LXXVIII

Теперь нужно подойти к причинам заблуждений и столь долгого сохранения

их во все века. Причины эти многочисленны и могущественны и устраняют всякое

удивление тому, что все приведенное мной оставалось до сих пор скрытым от

людей. Остается удивляться только тому, что оно теперь наконец пришло на ум

одному из смертных и возникло в чьей-то мысли. Мы даже считаем, что это,

скорее, дело счастливого случая, чем какой-либо выдающейся способности. Это,

скорее, надо считать порождением времени, чем дарования.

Во-первых, число всех веков, если правильно поразмыслить, оказывается

весьма малым: ибо из двадцати пяти столетий, которые обнимают наука и память

людей, едва ли можно выбрать и отделить шесть столетий, которые были бы

плодотворны для науки или полезны для ее развития. Пустых, заброшенных

областей во времени не меньше, чем в пространстве. По справедливости можно

насчитать только три периода наук: один -- у греков, другой -- у римлян,

третий -- у нас, т. е. у западных народов Европы, и каждому из них можно

уделить не более двух столетий. А промежуточные времена мира были

несчастливы в посеве и урожае наук. И нет причины для того, чтобы упоминать

арабов или схоластов, потому что в эти промежуточные времена они, скорее,

подавляли науку многочисленными трактатами, чем прибавляли ей

вес^[30]. Итак, первая причина такого ничтожного преуспевания наук

по всей справедливости должна быть отнесена к ограниченности времени,

которое благоприятствовало им.