Уши улыбаются

В понедельник после завтрака пришла Катя Васильевна. Она следила, чтобы мы были на месте и никуда не разбредались. Потому что идет обход. А я все равно никуда разбредаться не мог, потому что у меня коленка никак не проходила. Так что я лежал на кровати и читал. Катя Васильевна только Черемушкина из коридора обратно в палату загнала и пошла дальше следить. Черемушкин по палате походил и сел на кровать. В палате ходить неудобно.

А потом стали врачи приходить. К своим больным. А моя Елена Николавна никак не шла. Но я не очень волновался. Я все равно не мог пока ее спросить, когда меня выпишут. У меня коленка еще вот, поэтому мне про выписку спрашивать совесть не позволяла. Так что я лежал и читал. Книжка была только скучная, про зверей каких‑то. Но чего‑то надо же было читать.

Елена Николавна пришла и стала ногу щупать. В основном не больно, но иногда больно. Но я не говорил ничего, только морщился, когда больно.

– Беда с вами, – сказала она, – с мужиками. Словами говори. Так больно? А здесь?

Я стал словами говорить, только не всегда. Я «угу» говорил. Один раз только «уй!» сказал, когда она под коленкой нажала. А когда совсем немножко больно было, я не говорил. Елена Николавна посмотрела на меня поверх маски и говорит:

– Так. Понятно.

Она маску носит марлевую, от микробов. Потому что у нее младший сын болеет, и она «не хочет нас тут всех, обормотов, перезаражать». Это я от нянечки тети Светы знаю. А вообще‑то моя Елена Николавна самая красивая докторша на нашем этаже. Из двух.

И на пятом тоже. Хотя Валька Чуйков говорит, что его Ольга Константинна красивее, но он ни фига не понимает. И вообще. А моя Елена Николавна в маске и шапочке на космонавтских врачей из кино похожа.

Я ничего не стал спрашивать про выписку. Но, наверное, у меня вид был такой спросительный, потому что Елена Николавна сказала:

– В четверг на рентген. Там посмотрим, когда можно будет без костылей.

Ура! Если на рентген и потом про костыли посмотреть – значит, скоро выпишут! Врачи же не могут просто сказать, когда домой отпустят. Это у них запрещено. Так что я внутри порадовался, а Елене Николавне сказал:

– Угу, ладно.

Когда моя Елена Николавна ушла, то обход уже кончился. У нас последняя палата, у самой ординаторской. Так что мы всегда в конце. А я – самый последний, потому что справа у двери. Но это только когда один врач на всю палату. А когда больные от одного врача в разных палатах лежат, то – как получится. У нас и так, и так бывает. Как попадешь.

Обход кончился, и сразу Пашка зашел. Он у двери ждал. Он врачей стесняется.

Пашка уже просто так ходит, он уже «на выписке», как тетя Света говорит. Только его домой забрать некому. Он бабушку ждет, когда она приедет. Пашке ехать далеко, одному нельзя. А бабушка все никак не едет. У нее там какие‑то трудности.

Так что Пашка пока у нас в отделении ходит. Хотя у него уже ничего не болит. Обычно у него бедро болит и он на коляске ездит. А мы с Серым ходим. А сейчас у него ничего не болит, а у меня – коленка. Несправедливо как‑то прям!

– Ну, – говорит Пашка, – чего?

Это про когда выпишут спрашивает. Про чего же еще?

– Нормально, – говорю я. – Елена Николавна улыбалась. Значит, скоро выпишут.

– Как это ты увидел? – усомнился Пашка. – У нее же маска на всем лице!

– По глазам, наверно, – говорит Черемушкин. Он как раз к нам подошел, поговорить тоже. – Я читал, что по глазам видно, как улыбаются.

– Глазами она на мою коленку смотрела, – говорю я. – Я по ушам видел, как она улыбалась.

– Да, точно, – говорит Пашка. – По ушам видно.

– Они двигаются, – говорит Черемушкин.

Мы стали улыбаться, чтобы проверить. У Пашки уши лучше всех двигались. Потому что у него рот до ушей. А у моей Елены Николавны уши зато красивее, вот.

Мы потом еще про уши поговорили, а потом про всякое другое поговорили, пока Пашку к телефону не позвали. Он побежал, а потом прибежал обратно и сказал, что бабушка уже скоро за ним приедет. У нее трудности почти кончились. А я подумал, что хорошо, что меня быстро забрать могут. Ну, когда выпишут. После рентгена там.