Ах, миледи!

 

Самое худшее в больнице – это заболеть. Когда не кровотечение или еще что‑нибудь такое нормальное, а грипп дурацкий. То есть если заболел – то это еще ничего. Хуже всего, когда температуру контролируют. И если там какие‑нибудь несчастные тридцать семь и пять – все, в бокс.

Боксы – это карантинное отделение у нас на втором этаже. Палатки такие, только маленькие. На одного или двух. И никуда не пускают! То есть совсем никуда. Лежи себе на койке и медленно умирай. Не от гриппа, конечно, а от скуки.

А все Павличек виноват! Я знал, конечно, что он жлоб и маменькин сынок, но что он самый жлобистый жлоб из всех жлобистых жлобов на свете – этого не знал. Ну что ему стоило дать мне «Мушкетеров» дочитать? Я же быстро читал и чай не ставил на книжку – разве я виноват, что у меня этот дурацкий грипп нашелся? «Ты в боксе, наверное, до той недели пролежишь, а меня должны скоро выписать…» Бе‑бе‑бе! Нянечкин любимец. Не зря его баба Настя так зовет: «Па‑авличек!» Тьфу, а я тут мучаюсь…

В боксе нас двое. Я и Васильченко. Это он так представился. Воображает, наверное, что взрослый. А сам на год примерно меня старше. Ну, или на два. Так что я тоже сказал: «Кашкин». А чего он?!.

Вечер уже. Таблетки нам раздали, температуру записали. Тут с этим строго, пока не спадет – ни за что не выйдешь. Сиди тут, даже без книжки.

Скоро отбой. Эх…

– Чего приуныл, друг Кашкин? – спрашивает Васильченко.

– Ничего, – говорю. – Ничего я не приуныл.

– А я вот приуныл, – сообщает мне Васильченко. – Завтра пятница, друг Кашкин. А значит, должна прийти Светка и принести бинокль. А я тут.

– Настоящий? – заинтересовался я. – Бинокль?

– Ну уж не игрушечный, друг Кашкин, – усмехнулся Васильченко.

Я сразу начал ему завидовать, что у него есть настоящий бинокль. Это ж можно запросто Проксиму Центавра, наверное, увидеть! Я про нее до «Мушкетеров» читал. Тоже ничего, хотя «Мушкетеры», конечно, здоровскее. А чтобы он не догадался, что я завидую, я спросил:

– А чего ты меня «друг Кашкин» называешь?

– А как же тебя еще называть? – удивился Васильченко. – Монсеньор, что ли? Нет, это тебе не подходит.

– Ты тоже «Мушкетеров» читал? – спрашиваю.

– Конечно, – говорит счастливый человек Васильченко. – А ты разве нет?

– Эх, – вздыхаю я. – Мне там немножко осталось. Только этот Павличек, жлоб жлобистый, книжку зажал с собой дать!

– Вот оно что! – понимающе кивает Васильченко. – Сочувствую, друг Кашкин. Неприятное дело.

– Еще какое, – уныло продолжаю я. – Совсем ведь чуть‑чуть осталось! Они там как раз миледи голову отрубили! А я…

– Погоди, – изумляется Васильченко. – Так ты ничего не знаешь?!

– Чего не знаю? – подозрительно спрашиваю я.

– Там же как раз всё самое интересное начинается! – говорит Васильченко и ложится на кровать, глядя в потолок. Словно ему совершенно неинтересно.

Ну, и я молчу. Я Пашке и Серому уже сто тыщ историй сам рассказал. Я знаю, что рассказывать куда больше хочется, чем слушать.

Так мы немножко молчим. А потом Васильченко говорит:

– Ладно уж, расскажу я тебе, что там дальше было.

– Давай, – соглашаюсь я.

Гад он все‑таки. Еще бы немножко – и я стал бы просить, как маленький прям.

– Так вот, слушай, – Васильченко понижает голос.

Верхний свет уже выключили, теперь только два ночника горят и лампа в коридоре – ее через стекло над дверью видно. И луна в окне. Белая.

– Миледи отрубили голову… И ты думаешь, что так всё и закончилось?

– А что же еще? – спрашиваю я.

– Ха‑ха‑ха, – зловеще говорит Васильченко. – Самое главное только начиналось. Они там закопали тело и голову отдельно. И уехали. Но голова не умерла! Она выбралась на поверхность и полетела к Ришелье!

– Как это? – говорю я.

– Вот так это, – говорит Васильченко. – Она летала только по ночам, ее длинные белокурые волосы развевались от ветра, а на щеке у нее было теперь кровавое клеймо! В виде лилии! А когда она уставала, она залетала в окна домов к спящим и…

Васильченко выразительно замолчал.

– Да ну! – неуверенно возразил я. – Там же в книжке совсем чуть‑чуть оставалось…

– Эх ты, друг Кашкин, – протянул Васильченко. Голос у него стал точь‑в‑точь как у моей старшей сестры, когда она что‑нибудь знает, а я нет. Ненавижу такой голос. – Разве ты не знаешь, что к «Мушкетерам» еще целых два продолжения есть?

Этого я не знал. И был сражен.

Нет, конечно, я не верил Васильченко. Летающая голова, ха‑ха! Малышовые сказки. Понятное дело, что любой рассказчик всего чего‑нибудь приврет для красоты. Так что я Васильченко совершенно не верил. Но вот что там в продолжениях?

Проснувшись ночью попить, я взглянул в окно. И вздрогнул. В лунном свете мелькнуло что‑то небольшое, круглое, окутанное белокурыми волосами. То есть мне так показалось. Это, конечно, какая‑нибудь птица была.

Какая‑нибудь. Птица.

Конечно.