь в виду, Киёмори. Хватит, хватит…

– Я рад, что вам ясно значение божественного послания. Но разрешите добавить еще одно слово. Пусть между отцом и сыном будет мир.

При этих словах Го‑Сиракава отвел глаза.

– Да, Киёмори, я принимаю твои слова к сердцу. Тебе не надо беспокоиться. Император – мой сын, и у меня нет причин ненавидеть его.

Тем не менее вскоре после этого, в октябре, император Нидзо приказал двум высокопоставленным придворным, фаворитам своего отца Го‑Сиракавы, оставить их должности при дворе, и, несмотря на всевозможные догадки и слухи, достоверные причины этого остались неизвестны. Как ни странно, Го‑Сиракава, который при обычных обстоятельствах выразил бы протест, хранил полное молчание.

В марте следующего года император Нидзо отозвал из ссылки придворного Цунэмунэ, которого изгнал Ги‑Сиракава после одной из прежних войн.

В 1165 году, три с половиной года спустя после поездки в Ицукусиму, Киёмори оставался поглощен стремлением превратить Оваду в большой морской порт и центр торговли с Китаем. Он очень изменился за минувшие годы – созрел и помудрел. Каждую свободную минуту Киёмори теперь проводил с Бамбоку, старательно впитывая его житейский опыт. Он постоянно совещался с торговцем, составлял и переделывал планы и наконец пришел к выводу, что Оваде пока достаточно только хорошей гавани. «Но у меня нет возможности самому осуществить такой проект», – признался он Бамбоку. Впрочем, Киёмори мог ожидать помощи со стороны Го‑Сиракавы. Но, так как оба императора искали военной поддержки со стороны хозяина Рокухары, тот ухватился за этот шанс и стал ходатайствовать перед Нидзо о двух одолжениях. Первое – передача Киёмори прав на императорские владения Фукухары в Оваде – было оказано ему почти незамедлительно. Другое – о выделении средств на завершение строительства гавани в Оваде – император оставил без внимания. Нидзо и его советники с улыбкой смотрели на фантастический проект Киёмори. Чтобы воин, Хэйкэ, вел успешную торговлю с иностранцами, казалось просто абсурдным. Место для строительства дома в Фукухаре – это понятно. Но Киёмори, однако, не был обескуражен и исполнился даже еще большей решимости добиться осуществления своего плана.

Между тем и Го‑Сиракава не спешил вкладывать деньги в овадский проект. Он был обеспокоен распространившимися в придворных кругах слухами, что Киёмори гавань в Оваде нужна не для торговли с Китаем, а как база для флота военных кораблей, который глава дома Хэйкэ, видимо, рассчитывает создать.

В том же самом году во время июльского зноя молодой император Нидзо, который некоторое время болел, довольно неожиданно умер. Похороны состоялись ночью 27 июля в храме Кориудзи, к северу от столицы.