Арбуз с творогом и колбасой

 

У нас карантин.

Это значит, что мам не пускают нас посещать. Вообще‑то пап тоже не пускают. И дедушек не пускают. И бабушек не пускают. И старших сестер не пускают – это вот даже хорошо. Но пап, дедушек, бабушек и старших сестер приходит посещать немножко, а мам – много. Поэтому мамы стоят внизу и ругаются с нянечкой бабой Светой.

Мы сидим на подоконниках в четвертой палате и все видим. Это хорошая палата для смотрения на двор. Я сижу, и Толик сидит, а Пашка лежит в кровати – у него нога на растяжке – и спрашивает:

– Ну? Чего там?

– Ничего, – говорю. – Кричат.

Окна закрыты, но и так видно, что кричат. Особенно Толикова мама кричит. И еще одна мама кричит – толстая. А все остальные их поддерживают. И моя тоже поддерживает. Но баба Света мам не пускает. У нее приказ от старшей сестры. А у старшей сестры – приказ от Андрей Юрьича. Потому что ходит грипп.

Юрка после завтрака всех спрашивал на обеденный компот: «Как это грипп может ходить, если у него нету ног?» Он только меня не спрашивал, потому что это была моя загадка. Это меня мама научила в прошлое посещение, когда грипп уже немножко ходил, но карантина еще не было.

Но про компот Юрка от себя уже придумал. Только у него ничего не вышло, потому что я, когда узнал, пошел и всем отгадку сказал. Пусть на своих загадках компот зарабатывает.

А мамы внизу все кричат. Они показывают бабе Свете сумки, и пакеты, и свертки, где лежат, наверное, всякие вкусные вещи. Для нас.

Толикова мама показывает большую сумку с нарисованной Пугачевой. Сумка совсем круглая.

– Наверное, опять арбуз, – говорит Толик.

Он не радуется. Ему не хочется арбузов. Он уже съел сто тыщ арбузов – для почек.

Пакет моей мамы толстенький и белый. Я тоже знаю, что там. Творог. Ненавижу творог! Колбасы хочу. Твердой. Копченой. С жиром кружочками. Которую просто так фиг прожуешь – зубы сломать можно. Но зубы я и так сломал. Ну, не по‑настоящему, конечно, – просто мне два зуба насовсем вырвали, и Андрей Юрьич запретил мне твердые и вкусные вещи есть. «Творожок очень для подрастающего организма полезен, гражданка! Покормите‑ка вы этого гражданина творожком…» Это он моей маме говорил, а мама все слушает, что Андрей Юрьич говорит. Как маленькая, честное слово!

– Ненавижу творог, – говорю я. – Пашка, тебе твоя мама колбасы не обещала принести?

– Обещала, – говорит Пашка.

Как хорошо, когда нога сломана, а не эти зубы! Можно колбасу сколько хочешь есть.

– А где она? – говорит Толик. – Я ее не вижу чего‑то.

Я внимательно смотрю на мам. Точно, Пашкиной мамы не видно. Ее вообще‑то плохо видно: она маленькая и в платочке, как крестьянка из учебника. Но если присмотришься – вполне видно. А сейчас – нет.

– Нету твоей мамы, Пашка, – говорю я.

– Она тебе чего сказала, когда в последний раз звонила? – спрашивает Толик.

– Сказала, что придет, – говорит Пашка.

– И колбасу принесет? – спрашиваю я.

– Ага, – говорит Пашка.

Голос у него несчастный. Мама не пришла. Конечно, карантин есть карантин, но прийти покричать с другими мамами она могла же ведь, правда?

Мы смотрим вниз: а вдруг мы пропустили незаметную Пашкину маму? Но вместо Пашкиной мамы мы видим дядьку. Он огромный, и усы у него такие – очень военные. И форма тоже военная – синего цвета.

– Моряк, – говорит Толик.

– Моряк – с печки бряк, – говорю я. – Сам ты моряк! Это летчик, инженер – видел, у него на рукаве значки какие?

Про летчиков я все знаю, хотя, конечно, инженер – это не совсем летчик. Истребитель – более летчицкий, я думаю.

А летчик внизу с бабой Светой разговаривает. Не кричит, а разговаривает. И вдруг баба Света его пропускает!

Я думал, что он какой‑нибудь ее знакомый – внук, например, или еще кто, – но пока я так думал, он в нашу палату входит. В четвертую то есть.

И Пашка как закричит:

– Дядя Слава!

Это его дядя, оказывается. Только не правильный дядя, а дальний какой‑то, из Казахстана. Но дальние дяди – они даже лучше, интереснее. А уж дальний дядя‑летчик – даже инженер, все равно! – в сто тыщ раз интереснее.

Дядя Слава принес, оказывается, все пакеты от наших мам. Его баба Света пропустила, потому что сразу видно – он такой здоровый, у него никакого гриппа нету. Это даже баба Света понимает: у кого может быть грипп, а у кого нет. Дядю Славу никакой грипп не возьмет.

И он раздает нам мамские пакеты. У меня, конечно, творог. В пачке и сладкий, я такой еще могу съесть, если быстро и не глядя.

Но я смотрю на колбасу, которую достал Пашка. В коробочке. Порезанная круглая коричневая копченая колбаса с жиром кружочками. А Толик смотрит на мой творог. Ему творог нельзя. Жирная пища потому что.

А дядя Слава смотрит, как мы смотрим, и говорит:

– Народ, я все понимаю, но у меня приказ ваших мам – чтобы вы съели то, что для вас. И не меняться. Как вы думаете, могу я нарушить приказ и обмануть женскую часть человечества?

Он не может, это мы видим.

Я отворачиваюсь, чтобы не смотреть на колбасу.

Толик ест арбуз, который ему порезал дядя Слава. Мы молчим, потому что слушаем дядю Славу, как он рассказывает про турбины. Турбины бывают с наш дом или даже больше, это я знаю. Но бывают, оказывается, еще и совсем маленькие турбины. Маленькие – а правда, совсем настоящие турбины!

Мы слушаем. И совсем мне не хочется этой твердой‑твердой копченой колбасы с жиром кружочками…