LXXXVIII

 

Но еще больше нанесла наукам вреда мелочность и ничтожность тех задач,

которые ставит перед собой человеческая деятельность. И притом, что хуже

всего, эта мелочность предстает не без тщеславия и надменности.

Прежде всего во всех науках мы встречаем ту же ставшую обычной уловку,

что создатели любой науки обращают бессилие своей науки в клевету против

природы. И то, что недостижимо для их науки, то они на основании той же

науки объявляют невозможным и в самой природе. Конечно, никакая наука не

может быть осуждена, раз она сама же и судит. Так и философия, которой

теперь располагают, содержит в своих недрах некие положения, касающиеся того

(если рассмотреть более тщательно), чтобы совершенно убедить людей в

невозможности ожидать от науки или от труда человека ничего высокого,

такого, что могло бы повелевать природой и подчинить ее, как это уже было

выше сказано о разнородности тепла светил и огня и о смешении. Все это, если

изучить это более основательно, представляет несправедливую оценку

человеческих сил и ведет к надуманному и искусственному отчаянию, которое не

только рассеивает обнадеживающие предсказания, но и отсекает все побуждения

и стремления к деятельности и уничтожает всякую возможность успеха самого

опыта. Ведь, стремясь к тщетной и суетнейшей славе, они заботятся только о

том, чтобы их наука расценивалась как совершенная и чтобы все оставшееся до

сих пор не открытым или не познанным считалось вообще недоступным открытию и

познанию в будущем. Если же кто и посвящает себя этому делу и пытается

открыть что-либо новое, то он ставит перед собой цель отыскать и исследовать

какое-либо одно открытие, и не больше. Он будет исследовать или природу

магнита, или прилив и отлив моря, систему неба и тому подобное, что кажется

заключающим в себе некую тайну и до сих пор рассматривалось безуспешно. А

между тем величайшее невежество представляет собой исследование природы

какой-либо вещи в ней самой. Ибо та же самая природа, которая в одних вещах

кажется скрытой и тайной, в других вещах очевидна и почти ощутима; в этих

вещах она возбуждает восхищение, а в тех даже не привлекает внимания. Так

обстоит дело с природой плотности, которую в дереве или камне не замечают,

довольствуясь названием твердости и не задаваясь вопросом о сопротивлении

разделению и разрыву непрерывности; но то же самое явление кажется

замечательным и замысловатым в пленке водяных пузырей, которые любопытнейшим

образом принимают форму полушария, так что на мгновение задерживается разрыв

непрерывности.

Так то, что в одних вещах считается скрытым, в других имеет явную и

обычную природу, и она никогда не позволит рассмотреть себя, если опыты и

наблюдения людей будут вращаться только в пределах первого. Вообще же

обыкновенно в делах механических новыми открытиями считаются, если кто-либо

тоньше обработал уже сделанное изобретение, или красивее убрал его, или

соединил и сложил с чем-либо, или удобнее сочетал с пользованием, или

представил работу в большем или меньшем размере, чем она была прежде, и тому

подобное.

Поэтому совсем не удивительно, что значительные и достойные

человеческого рода открытия не извлечены на свет, если люди удовлетворяются

и восхищаются такими малыми и детскими задачами и притом еще считают, что в

них они добиваются или достигают чего-то великого.